Шестнадцатого октября исполняется 100 лет со дня рождения известного правозащитника, одного из создателей Московской и Украинской Хельсинкских групп, генерала Петра Григоренко
Год назад, 31 октября 2006 года, Верховная Рада Украины отказалась отмечать в нынешнем году 100-летие со дня рождения известного правозащитника генерала Петра Григорьевича Григоренко. За проект постановления, подготовленный Мустафой Джемилевым, Ниной Карпачевой и Левком Лукьяненко, проголосовали лишь 189 народных депутатов. «Провал этой резолюции показывает, что украинский парламент пренебрегает не только украинским демократическим наследием, но и угрожает возвратом к советским порядкам, подобным тем, которые неумолимо заливают северных соседей Украины», — так отреагировал тогда на решение Верховной Рады сын Петра Григорьевича Андрей Григоренко, возглавляющий ныне фонд имени своего отца.
К сожалению, о нашем легендарном соотечественнике Петре Григоренко сейчас в Украине знают и помнят немногие. Но были времена, когда имя этого человека гремело на просторах бывшего СССР. Сельский мальчишка, сделавший головокружительную военную карьеру, не единожды принимавший участие в боевых действиях и дослужившийся до звания генерал-майора, решил выступить против… партийных перегибов. «Мы одобряем проект программы партии, в котором осужден культ личности, но возникает вопрос: все ли делается, чтобы культ личности не повторился?» — это заявление Петра Григоренко, сделанное в 1961 году на партийной конференции, возымело эффект, пожалуй, даже больший, чем внезапно взорвавшаяся бомба. Генерал потребовал демократизации внутрипартийной жизни. И с этого момента начался крах его военной карьеры: впоследствии опального генерала разжаловали, лишили всех регалий. Зато в стране появился диссидент и правозащитник, ставший одним из создателей Московской, а чуть позже и Украинской Хельсинкских групп. «Якщо горить хата у сусiда, треба гасити щщ гуртом, не чекаючи, поки пожежа перекинеться на твою хату. Сьогоднi свiт надто тiсний, i немах хати з краю», — сказала над его могилой известная украинская правозащитница Надежда Свитлычна.
- В книге «В подполье можно встретить только крыс», которая была дописана и издана уже в эмиграции в США, отец описывает мистический случай, произошедший с ним, — встречу с гадалкой, — рассказывает сын опального генерала Андрей Григоренко, уже около тридцати лет проживающий в Америке, с которым «ФАКТЫ» связались по электронной почте. — В 1924 году отец, еще и не помышлявший о военной карьере, работал помощником машиниста в городе Сталино (ныне — Донецк. — Авт. ). Однажды в комнату, где он жил со своими друзьями, вошла пожилая гадалка и предложила ребятам узнать свое будущее. Его соседи согласились сразу, а отец сначала долго отказывался, но в конце концов согласился: гадай! «Долго здесь не будешь — пойдешь учиться. Станешь военным, — напророчила гадалка. — Служба будет успешная, товарищи завидовать будут. Потом придут страшные времена и войны. Не убьют. Переживешь. Жить будешь долго, но старость… О-о!» И покачала головой…
Тридцать семь лет спустя Петро Григорьевич Григоренко произнес на партийной конференции свою знаменитую речь, вызвавшую шквал эмоций у однопартийцев. Его сын Андрей в то время работал слесарем на московском заводе «Электросвет». Он разделял убеждения отца и поддерживал его действия. В результате Андрей Григоренко был вынужден уехать из Союза.
- Андрей Петрович, что же все-таки заставило вас уехать?
- В начале шестидесятых годов отец фактически возглавил несколько уже существовавших диссидентских групп. Первая листовка, распространенная ими в 1962 году, была написана отцом. А в 1963-м они объединились в «Союз борьбы за возрождение ленинизма»…
В своей книге Петро Григоренко рассказывает, что накануне создания организации он написал несколько листовок. Первая (учредительная) сообщала о том, что в день 46-й годовщины Великой Октябрьской революции образован союз, создание которого вызвано перерождением советского строя, изменой ленинизму со стороны руководителей партии и правительства. Во второй листовке СССР характеризовался как государство господства бюрократии. Третья рассказывала о бесправии советских людей, всесилии и безнаказанности власти. В частности, в ней раскрывалась правда о расстрелах демонстраций трудящихся в Новочеркасске, Темиртау и Тбилиси, о чем официальная пресса, естественно, умалчивала. Следующая листовка появилась в ответ на письмо Центрального комитета Компартии, в котором нехватка хлеба в стране объяснялась тем, что в столовых его режут… большими кусками, поэтому получается много отходов. В листовке же Петро Григоренко рассказывал об истинных причинах: низкой урожайности, высоких потерях при уборке зерна, гибели хлеба из-за небрежного хранения, а также об отсутствии у сельских тружеников заинтересованности в результатах своего труда.
Два года мы с женой прожили в Германии. В то время я зарабатывал на жизнь как независимый журналист. А в начале 1977 года переехали в Соединенные Штаты, где вернулись к нашим профессиям: Маша стала работать программистом, а я — инженером. Позже я работал и программистом, и муниципальным служащим. Затем в течение почти двух десятков лет руководил собственной компанией по разработке математического обеспечения. В это же время публиковался в украинской, русской и англоязычной прессе, написал книгу о трагедии крымскотатарского народа, создал издательство «Детинец», участвовал в создании фонда «Крым», учредил Фонд генера-
ла Петра Григоренко. Сейчас
в Интернет-ресурсах фонда (www. grigorenko. org) публикую на английском, русском и украинском языках информацию, касающуюся прав человека и истории тоталитаризма.
- Петро Григорьевич вспоминал времена, проведенные в лечебницах?
- Моего отца дважды помещали в специальную психиатрическую больницу Министерства внутренних дел. В то время такие заведения подчинялись не Министерству здравоохранения, а управлению исправительно-трудовых учреждений. Иными словами — это были тюрьмы для психически больных особо опасных преступников: убийц, насильников и… политических. Такой вид расправы с инакомыслящими был для властей весьма удобен. Он как бы служил доказательством, что против советской системы выступают только сумасшедшие. Первый раз отца арестовали за распространение листовок и участие в подпольной организации «Союз борьбы за возрождение ленинизма». В то время и отец, и все мы, остальные члены организации, еще пребывали в плену интернационал-социалистической (коммунистической) мифологии…
Второй раз отца заключили в психлечебницу после ареста в Ташкенте в 1969 году. Но сначала у властей вышла осечка: ташкентские медики не спешили присоединиться к преступникам в белых халатах — тем самым «светилам советской психиатрии» из института им. Сербского, которые их тут же «подправили».
- Вы родились в то время, когда военная карьера Петра Григоренко достигла своих высот. Каким он вам запомнился?
- Я родился в 1945 году. Тогда отец только начал работать в военной академии им. Фрунзе. Сначала он был старшим преподавателем, позже стал доцентом, профессором, возглавил научно-исследовательский отдел и заведовал кафедрой военной кибернетики. Кстати, единственной на то время в Союзе. Жили мы большой семьей: отец, мать и ее родители, пятеро сыновей, двое племянников, родители которых погибли во время Великого террора 1937-1938 годов. Правда, старший брат, который, несмотря на шестнадцатилетний возраст, успел повоевать два года на фронтах Второй мировой, довольно скоро поступил в военное училище и появлялся в Москве только во время отпусков…
А еще в нашем доме жила умирающая от рака первая жена отца. Моя мама ухаживала за ней в течение последних двух лет жизни тети Марии. Родители решили привезти ее в Москву, поскольку в Сталино, где она жила, в то время вообще не было специалистов-онкологов. А у нее болезнь была уже на такой стадии, что единственной надеждой оставались только московские врачи… Мои родители действительно были «странными» людьми с точки зрения «правильных» советских граждан…
С самого раннего возраста отец относился ко мне как ко взрослому. Именно он привил мне любовь к русской и украинской литературе, дал возможность вырасти двуязычным. В детстве я был в значительной степени предоставлен самому себе, что, строго говоря, было общим правилом. Особенно учитывая, что среди моих ровесников детей одиноких матерей было значительно больше, чем в любой иной период советской истории. Но все-таки какие-то теплые картинки из детства, связанные с моими родителями, остались в моей памяти.
… Вот я просыпаюсь от того, что сильные руки отца опускают меня на лежащие на полу диванные подушки. Когда я совсем открываю глаза, то вижу моих смеющихся родителей и… елку с висящим на ней мандарином. Конечно, сегодняшних детей одним-единственным мандарином не удивишь, но я тогда увидел этот фрукт в первый раз и еще долго потом помнил его сладкую, сочную мякоть.
- Петра Григорьевича лишили советского гражданства, когда он гостил у вас в США. Он догадывался, что уезжает из СССР навсегда?
- Через пару лет после моего отъезда отец заболел, возникла необходимость в срочной операции. Почти не рассчитывая на успех, я послал родителям приглашение приехать. Как я тогда ошибался — выезд-то ему разрешили, но вскоре лишили гражданства СССР. После этого он создал и возглавил зарубежное представительство Украинской Хельсинкской группы, которое превратилось в неофициальное посольство демократической Украины. Кстати, в США отец добровольно прошел психиатрическую экспертизу, поставив перед медиками только одно условие — опубликовать ее результаты, какими бы они ни были. Американские врачи, естественно, опровергли все заключения своих советских коллег из института Сербского.
- Мемуары ваш отец начал писать уже в Америке?
- Он начал делать заметки еще за решеткой. Однако бумаги конфисковала и сожгла администрация «психушки». Освободившись, отец еще несколько раз брался за создание книги, однако и эти рукописи бесследно исчезли в архивах КГБ. Книга увидела свет в начале 80-х годов прошлого столетия. Впрочем, он занимался не только книгой. Все десять лет, проведенных в эмиграции, Петро Григоренко был чрезвычайно активен. И, наверное, символично, что болезнь свалила его на лекции о правах человека, которую он читал в Канзасском университете.
В октябрьский вечер 1983 года, накануне дня рождения моей жены и всего за десять дней до отцовского, меня разбудил телефонный звонок: «Срочно вылетайте в Канзас-сити. Ваш отец при смерти». Врачи говорили, что после такого обширного кровоизлияния в мозг отец умрет, не приходя в сознание. Однако он справился с болезнью и прожил еще три года… А накануне Рождества в 1987 году мы с женой и дочкой Татьяной ехали из церкви к моим родителям и попали в автомобильную аварию. Боюсь, что именно это привело к тому, что у отца случилось повторное кровоизлияние. Из госпиталя он уже не вышел…
Отец не боялся смерти. Никогда не забуду, как, в последний раз придя в сознание и узнав меня, он сказал: «Не сумуй, синку. Я не хочу бiльше жити. Бо це не життя»… Его хоронили со всеми офицерскими почестями. Гроб, накрытый украинским национальным флагом, несли украинские ветераны. Команда американских ветеранов, вооруженных карабинами, произвела оружейный салют, а горнист протрубил сигнал «слушайте все». После похорон люди еще долго не расходились и говорили много хороших слов об отце…