ВСУ километр за километром очищают от нечисти украинскую землю. Захватчики бегут, в панике бросая оружие и технику. А ведь еще совсем недавно вели себя как хозяева…
О том, как выживали в оккупации и как теперь возвращаются к нормальной жизни недавно освобожденные населенные пункты, «ФАКТАМ» рассказала жительница одного из сел Изюмского района Харьковской области Анна Сергиенко.
Мы давно знакомы. С начала марта она была «не абонент». И вот на днях раздался долгожданный звонок.
Анна попросила не называть ее село, объяснив: «Историй много. Они и трогательные, и страшные. И настолько узнаваемые, что сделать их анонимными невозможно. Не знаю, как люди отнесутся к тому, что о них рассказывают прессе. Поэтому давай так: все, что можно, расскажу сейчас, остальное потом».
— Аня, когда оккупанты вошли в ваше село?
— 20 апреля. Самое страшное в оккупации, что ты постоянно себя чувствуешь под дулом автомата, все время думаешь о том, что к тебе придут и устроят обыск. Некоторых обыскивали так, что только, извини, в трусы не залезали. Забрать могли что угодно — ноутбуки, телефоны, книги, любую мелочь, какая им не понравилась. «Зачем забираете?» — «На проверку». Лишь мне и еще нескольких людям удалось спрятать мобильники. Но связи все равно не было, так что они были бесполезны. Очень боялась, что обнаружат ноутбук, где у меня очень много разной информации, за которую можно точно загреметь «на подвал»…
Несколько человек из нашего села пропали. Мы не знаем, что с ними. Те, кого забрали, а потом отпустили, очень сильно изменились. Пока ничего не рассказывают о том, что пережили.
Оккупанты во время обысков объясняли: «Мы ищем диверсантов». И обязательно добавляли: «Имейте в виду, придут укроДРГ, они вас убьют, изнасилуют и бросят в погреб».
— Во многих селах не было света, воды, газа. У вас так же? Как вы выживали?
— Электричества во всех селах нет с 5 марта. Думаю, в ближайшее время восстановление электросетей не предвидится. Мы привыкли обходиться. У кого есть генераторы, правдами и неправдами достают бензин, включают и что-то подзаряжают. Выручают и соседей.
Понятно, что нет и Интернета. Информационный голод для меня (может, не для всех) оказался просто ужасом. Ничего не понимаешь, ничего не знаешь, только догадываешься. Но обостряется интуиция. Из каких-то деталей составляешь картину.
Первые две недели оккупанты занимались какими-то проверками. Потом стали налаживать свою административную систему. Изюм, Балаклею, Купянск разбили на кварталы, нашли людей, которые согласились быть квартальными, а в селах — типа старост.
Прежде всего занялись сбором наших данных. Приходят: «Предъявите документы». — «Зачем?» — «Нам надо». И ты ничего не сделаешь, потому что один пишет, а пять с автоматами стоят рядом.
Официальная причина, почему сразу всех переписали, — якобы собирались выплатить каждому по десять тысяч рублей. Однако их дали только пенсионерам, и то не всем. Села вообще получились по остаточному принципу. К нам те, кто согласился работать в оккупантских «банках», отказывались ездить, потому что считали такие поездки опасными.
Второй вариант «переписи» — хотели провести «референдум». Они об этом поговаривали. Но не успели…
Иногда приходили и фотографировали человека с паспортом в руках.
В дом за все время зашли всего раз (остальные визиты ограничивались двором). Все оглядели, но ничего не трогали. При этом успели спросить, чего я такая сердитая. Не всегда ведь сдержишь эмоции.
Читайте также: «Мы почти каждый день узнаем, что кто-то согласился сотрудничать с оккупантами», — жительница Херсона
— Что ты им ответила?
— Я держала в руках кошку. Сказала: «Она царапается. Если отпущу, она вас тоже поцарапает».
Последний раз заходили недели две назад. Снова очень вежливо (никогда не хамили, не грубили, не угрожали) попросили документы. «Да сколько можно их смотреть?» — «Так надо».
Сначала в нашем селе стояли вояки из так называемой «ЛНР». Ходили слухи, что они обнесли многие дома, особенно пустующие. Эти деятели думали, что все тут уже их, что они хозяева, но россияне потихоньку вытеснили их отсюда. Между россиянами и элэнэровцами были серьезные терки, причем на всей захваченной территории. Понятно, что россияне намного профессиональнее. Это было видно и по поведению, и по экипировке.
— Как обстояло дело с продуктами?
— До оккупации была возможность получать украинскую гуманитарку, она была нормальная. Когда зашли эти, первый месяц вообще ничего не давали. Потом из Изюма, Балаклеи, Купянска стали привозить что-то. Гуманитарку разносили люди, которые составляли списки. Но ее получали только те, кто согласился на документирование. Хотя, честно говоря, не знаю тех, кто не согласился. А тех, кто отказался брать российскую помощь, знаю.
Она была разной. Все впритык, но с голоду не помрешь. Хлеба мы не видели месяц. Потом стали возить раз-два в неделю.
Но есть и один плюс. Я похудела на 16 килограммов. Когда-то сидела на диетах, считала калории, — и не худела. А тут все ушло быстро. И из-за страха, и из-за недоедания.
Выехать или выйти из любого села было невозможно — несколько блокпостов. Выпускали только по разрешению. То есть тебя закрыли. Сиди и молчи.
Читайте также: «Трупы на деревьях и на земле, куски человеческой плоти, братские могилы», — врач-интерн об аде в Мариуполе
— Люди встречали захватчиков хлебом-солью?
— Не знаю таких фактов. Люди просто покорились неизбежности. Потому что жить и жрать охота всем.
Потом нам рассказали, что в этих «администрациях» якобы никому — ни «мэрам», ни ментам, ни квартальным, ни старостам — зарплату никто не платил. Просто давали чуть больше гуманитарки. Наверное, они надеялись, что когда-то будут и зарплаты, и привилегии.
А деньги давали только пенсионерам и инвалидам, и то получали далеко не все, как я сказала. Не было системы. Хотя они сильно старались ее наладить. Об этом говорит даже то, что у нас появились газеты. Их раздавали бесплатно вместе с гуманитаркой.
— Кто их издавал?
— Не знаю. Там не было ни исходных данных, ни фамилий авторов. Эти газеты напоминали партийные издания самого махрового советского времени. Читать невозможно. Украина сама понимаешь кто, а они «освободители». Обязательно была информация про «администрацию Харьковской области», которую они создали, какие-то статьи первых лиц этой псевдообласти, еще постоянно писали, каких шпионов поймали и какие их вояки герои. Это не то что не журналистика — даже не знаю, как назвать.
— Агитпроп.
— Причем регулярный. Иногда давали не одну газету, а две-три. Когда читала, у меня болело сердце.
— Цены на продукты сильно подскочили?
— Где-то в полтора раза. Был период, когда нас стали выпускать из села, некоторые ездили в Изюм, Балаклею, Купянск, где какое-то время работали рынки. Можно было заказать, чтобы что-то привезли. Но была огромная проблема с наличкой. И что с того, что на карточке есть деньги?
— Медицинскую помощь вы получали?
— О чем ты говоришь? Они создали здравотделы и соцотделы. Чтобы в селе были медсестра и соцработники. Но им тоже платили только гуманитаркой.
Лекарства какие-то привозили. Но совсем не те, что нужны людям. Изредка лежачим или инвалидам могли что-то привезти. А вообще было очень плохо, просто никак. И до сих пор плохо.
— Когда и как для вас завершилась оккупация?
— До 4 сентября вокруг шли жестокие бои, гремело со всех сторон. А потом стало тише, еще тише. И вдруг они взяли и удрали, причем стремительно. Такое внезапное бегство поразило. Все, кто способен думать, полагают, что это какая-то ловушка.
К слову, очень небольшая часть земляков уехала прямо в одной колонне с оккупантами. Такие были во всех селах.
— Что ощущает человек, когда наконец-то прекратился ад?
— Сейчас — тотальный страх. Одни во время оккупации ждали и надеялись, что Украина вернется, и вели себя соответственно. Очень многие продолжали и при оккупантах розмовляти українською. Те, кто не верил, тоже вели себя соответственно. Теперь же боятся все.
Во-первых, реванша россиян. Понимаем, что они просто сметут тут все. Хотя и так многие села очень пострадали. К тому же стремительные события всегда вызывают тревогу.
Во-вторых, люди сильно боятся СБУ. При оккупантах опасались лишнее слово сказать. Теперь их страшит зачистка. Она будет, и это правильно. Но люди не знают, как все будет проходить. Например, все, кто возил гуманитарку, в шоке. Думают, что их теперь привлекут как коллаборантов.
Все напряженно ждут, что скоро начнут ходить по домам и выяснять, кто чем занимался. Люди очень переживают: «Мы же расписывались в ведомостях. Что теперь будет?» Пытаюсь объяснить, что за то, что они брали продукты, точно не накажут.
Читайте также: «Были болваны, у которых российские бомбы уничтожили дом, а они рисовали „Z“ и делали селфи», — советник мэра Мариуполя Петр Андрющенко
— Как люди встречали ВСУ?
— Тех, кто радуется приходу наших, много. Но объятий не было. Несколько ребят прошли по селу. Кого-то попросили сварить картошку. Естественно, люди все сделали.
Сейчас военные спокойно ходят по улицам. И мы ходим спокойно. У нас действительно спокойная обстановка. Во время оккупации она была очень нервозной.
К тому же над нами все эти месяцы постоянно летали ракеты, бахали какие-то гаубицы и танки. Представь, все гремит, гудит, куда-то попало, где-то горит. Ты находишься как в «глазе тайфуна». У тебя маленький мирок и ты в нем сидишь. Молиться я не умею. Все время думала: вот сейчас как саданет в дом — и хана. Прошли обстрелы — вышел, пособирал во дворе осколки. Если бы там находился, пришибло бы. У нас есть погибшие во время обстрелов.
Ты все время в напряжении. И вдруг, например, два дня тишина. Ну, как это может быть? Все настолько привыкли, что вокруг баханье, уханье, скрежет.
А под конец уже — не знаю, как сказать, страх, не страх, какой-то пофигизм наступил.
— К такому ужасу можно привыкнуть?
— Можно. А вот к тишине… Знаешь, тишина — это тоже страшно. Теперь надо привыкнуть к ней. Мы до сих пор не можем спокойно выспаться. Продолжаю спать в одежде. Вдруг снова начнется…
Что еще страшно? Тут ведь везде леса. Сосны стоят до половины обгоревшие. Лесники говорят, если кора обгорела, дерево негодное. То есть лес процентов на 70 как минимум придется убирать. Ходить к речке нельзя, в лес нельзя. Везде полно осколков, снарядов, растяжек, боеприпасов, все заминировано.
А еще они, удирая, оставили немало своей жратвы. Естественно, народ ее растянул по домам. Но при этом люди боятся: «Надо содрать этикетки. К нам придут, а у нас российская тушенка». Говорю им: «И что теперь?»
— Дети в селе были все это время?
— Нет. Их увезли кто куда мог. Остались только старики. Я даже 40-летних считаю молодыми. Не знаю, когда школу запустят. Крыша пробита, сгорела столовая, библиотека разорена, компьютеры исчезли.
Вот ты спрашивала о быте. Еду приходилось готовить на костре. Но это нам, старикам, настолько тяжело. Надо наколоть какой-то мелочи, растопить. А в дождь? А в жару? Это только звучит романтично — еда с дымком от костра.
Чтобы добыть воду из скважины, нужен насос. А электричества нет. Вода в колодцах очень плохая. Мне не под силу носить ее. В день надо хотя бы десять ведер минимум. Помогают соседи.
Читайте также: «Я плачу от любви к Украине. От того, что мы с ней сделали», — российская журналистка Виктория Ивлева
Мы терпим. Надежд на восстановление нормальной жизни пока нет. Знаем, сколько всего разрушено в стране и что на общем фоне до таких сел, как наше, просто руки не дойдут. Поэтому не ждем, что кто-то приедет и все сделает. Понимаем, что ничего еще не закончилось, что так, как у нас, сейчас на всех освобожденных территориях.
Да, прекрасно, что нас освободили. Спасибо огромное ребятам. Но переживаем, естественно, как будем зимовать. Дров в лесу не нарубишь. Где их брать? Иначе просто замерзнем. Надеемся, что, может, очистят какой-то кусок леса да дадут заготовить. Но чем рубить? Нужна бензопила, нужен бензин. Блин, эти мелочи столько сил отнимают.
Знаешь, я постоянно думала о том, какого черта путин все это делал. Так испоганить целую страну… У меня есть ответ. Я годами копировала в ноутбук книги. Все откладывала — когда-то почитаю. Во время оккупации очень много читала. Это спасало. И вот нашла книгу идеолога рашизма Дугина о неоевразийстве, на котором он помешан. Напряглась и все прочла. Все ответы там.
— Дугин — исчадие ада. Хорошо помню его призыв в 2014-м: «Украинцев нужно убивать, убивать и убивать».
— Дугин Украину даже не рассматривал как субъект. Для него Украина — часть СНГ, а вся территория СНГ принадлежит россии. У него это декларировано миллион раз.
Его теория очень стройная и продуманная. Все капитально, он глубоко знает историю, философию, психологию. Но она действительно адская. Обоснована так, что человек погружается туда, словно муха в паутину, и выбраться очень трудно. Вот это и работает. И он же не один там такой.
Путин говорит словами Дугина: «Зачем нам такой мир, где не будет росиии?» Они способны на все. И ядерную бомбу сбросить. Четко же говорят: «Нам ничего не нужно, если не по-нашему».
Читайте также: «Россияне зашли в дом и направили оружие на жену и сына»: рассказ волонтера, который во время оккупации Киевщины спас тысячи украинцев
У Дугина есть еще теория о трехукладности. Если кратко, то не страшно вернуться в традиционное средневековье. Он часто подчеркивает: «Мы же не протестанты, мы не за то, чтобы зарабатывать, наш народ понимает, что не в деньгах счастье».
У оккупантов даже мысли не возникало, что они пересекли какую-то границу. Они прямо говорили: «Мы дома». Какая оккупация? Они спасают Украину. И не понимают, за что мы воюем. Многие из них просто тупые. Они здесь зарабатывают. Набор их клише: «А что мне было делать? Нет работы, у меня кредиты, ипотека». А «укропов покрошить» — святое дело. Это нормально.
Теперь о важном. Хочу, чтобы меня услышали. Мы в силу отсутствия информации вынуждены исходить из того, что видим. Мы видели, как оккупанты строили свою административную систему. Они сразу дали понять, что они тут надолго. Четыре месяца люди так или иначе свыкались, что с этим придется жить, так как некуда деваться. И вот буквально в один день все поменялось. Это психологически тяжело. Поэтому эйфории сейчас нет.
Да, люди натерпелись, но как-то начали приспосабливаться, им казалось (подчеркиваю!), что что-то налаживается, а теперь все оборвалось. Возьми меня. Я отдала все карточки человеку, который обналичивал деньги. А что было делать? Где взять деньги? Часть он обналичил, часть осталась на карточках. А теперь он исчез, его мобильный номер недоступен. Скорее всего, уехал вместе с ними. Ни карточек, ни денег. И я не одна такая. Мне будут приходить SMS, что пенсия поступает. А где мои карточки? Когда откроют банки, придется их восстанавливать. Но когда? И это тоже очень осложняет мою жизнь. Хотя, конечно, все решится.
И сколько таких моментов, которые человека полностью выбивают из колеи. Руки опускаются и не знаешь, что делать. Не потому, что ты не радуешься освобождению. Я радуюсь однозначно. Просто рассказываю тебе о деталях, из каких складываются наши будни.
Но я все равно готова потерять карточки и все остальное, лишь бы жить в своей стране. Однако не все такие. Во время оккупации один мне открытым текстом сказал: «Я за победителя».
— В смысле?
— Кто победит, за того и он. Оказывается, люди и так думают. У большей части никакой идеологии. Они хотят сохранить своих детей, хотят выжить, хотят, чтобы было тихо и была еда. Мы можем их осуждать, говорить, что так нельзя. Но они такие.
Сейчас у них страх по поводу всего. Какую тему ни возьми. Шаг влево, шаг вправо — все зыбко и непонятно. Мы продолжаем разговаривать осторожно. Двадцать раз думаешь, прежде чем сказать. Вспоминаешь, кому и что ты говорил. Потому что не знаешь, как человек отреагирует. А вдруг, не дай Бог, случится беда и те снова вернутся?
Когда-нибудь расскажу о тех, кто держался стойко. В соседнем селе одна женщина не брала гуманитарку, сколько ее ни уговаривали. А люди не хотят видеть этого геройства. Их оно раздражает, поскольку такие поступки подчеркивают их соглашательство и слабость. И началось: «Посмотрели бы мы, если бы не у нее было огорода».
Помнишь «Сандро из Чегема» Фазиля Искандера? Там маленькое село, где кипят страсти мирового уровня. У нас то же самое. Мы думали, что мы тут сидим в уголочке никому не нужные. А оказалось, что нет. О нас можно писать роман…
Читайте также: Олег Жданов: «Осенью ВСУ уже смогут и Херсон освободить, и не только его»