Интервью

«Музей фарфора создавался под вой сирен воздушной тревоги и под взрывы крылатых ракет»

— Александр Ефимович, здравствуйте.

— Привет, привет. Рад тебя видеть.

— Красиво у вас тут.

— Ну, старались. Давай, покажу тебе оникс. Потому что лучше, чем создает природа, не может создать никто. И когда этому камню около 5 тыс. лет, то трудно себе представить, кто бы из умельцев смог изобразить нечто подобное.

— Давайте покажем этот камень красивый.

— Это оникс. Мы долго искали, что бы сюда поставить. И перебрали много разных вариантов.

— Это цельный сляб?

— Цельный сляб, огромный, да. Его нужно было краном поднимать на просвет, чтобы рассмотреть, чем же он интересен.

— Очень красиво.

— Но поиски завершились такой, мне кажется, творческой удачей.

— Красота.

— Но это не главное, как ты понимаешь. Да?

— Конечно. Но интересно… 5 тыс. лет этому ониксу. Да?

— Да.

— Фантастика.

— И такие правильные формы..

— Можно потрогать?

— Конечно, конечно. Такие необычные… Посмотри. Кажется, что такого не может быть в действительности, потому что эта красота — она сама по себе нереальна.

— Очень красиво.

— И каждый для себя увидит что-то свое. Ну, если человек обладает фантазией, конечно. А у нас других здесь не бывает.

— Александр Ефимович, но мы сегодня будем с вами смотреть музей — уникальное частное собрание, в мире аналогов нет…

— Нет, нет, нет, я бы, наверное, так не говорил, что «в мире нет аналогов». Мы можем не знать аналоги или можем догадываться о том, что есть другие — и, может быть, более масштабные…

— Но аналоги неизвестны на сегодняшний день.

— Ну да.

— Давайте скажем. Может, оно где-то и есть, но человечество об этом не знает.

— Наверняка. Чем интересны эти частные коллекции и чем они в то же время неинтересны — тем, что то, что в них собрано, могут видеть только владельцы и очень близкие им люди. Поэтому мне и хотелось создать нечто такое, к чему имели бы доступ все.

— Мы находимся в центре Киева, на всякий случай. Мы сейчас беседуем с Александром Ефимовичем Швецом. Александр Ефимович Швец — легендарный человек, лучший редактор за всю историю независимой Украины, человек, который создал следующие издания: «Киевские ведомости», «Всеукраинские ведомости»…

— «Ведомости дейли», «Ведомости-спорт», «События и люди», «ФАКТЫ», «ФАКТЫ-Донбасс».

— Газету «ФАКТЫ», наконец, которая на пике своей популярности выходила в Украине тиражом 2 млн экземпляров. Не соврал?

— Да, не соврал. Самое интересное — что практически не было списаний. То есть они все расходились.

— В 2 млн экземпляров выходить в нашей стране — это была фантастика. И «ФАКТЫ» удерживали первое место среди всех изданий долгие-долгие годы. Сейчас это сайт «Факты»: интернет-сайт, огромный ресурс, который пользуется огромнейшей популярностью не только в Украине, но и за рубежом. Но Александр Ефимович сегодня известен не только этим. Он известен тем, что как человек, который долгие годы увлекался не только Lladro… Да? Как сказать правильно?

— Да. Коллекционированием испанского фарфора.

— Испанский фарфор, да. Он создал уникальный музей. Вот аналогов в мире этому музею нет. И этот музей создан в Киеве, в Украине. И он его сделал, оформил сейчас — в эти полгода войны.

— Под вой сирен воздушной тревоги и под взрывы крылатых ракет, которые прилетали здесь. В радиусе одного километра четыре раза взрывы раздавались: на Лукьяновке и здесь, на Подоле.

— Я хотел бы, чтобы мы, может, поднялись наверх, чтобы вы показали, какой вид открывается с этого замечательного здания. И, собственно говоря, уже — видите? — руки чешутся… Собственно говоря, зайти в музей.

— Перейти к делу.

— Да, к делу.

- Хорошо.

— Мы поднимаемся тогда наверх.

— Наверх, на крышу… Какой вид открывается, ты видишь?

— Потрясающе.

— Весь Подол как на ладони. Это историческое сердце, историческое ядро Киева.

— Воздвиженка.

— Воздвиженка, Андреевская церковь, Андреевский спуск… Ты понимаешь, чем уникально это место. И ты поймешь это в четвертом зале музея, который называется «божественным». Вот чем уникально это место? Тем, что оно находится в окружении храмов, принадлежащих разным религиям. И в этом символичность этого места и символичность того зала музея, который я назвал «божественным». Андреевская церковь. Левее вы видите внизу Крестовоздвиженский храм, в котором крестили в детстве Михаила Афанасьевича Булгакова.

— Да вы что…

— Да. С той стороны дальше — немецкая кирха, дальше — мечеть, дальше — синагога, дальше — Свято-Покровский монастырь. Он для меня очень важен, потому что я 10 лет учился в школе-интернате — дети-сироты… Мы тогда не понимали этого. Мы в одном из залов этого храма играли в баскетбол. Там у нас был спортивный зал. Уже нет школы-интерната…

— Нет спортивного зала.

— Нет спортивного зала. Храм есть. И вот такая получилась закольцованная жизнь. В детстве я не мог мечтать об отдельной комнате, которая принадлежала бы только мне, потому что ночью мы спали 20 человек в одной спальне. И вот сейчас Бог подарил возможность создать такой храм искусства, который находится в окружении этих храмов религий.

— Дождь идет, Александр Ефимович. Это на счастье?

— Ну, как правило, да. Будем надеяться, что…

— Но мы же не растаем. Все нормально?

— Нет, не растаем.

— Красиво. Киев как открывается красиво…

— Прекрасно. И вот этот исторический центр — он весь как на ладони.

— Там же кладбище, на этой горе.

— Да.

— Я там гулял когда-то, лет в 15, часто.

— Там же очень удобно подниматься с Андреевского…

— Кладбище монахов. Да?

— Да. С Андреевского спуска очень удобно подниматься.

— Да, да, да. Там лесенка вверх идет.

— Металлическая.

— Да.

— Она так и сохранилась до сих пор.

— Александр Ефимович, ну мы зашли…

— Димулечка, вот смотри. Это… Или мне нельзя так обращаться к тебе?

— Вам можно все, конечно, как в жизни.

— Подожди. Переписывать же не будем отношения.

— Не будем. У нас жизнь. Поэтому…

— Ну, как в жизни.

— Да.

— Слышишь, 36 лет знакомства.

— Да.

«Коллекция начиналась с поисков работ фарфоровой мануфактуры Lladro. Я всегда считал, что этот фарфор, несмотря на его молодость, лучший в мире»

— Мы находимся в холле музея. Музей состоит из четырех основных залов и нескольких как бы вспомогательных. Первый зал посвящен как раз испанскому фарфору мануфактуры Lladro. Почему? Потому что с этого все начиналось. И некоторые вещи я буду тебе рассказывать, которые тебе известны, потому что ты не только о них знаешь, а еще и во многих из них участвовал. И сейчас я тебе напомню.

— Но зрителям неизвестно.

— Нет, так многие вещи, может быть, и ты даже забыл. Я тебе напомню. Ну вот. Коллекция начиналась с поисков работ фарфоровой мануфактуры Lladro, которая считается одной из самых молодых в мире. Это Валенсия (Испания). И при этом я всегда считал, что этот фарфор, несмотря на его молодость, является самым лучшим в мире. И когда меня спрашивали типа, «докажи, а чем он лучше», я долго объяснял, что всемирно известные фарфоры «Мейсен», «Каподимонте» или «Роял Вена», «Роял Копенгаген» — это классические фарфоры, они более известные, более, может быть, иногда дорогие, но этот испанский фарфор является самым лучшим. Я это сейчас докажу. И для того, чтобы доказать, мне пришлось на каком-то этапе начать собирать другие фарфоры. Потому что слова словами, а когда человек может сравнить собственными глазами, он сможет убедиться в том, что это действительно так. И я покажу это не только на конкретных работах, а еще и на технологии, которая делает испанский фарфор Lladro самым лучшим в мире. Первый зал посвящен Lladro.

— Александр Ефимович, с чего началось это увлечение вообще? Вы же не просто так начали собирать.

— Во-первых, у меня в кабинете здесь собрано огромное количество экзотических предметов со всего мира, которые я привозил из Новой Зеландии, из Индонезии, из Сингапура, откуда-то еще. Мне просто хотелось коллекционировать, как многим из нас в жизни. Но я подумал, что спичечные коробки, или карандаши, или, там, значки — ну, для меня это не подходит. И тогда я решил коллекционировать Lladro. Когда мы с Галюней, с моей супругой, с которой 30 лет назад ты меня познакомил, к счастью для меня и для нее, наверное, — и с Димочкой, нашим сынулей, — поехали на Балеарские острова, на Мальорку — там это открылось. Там мы вдруг… То, что накапливалось раньше… Вот эта наша предрасположенность к тому, чтобы воспринимать красивое, искать его, находить и привозить домой… Там вдруг нам открылся испанский фарфор Lladro — открылась его красота и неповторимость. Из той поездки я привез несколько маленьких девочек. Одна из них у меня осталась до сих пор. Я ее сейчас покажу. Она представлена в экспозиции. Вторую я…

— А другая выросла.

— Вторую я подарил тебе.

— А, да.

— Это ты уже не помнишь. Потому что это было давно.

— Но она наверняка есть.

— Да. И у тебя тогда это не сработало, не зажглось. Ты не стал коллекционировать испанский фарфор. А вот эта — простенькая, на первый взгляд, — работа испанская. Здесь девочка красивая, здесь цветы красивые… Но я тогда представить не мог, что с этой маленькой девочки начнется большое коллекционирование.

Чем интересен испанский фарфор? Я все время подчеркиваю это… Убедительнее всего не подчеркивать, а показывать. Вот, например, здесь собраны автомобили, созданные испанскими мастерами. Здесь не все автомобили, которые есть у нас в коллекции. Потому что на 700 м² поместить все не получилось. Здесь, может быть, четвертая часть нашей коллекции — в этом музее — собрана. Каждый из этих автомобилей, как и все, что отличает испанский фарфор от других фарфоров, соответствует точной исторической правде, каждой детали. Модель этого автомобиля — это модель прообраза того автомобиля, который был создан ранее. Каждая деталь его отделки, каждая деталь одежды героев этой композиции — она соответствует тому времени, из которого извлечен этот сюжет.

— Смотрите: даже собачка. Как все сделано…

— Вот ты умница. Ты понимаешь, в чем дело? Что многие фарфоры — они просты, они показательны. Вот фасадная часть есть — рассмотрел и проходишь дальше. Здесь многосюжетность. Вот сюжет: водитель автомобиля и собачка.

— Отгоняет собачку.

— Отгоняет ногой собачку. Вот дама и ее кавалер с собачкой выясняют отношения. Посмотри, насколько надуты губки. Он перед ней извиняется за что-то. В это же время с другой стороны две девочки что-то рассказывают друг другу, показывая на цветы.

Это на маленьком примере я хочу показать, насколько этот фарфор — он многосюжетен, он многоотраслевой. Потому что здесь много сюжетных линий. Здесь две собачки, здесь всадник и водитель автомобиля — или знакомятся, или выясняют отношения. Автомобиль соответствует точной копии того прообраза, с которого он был слеплен. И так в каждой такой работе. Здесь на секундочку мы остановимся. Потому что я об этом скажу позднее.

Вот до появления испанского фарфора Lladro самыми красивыми цветами в мире считались цветы немецкой мануфактуры «Мейсен»: первой в Европе — и цветы «Каподимонте»: Неаполь (Италия). Когда появились цветы испанские, для всех стало очевидно, что это настоящие цветы. Потому что они живые. Они не просто живые — они самые живые. Когда наша Анечка была маленькая… Она родилась, уже когда эта коллекция была во многом собрана. Она ходила, заложив ручки за спину, и принюхивалась к каждому цветку, потому что ей казалось, что это живые цветы.

Мы потом посмотрим целую коллекцию цветочных композиций, а сейчас… Ну вот здесь тема, посвященная цирку. И здесь тоже огромное количество героев, деталей, сюжетов. Сегодня День строителя. Я хотел бы обратить внимание на, может быть, не очень выразительную работу, но очень красивую, тоже связанную с цветочной композицией. Это мальчик, сидящий на пасхальном яйце. Ты эту историю сейчас и не вспомнишь, а я тебе расскажу. Многие работы я покупал, ища их на аукционах, интернет-аукционах в разных странах. И был период, когда продавцы этих работ отказывались продавать. Это было в середине и в конце 90-х годов. Отказывались продавать в Украину, потому что говорили: «Да у вас там коррупция, у вас там разгильдяйство. Мы не хотим связываться». И ушли годы на то, чтобы заработать рейтинг, который подтверждал надежность покупателя. И вот, несмотря на это, иногда бывали случаи, когда продавец отказывался отправлять. Потому что работа хрупкая, цветы нежнейшие. Я купил эту работу в Бостоне по интернету. Но поскольку он [продавец] отказывался отправлять и сказал, что готов вернуть деньги, я у одного своего товарища спросил: «А там же отец у тебя живет с мамой. Нельзя ли попросить его? Он собирается на Новый год приезжать в Киев. Нельзя ли попросить, чтобы он привез эту работу?»

— Вот это мои родители и привезли. Да?

— Вот это твои родители…

— Понятно.

— Как привезли? Эту работу, когда приехал твой папа, он передал мне в чемоданчике. Такой, матерчатый, чемоданчик в клеточку, на замочке. Позвонил и сказал, что он сдавал его в багаж. «Так что посмотрите. Наверное, там все целое». Сдать в багаж, где бросают чемоданы, мягкий чемоданчик на замочке… Я неделю не открывал этот чемодан. Я знал, что там. Когда я открыл, я увидел, что он хорошо упакован газетной бумагой. Вот что такое мудрый, опытный строитель, который знал, что нельзя допустить пустоты при пересылке столь хрупкого материала. Когда я начал вытаскивать одну бумажку за другой, я увидел, что эта тончайшая работа, уникальнейшая, оказалась абсолютно целой.

— Слава Богу. А то бы я не рассчитался до конца жизни.

— Я с Днем строителя хочу поздравить всех. Ты закончил строительный институт.

— Да. Спасибо. Всех строителей.

- Это здание, этот музей мы создавали с некоторыми моими коллегами, которые тоже заканчивали этот институт.

— О, скачки какие… Да? Интересные. Парят лошади в воздухе.

— Значит, я вам хочу сказать, что… Ну, ты многого не помнишь. Но ты не можешь помнить, потому что это было в такие годы: там, 10, 15, 20 лет назад… Я покажу тебе в этом зале еще несколько работ, подаренных тобою мне на день рождения. Вот ты не вспомнишь. Эта композиция была подарена тобою…

— Серьезно?

— Да. Когда ты узнал, что когда-то будет музей, ты сказал: «Ну давай, пусть это будет в музее». Здесь эта уникальная работа за счет инженерного расчета демонстрирует свободный полет лошадей во время скачки.

— Боже, если бы я знал, что это так красиво, я бы себе оставил, я бы не дарил.

— Я тебе сейчас покажу еще несколько работ, которые ты точно захочешь забрать назад, потому что они уникальны. Мы остановимся потом на исторических параллелях, когда герои композиций похожи на известных исторических героев. Похожи. Но в данном случае это королева Англии. Это работа… Если я сейчас начну рассказывать, кто мне подарил, у вас создастся впечатление, что все работы здесь подарены. Я просто всегда с благодарностью вспоминаю, кто мне дарил и какие работы.

— Кто подарил?

— Это Тодуров Борис Михайлович подарил очень давно. Это редкая работа, лимитированная. Да, здесь историческая личность запечатлена. Ну, а кроме того, мне дарили работы и Виталий Кличко, и Николай Баграев, и Анатолий Викторович Макаренко. Я на некоторых работах остановлюсь.

В этом зале пять или шесть работ, которые входят в десятку самых крупных в мире ценных фарфоровых композиций. Они в разные годы были самыми ценными. Потом появлялось чуть больше композиций. Эта работа тоже относится к одним из самых крупных в мире произведений. Это «Прибытие Золушки» называется. Очень редкая работа. Она характерна для Lladro, потому что она в тонах Lladro, композиционно, техника, детали, цветы здесь присутствуют. Но здесь как раз полет фантазии автора, который положил на сказочный сюжет свою картинку эту, — он допускает какие-то фривольности. Но дальше мы увидим, когда речь идет уже о каретах исторических, — там все соответствует в абсолютной точности тому, как эти кареты выглядели раньше.

— Слушайте, завораживает просто. Вы знаете?

— Ну я скажу, что… Я сейчас объясню почему. Я не знаю, как наши коллеги — чувствуют или нет, — которые нас сейчас снимают, но я попрошу каждого подумать и прислушаться к себе. Сейчас вы еще этого не ощутите, но когда мы пройдем еще полчаса по нескольким залам, я объясню, чем это вызвано. Вот это завораживающее восприятие — во-первых, оно дано не всем.

— Красота.

— Красота — она может быть и в спичечном коробке, и еще в чем-то, что любят коллекционировать другие коллекционеры. И я с уважением к ним отношусь. Когда все эти работы создаются вручную, когда каждая из этих работ создается подолгу: неделями, месяцами, а некоторые работы годами создаются… Когда вот такие цветочные композиции… А это первая цветочница из серии цветочниц, созданных на мануфактуре Lladro. Каждый этот лепесток, каждая тычинка создаются вручную с помощью пинцета и скальпеля. Это только женщины. В отдельном зале сидят, в белых колпаках и белых халатах. И они вылепливают каждую эту детальку отдельно. Потом она красится, потом обжигается, потом склеивается одна к другой в букетные эти сюжеты, потом создается общая композиция. На это уходят недели и месяцы.

— А скажите, пожалуйста, сколько таких работ всего выпущено? Вот таких, например.

— Это лимитированная серия. Я думаю, что порядка 250. Это начало 80-х годов. Эту композицию можно увидеть только в каталогах. Потому что такие мизерные тиражи — они разлетаются.

— А бывает, что 10 работ, две работы?

— У Lladro бывает 50 экземпляров. Вот, казалось бы, такая незатейливая работа — борцы.

— Ну чего же? Она затейливая.

— Редчайшая. Ну, во-первых, не каждый скажет, что это фарфор. Это фарфор. Очень часто фарфор можно определить по звучанию. 50 экземпляров всего.

— На весь мир.

— На весь мир, да. И я знаю коллекционеров, которые старше меня и дольше меня охотились за этой работой и так и не увидели. Только у меня они ее увидели и сказали: «Где?» Ну, кто ищет, тот всегда найдет.

Так вот я хочу сказать, что когда эти работы создаются годами и подолгу сидит человек — скульптор или художница, или эта девушка, которая лепит руками, — тут создавать такие тонкие вещи с недобрыми мыслями невозможно. Это только добро может помочь создать.

— Любить надо. Любовь.

— Любовь, конечно. А любовь не только к этому искусству. Любовь к семье, любовь к детям, любовь к стране, может быть, своей — Испании, если об Испании идет речь. И когда эта сила добра, сила любви — когда она аккумулируется в этих работах, которые создаются подолгу… Потом, после обжига, оно как бы аккумулируется и начинает годами отдавать, отдавать. И когда здесь такая концентрация работ, сделанных вручную, ну невозможно не ощутить на себе силу этого добра.

Вот здесь — в Вене, в замке Шенбрунн — есть один из самых больших в мире музеев карет. И там я поражался, когда видел реальные кареты. Мы там были с Галюней, с детьми, и не один раз. Вот эта карета в точности такая, как те кареты. Эта карета и несколько еще дальше мы увидим. Здесь собраны в коллекции все кареты, созданные на мануфактуре Lladro. С одной лошадью, с двумя, с тремя и с четырьмя — самая большая. Эта уже больше метра, та — гораздо больше метра. Здесь я тоже хочу обратить внимание на одну характерную деталь — характерную для Lladro.

— Юбочки какие у них…

— Юбочки, причесочки, вот эти гребни в прическах этих женщин говорят о том, что это валенсийские девушки, потому что они все с гребнями. Часто гребень накрыт платком, и все равно по этому можно узнать, что это Валенсия. Посмотрите упряжь этой лошади. Все это так, как было на самом деле. И вот это все убранство кареты, и одежда этого наездника — здесь все так, как было на самом деле. Остановимся возле этой работы. Она очень интересная.

— Красиво.

— Это автопортрет Фриды Кало — мексиканской художницы. Она уже умирала в муках и в конце жизни создала автопортрет, приукрашивающий ее на самом деле. Просто выдающаяся работа.

— Потрясающая, да.

— Здесь демонстрация новых технологий. Цветы абсолютно живые. И вот, опять же, я хочу подчеркнуть, что здесь авторы создали еще одну сюжетную линию, где маленькая обезьянка на ее плече поражается, увидев серьгу в виде черепа. И эта сюжетная линия — она раздваивается и заставляет рассматривать эту работу со всех сторон. Вот это характерно для Lladro.

— Драматургия.

— Совершенно верно. Ну, а здесь драматургия уже открывается во всей красе. Вот эта работа — это великое путешествие, или поезд…

— Сколько это метров? Полтора?

— Нет, нет, здесь меньше. 1,3 метра. Но сколько здесь героев… Здесь огромное количество героев, и каждый из них — это своя сюжетная линия. Вот здесь кто-то кого-то провожает, здесь из окна выглядывает мальчик и машет кому-то рукой. Внутри вагона пассажиры сидят за столиками, на которых стоят вазы с цветами, и фонарики на стенах. Здесь я прошу обратить внимание на одно из чудес, которое стало привилегией Lladro. Раньше прозрачный фарфор можно было увидеть на работах «Мейсена». Например, когда это были маленькие рюшечки на платьях или жабо на одежде мужчин. Создать прозрачный фарфор очень сложно. И когда появились зонтики такие, прозрачные, — это уже было чудо. Это достигается методом, когда шелк опускается в фарфоровую массу — и создается форма. После обжига шелк выгорает — и создается впечатление прозрачности фарфора.

Но здесь я хочу сказать еще об одном чуде из чудес. Вот ты как человек, который отучился в строительном институте… Я думаю, что коллеги и каждый из нас может представить что-то такое: когда при обжиге, при температуре 1250−1300 градусов, фарфор дает усадку на 15%. Он меняет форму. Он может покоситься, искривиться, располниться, рассыпаться. И когда на выходе мы видим такое чудо из чудес, где каждая деталь совершенна, где платье, одежда, портреты, зонтики — все совершенно. Так каким должен быть расчет, чтобы так все получилось?

— А вы на заводах были Lladro?

— Да.

— Огромные заводы?

— Нет, заводы небольшие. Я был и на производстве Lladro в Валенсии, я видел, как делаются и сейчас продолжают делать работы в «Мейсене».

— Это Германия. Да?

— Это Германия. В Вене, в Берлине — королевская мануфактура, в Копенгагене — «Роял Копенгаген»… Я буду перечислять долго. Ну то есть я везде видел. Я видел, насколько совершенно отработано это производство у старейших мануфактур. Поэтому тем более поражает то, что испанцы сумели добиться такого результата.

Теперь на все смотрите через призму понимания, что фарфор при обжиге дает усадку на 15%. Можете представить? И при этом получается такое совершенство форм, лошадей, животных, этих всадников, возницы — героев этой композиции, — кареты, где каждая деталь создана вручную. В отличие от немецкого или испанского, или российского фарфора — русского императорского, — где чаще всего фарфор расписывался, все эти детали выписывались, разрисовывались. Здесь каждая деталь — она как бы в режиме 3D: она выпукла, она ощутима. И поэтому создается впечатление абсолютной живости этой композиции.

Здесь уже несколько работ, созданных по мотивам Гогена. Здесь, опять же, цветочная композиция. Но для того, чтобы объяснить, как создавалась эта коллекция… Это выглядит как единая композиция. Но на самом деле все эти работы собирались в разные годы в разных странах. Это испанский фарфор.

«Над многими работами в музее нет колпаков с подсветкой. И, наверное, никогда не будет. 24 февраля производство было разбито ракетами, металлические станки превратились в лужи»

— Но это не Lladro?

— Это Lladro. В этом зале только Lladro. Потому что этому посвящен этот зал. Но вот эти все работы мне нужно было искать в разных странах, а у них представительство в 102-х странах. И чаще всего на островах. Потому что люди, приезжая на острова, приезжают отдыхать, не ходят по лавкам, они не возятся с огромными коробками. Как Галя несет двоих деток, а я несу эти коробки. Нас не пропускают туда — нужно перепаковывать, сдавать в багаж… Целая проблема. Здесь я еще обращу внимание на одну деталь. Вы видите: все эти работы закрыты такими колпаками с подсветкой.

— Да.

— Эта открыта, и та осталась.

— Почему? Не хватило колпаков.

— Хватило. Значит, многое оборудование мы создавали по собственным эскизам. Мы видели, как это выглядит в других музеях, — и делали то же самое. У нас прекрасные мастера киевские, которые сделали многое из того, что здесь представлено. А многое мы должны были забрать 24 февраля. Здесь нету этих колпаков. И, наверное, никогда не будет. Потому что 24 февраля это производство было разбито ракетами так, что мне рассказывали ребята, что станки металлические — они превратились в лужи: металл плавился. Поэтому вот эти работы не защищены. И, к сожалению, память о том…

Я тебе скажу больше. Когда началась война, когда началось вторжение, был период, когда выехали все. Я никого не звал к себе, не просил никого помогать мне. Я на протяжении нескольких месяцев сам дома грузил работы, привозил их сюда, поднимал, расставлял. Здесь гудели сирены воздушной тревоги, раздавались взрывы: на Лукьяновке, на Подоле… Я не мог остановиться. Я думал, что если я остановлюсь, я сдамся. Мне говорили: «Да оставьте… Или давайте мы это перенесем в подвал и спрячем». Но мне казалось, что я должен это сделать, чтобы показать… Я потом понял, на кого я хотел быть похожим. На майоликового півня из Бородянки, который у нас есть в другом зале. Которого мне потом подарили. Я не знаю, кому я демонстрировал. Может быть, себе. Может быть, окружающим. То, что нельзя сдаваться, то, что нужно идти до конца. Получится или нет — это уже как Бог даст, но ты должен сделать все, что в твоих силах. И я это делал.

— Как красиво… Это драконы какие-то, да?

— Драконы. Это китайские драконы. Но они испанского производства.

— Очень красиво.

— Здесь два дракона. Красный дракон мне нравится больше, потому что он естественнее выглядит. Потому что он как бы является таким воплощением символа дракона в китайской мифологии. Это декоративный. Я его нашел в Арабских Эмиратах.

— Ну конечно.

— Да. Я тебе скажу, что многие вещи… Вот мы дальше пройдем… Там, арабские скакуны, например, тиражом 250 или 200 экземпляров — они сразу раскупались арабскими шейхами. И их никто никогда нигде не увидит. Я покажу их. И вот эти драконы…

— Тоже драконы, да?

— Это львы-телохранители. Вот две пары. Одна из них подарена Виталием Кличко, который тоже может не вспомнить. Потому что это было давно. Но я это буду помнить всегда.

— Одна — Виталием, одна — Владимиром.

— Нет, Виталием. Но, может быть, это имелось в виду. Здесь, кстати, это символ власти. Здесь можно определить по тому, как на шар положена лапа этого властелина. Но это львы-защитники. Это символ власти. Он охраняет свое государство, свою семью. А это женщина-лев, которая охраняет детеныша. Вот она его прикрыла лапой, но отставила когти в сторону.

— Александр Ефимович, а что это за красота такая огромная?

— Это царица Нила.

— Какая работа…

— Это очень дорого. Эта работа считалась самой крупной в мире. Она сейчас на втором месте как самая крупная цельная фарфоровая композиция. Ее длина — 1.6 метра, высота — 80 сантиметров. Здесь огромное количество героев. Здесь, опять же, каждая деталь в отделке этого корабля, в отделке одежды, убранство этой лодки — здесь все соответствует исторической правде того периода, из которого извлечена главная героиня — Нефертари. Это любимая супруга Рамзеса Третьего. Здесь ее двое деток, танцовщицы… Я так и не нашел ответа на вопрос, который сейчас задам вам. Вот посмотри на этих двух малышей. Эти мальчики — это ее сыновья. Что у них за прически?

— Казаки.

— Ты понимаешь?

— Да.

— Я тебе скажу, меня это настолько поразило… Ответа я не нашел. Они сами не знают почему. Они говорят, что раньше видели на каких-то гравюрах — и повторили это художники лладровские. Но когда, например, в Лиссабоне на захоронениях королей португальских я видел изваяния украинских казаков в шароварах, с могучим торсом, з оселедцями, с мечами-шаблюками, тогда было понятно. Потому что в то время украинские казаки считались лучшими телохранителями в мире. И их нанимали короли, чтобы они их охраняли. И потом, даже уходя в мир иной, они брали их с собой. Здесь я так и не понял, почему эти детки з оселедцями.

— Очень красивая работа. Фантастическая.

— Уникальная. Здесь эта стена посвящена Египту, в котором мы с детками и с Галюней были много раз. Это египетские колонны такие, египетские танцовщицы, даже египетские гуси. Так и называется эта работа: «Египетские гуси».

Вот еще одно произведение по мотивам Гогена: таитянка. Она интересна тем, что это одно из самых высоких в мире цельных фарфоровых произведений. Это 60-е годы. Это выполнено в гресе. Так они называют… Иногда это называется «керамогранит». На самом деле это не гранит — это фарфор. И есть произведения, например, в голландском фарфоре, когда наборные, состоящие из разных частей, надетые на металлическую основу произведения выглядят побольше. А это цельное произведение. В этом и его уникальность. Вот интересное произведение, которое я привез: это Колумб.

— Христофор.

— Христофор Колумб. Редкая работа. Я привез из Андорры. Из Андорры, где был матч сборной Украины с местной национальной сборной. Тогда наши выиграли 6:0. Это был самый крупный в истории национальной сборной счет. Но я эту работу нашел в одном из небольших магазинов, и попросил доставить мне к отъезду. И мы уже отъезжали, и все меня подкалывают: «Ну где твой Колумб? Ну где?» Я говорю: «Сейчас будет. Он никогда не опаздывает». И привезли Колумба.

Но здесь еще на одну секунду я попрошу тебя послушать историю, связанную с тем, что в то время мы с Галюней и детьми — так совпало — мы увлеклись путешествиями Колумба. И мы, в разных странах бывая: в Португалии, в Испании, в Италии, — везде пытались найти следы Колумба. И вот мы собрались лететь в Санто-Доминго — в Доминиканскую Республику. А он там открыл Америку, он посчитал, что эта Америка там. Там огромный — самый большой в мире — музей, посвященный этому 500-летию открытия Америки. И мы решили туда лететь, чтобы посмотреть, где же Колумб открывал Америку. Когда мы вылетели из Парижа на самолете — огромном Boeing, двух- или трtхэтажном, — мы летели, а на экранах виден маршрут. Ты знаешь, когда летишь на длинные расстояния. Мы летим через океан — показывает маршрут на Америку, на Санто-Доминго, и вдруг мы видим, как самолет разворачивается и начинает снижаться, а вокруг на тысячи километров океан. Ну паника… Не паника: паники не было. Все настолько испугались, замерли, оглядываясь по сторонам и ища вокруг себя каких-то террористов… «Что случилось?» За неделю до этого такой же самолет французской компании разбился у берегов Бразилии. Конечно, все переживали. Мы начинаем снижаться, и этот огромный лайнер совершает посадку на малюсеньком островке. Я не знаю, как он сел. Я не знаю, как он потом взлетел. Потому что это был очень маленький остров посреди океана. Он нигде не был обозначен на этих маршрутных картах. И когда нам сказали, что можно сделать звонки…

— А почему сели?

— Мы потом узнали. Они не объясняли причину. Потом оказалось, что умер человек на борту. И они, по протоколу, должны совершить посадку. Ребята, дорогие, ну куда? На воду? А если бы разбились все? Но к счастью, обошлось. Самое интересное: я позвонил в редакцию и говорю: «Ребята, посмотрите…» Тогда интернета не было. Это давно было, очень давно, больше 20 лет назад или 20. Я говорю: «Посмотрите, что это за остров, который называется Санта-Мария». Они говорят: «Это же остров Санта-Мария». Я говорю: «Что это за остров?» — «Это остров, где Колумб, открыв Америку, возвращался назад в Испанию, и возле этого острова он попал в бурю, и его флагманский корабль под названием „Санта-Мария“ разбился у берегов этого острова. Ему пришлось пересесть на другой корабль. Он доплыл благополучно до Европы. Но этот остров назвали Санта-Мария». То есть мы смогли посмотреть следы Колумба, которые мы бы никогда в жизни не увидели. Когда бы мы туда попали? Никогда. Это волею случая мы оказались в такой ситуации.

— Очень интересно.

— Но самое интересное еще не это. Когда я вернулся в Киев, я узнал, что у моего друга родилась дочка, которую он назвал Санта-Мария.

— Это я.

— А мы не договаривались. Я еще в то время не успел рассказать тебе эту историю. Ты не стал бы называть в честь Колумба — ты по другим причинам назвал доцю так. Какие бывают совпадения, ребята, дорогие..

— Так это было 10 лет назад, значит. Не 20.

— Ну, 10.

— Какая разница? История шикарная.

— Это история из жизни.

— Какая красота…

— Красота этой большой работы — она называется «Зов моря» — заключается даже не в величине ее и не в редкости. Это тоже лимитированная серия. Здесь все — лимитированные серии. А здесь — обратите внимание: я специально положил натуральную ракушку, чтобы можно было сравнить с этой, созданной руками фарфористов. Ну скажите…

— А это натуральная.

— Это натуральная. А эта мне кажется еще более натуральной, чем эта. И вот здесь я хочу сказать, что когда я смотрю на такие вещи, созданные руками скульпторов, художников по фарфору, фарфористов, я хочу сказать, что я объяснения этому не нахожу. Человеческие руки не могут сами по себе создать такое чудо. Значит, как я думаю, это сам Бог создает эти божественные чудеса руками людей. Он выбирает кого-то — и его руками создает. Как творит добро или как творит зло руками тех, кто служит дьяволу. Они создают зло, а мы, слава Богу, находимся в атмосфере добра. Посмотрите. Опять же, это цветочница. Цветочные композиции.

— Фантастика.

— Это фантастика. И сейчас мы сможем сравнить это с итальянским, немецким фарфором, который считался лучшим до появления испанского. Фантастика. Это венецианская тема. Здесь множество цветов, гондолы, цветы…

— Класс. Какая красивая девушка…

— Вот это девушка. Мы много раз были в «Городе фарфора» — так называется мануфактура Lladro под Валенсией. И на 60-летие мы поехали…

- (чихает). Ой…

— Правда.

— Правда.

— Будь здоров.

— Спасибо.

— Громко очень. Оглушил.

— Вырезать не будем. Это жизнь. Мы же про жизнь.

— Про жизнь. Мы поехали по приглашению Хуана Лладро. Это один из трех братьев Лладро, которые создали эту испанскую мануфактуру. И вот это подарок, который он подарил.

— Красиво очень.

— Мы были с детьми со всеми, сфотографировались. Он подарил эту девушку, подписал ее. Это было в 2013 году, 25 марта. Хуан Лладро. Его уже, к сожалению, нет, как и братьев. Но эта память осталась.

— Очень красиво.

— А потом семья Лладро дала в нашу честь обед на берегу моря с огромной паэльей. Паэлья — сковорода диаметром 1.5 метра.

Это тоже венецианская маска. Здесь с использованием натуральных материалов, в частности серебро использовано — тончайшие цветы. Вот эта композиция подарена тобою.

— Да? Серьезно?

— Я тебя сейчас познакомлю.

— Красиво.

— Она не просто красивая — она очень старая. Ее трудно было достать. Но мы достали. И благодаря тебе она оказалась в этом музее. И вот эти девушки — две красавицы, танцующие национальный испанский танец фламенко, на которых все обращают внимание: «Ах, какие они красивые…» А какие у них платья, посмотри. Здесь каждый цветочек — он вручную отделан до обжига, расписан и обожжен.

— Неужели тоже я?

— Обе.

— Достойно выступил.

— Так посмотри: здесь и цветы присутствуют, и эта отделка платьев. Вот чем отличается испанский фарфор. А динамика танца вот здесь…

— Фантастика.

— Посмотрите.

— Это цельная композиция?

— Цельная композиция. Девушки, несущиеся навстречу ветру с развивающимися платьями.

— Очень красиво.

— Какая динамика… Как можно в фарфоре — твердом материале — передать такую фантастическую красоту, такую фантастическую динамику?

Вот мы перешли к теме танцев. Посмотри, как парит в воздухе эта балетная пара, например. Сейчас я обращу ваше внимание на это… Тема балета представлена очень широко. Я, к сожалению, только часть коллекции здесь представил. Это любимая работа Галюнина — моей жены. Посмотрите, опять же, сколько нежности, сколько добра, сколько в этой небольшой работе… Небольшой не по размеру, а по количеству героев. Сколько сюжетных линий и здесь, и здесь. Какие выразительные лица… Это испанский фарфор. Вот пожалуйста. Это одна из самых первых работ Lladro. И здесь мы видим, как пачка сделана…

— Это тоже фарфор?

— Это тоже фарфор. Вот я хочу, чтобы вы сейчас обратили внимание на это. Потому что такие крупные, прозрачные детали в фарфоре — это редкость огромная. Поэтому он крошится со временем. Это все невероятно.

И дальше я вас хочу подготовить к чуду, которое вы увидите в третьем зале. Это чудо из чудес. Эти работы созданы самым известным испанским скульптором, который работал более 40-ка лет в компании Lladro: Франциско Полопе. Они подписаны все мне и Галюне им лично. Он был у нас дома. Мы были у него в Валенсии — он был у нас дома. Он когда видел эти работы в таком количестве, он плакал. Галя говорит: «Надо за стол сесть. Мы же такие все радушные хозяева…» Он говорит: «Можно, я еще посижу? Можно еще?» Он как будто встретился со своими детьми, которых не видел много лет. Говорит: «А давайте я вам подпишу еще. Я не видел, чтобы кто-то собирал эти работы в таком количестве». Во-первых, их трудно собрать. Он понимал это лучше, чем кто-либо. И во-вторых, это чудо, которое можно увидеть только в частных коллекциях. Это вакханка на пантере, это Орион на морском коне. Легендарный такой образ, удивительный.

— Александр Ефимович, а существуют вообще государственные музеи Lladro или нет?

— Lladro? Нет, государственного нет. Есть частный музей Lladro на мануфактуре Lladro в Валенсии.

— Он больше, чем ваш?

— Нет, он во много раз меньше. Я тебе скажу, что когда много лет назад приехала Роза Лладро — дочь Хуана Лладро, которая руководила этой мануфактурой, — и когда она у нас дома увидела коллекцию, а тогда это была только часть коллекции… Я ей сказал, что «мы откроем музей когда-нибудь». Она говорит: «Когда вы откроете, я привезу своих детей, чтобы показать им красоту испанского фарфора». Это сказала Роза Лладро.

Посмотри, какое совершенство формы. Анатомия — это еще одна отличительная черта Lladro. Опять же, вспоминайте, что при обжиге это дает усадку на 15%. И на выходе получается такое абсолютное совершенство.

— Главное — не влюбиться.

— Ну, главное — не жениться.

— Да.

— Здесь я обращу внимание на историческое совпадение. Мы вслух не будем произносить, на кого похожа героиня этой композиции. Прекрасно. Здесь какая динамика танца, какая протестная…

— Это Юлия Владимировна Тимошенко.

— Они когда создавали эту работу, не знали о Юлии…

— Я угадал?

— Да. Ну мне тоже кажется, что это она. Но они… Я у них спрашивал. Никак они не задумывали эту композицию, посвященную ей. Я предлагаю посмотреть на героя этой композиции: молодого человека, который прячет лицо под маской. Только на мгновение он маску снял. И потом снова наденет ее с тем, чтобы за маской спрятаться и продолжать творить зло. Эта работа была создана в 99-м году, когда о нем широкая общественность не знала. Мне кажется, что этот герой похож на человека в маске, творящего сейчас зло вселенского масштаба.

— Путин.

— Вот посмотрите… Вот эти две работы я хотел сделать центральными в зале и поставить их к стене, чтобы от стены, раскрыв крылья, она как бы взлетала. Может быть, тебе здесь будет удобнее посмотреть. Вот эта работа ранее была выпущена. Женщина со скрещенными крыльями. И здесь — с распахнутыми. Но когда я увидел, что с другой стороны тыльная отделка этой уникальной работы — она не менее красива, чем фасадная…

— Да.

— И здесь — посмотри — феникс насколько красиво еще отделан элементами золотыми. Я решил ее поставить в этом зале таким образом. Тем более, что феникс — это символ нашего музея. В эмблеме музея представлены две птицы феникс. Феникс — это птица, восстающая из пепла, возрождающаяся из небытия. И я это воспринимаю ещё и как символ Украины, которая сейчас, переживая, может быть, самый трудный период в своей истории, возрождается, как феникс. Были для кого-то эти три дня, когда она должна была погибнуть и исчезнуть. Не произошло это. Она возродилась и продолжает возрождаться. Это символ возрождения: птица феникс. У нас дальше там еще есть одна птица феникс. Мы заканчиваем экскурсию по этому залу. Здесь я хочу обратить внимание только на этих лошадок. Это по 200 экземпляров серия. Они редчайшие. Они раскуплены арабскими шейхами — эти арабские скакуны. Я хочу обратить внимание не только на это убранство дорогое каждой лошади — на глаза. Посмотрите на эти глаза. Это живые глаза, абсолютно живые. И на анатомию тела. Потому что в этом абсолютное совершенство анатомическое. Вот эта лошадь как живая. Просто в уменьшенном размере. Это по мотивам картины Веласкеса «Менины» в музее Прадо в Мадриде. Мы долго стояли перед этой работой. И вот эта менина, большая, — она на картине находится слева. Здесь это разбито на две композиции. Они разного размера, в разные годы разными скульпторами сделаны. Чудо.

— Очень красиво. Фантастика.

— Здесь мы сейчас паузу такую сделаем. Я хочу обратить внимание на то, что очень редко можно увидеть фарфоровые картины. Вот здесь у нас фарфоровые картины в приемной. Извините, мы сейчас покажем другие, но здесь: в приемной… Вот фарфоровые картины. Тончайшие цветы, характерные для Lladro. Удивительные цветы. И здесь же у нас находится эта ваза. Мы не случайно иллюстрируем тем, что здесь нарисован Лувр, а здесь несколько снимков, сделанных в залах Лувра. Вот такая же ваза. Вот она. Такой же высоты и, я предполагаю, такого же периода — она выставлена одна в большом зале. У нас она выставлена здесь, потому что у нас залов не хватает.

— Не Лувр.

— Не Лувр. Идем дальше. Здесь тоже картина, кстати. Вот мы сейчас зайдем еще в это помещение… Мы сейчас так станем, чтобы ребята видели. Здесь одни из первых работ мануфактуры Lladro. Здесь тоже — ты видишь? — юбочка прозрачная в небольшом объеме. Что само по себе уже чудо. Здесь цветы такие, здесь картины фарфоровые большие, которые или не встретишь никогда, или встретишь очень редко, и то — в частных коллекциях. И здесь я хочу обратить внимание еще на то, что здесь собрана уникальная библиотека, рассказывающая…

— По фарфору, да?

— По фарфору. Это книги такие, которые найти бывает иногда гораздо сложнее, чем произведения какие-то уникальные. Здесь и «Мейсен», и Lladro, и итальянский фарфор, и севрский — Франция, — и английский, и австрийский, и украинский, и императорский, и русский, и советский… Это редчайшая коллекция. И здесь можно показывать, как этот фарфор создается. Вот в такие формы, заранее вырезанные и созданные. Они скрепляются такими резинками, и в это горлышко заливается фарфоровая масса. Она долго выстаивается, уходит влага. Потом они открываются, и происходит дальнейшее соединение деталей, обжиг — и получается работа.

Вот этого півника… Я когда увидел его на стене в Бородянке, мне очень хотелось получить его для музея. Я написал об этом. Мне не удалось заполучить того півника, но мне подарили друзья такого же. И я им очень благодарен. Вот здесь стоит сделать небольшую паузу, чтобы представить, что такое ударная волна от авиабомбы, которая смела на своем пути все: смела стены, дома, людей — все снесла. И только этот майоликовый півник — по-украински — как символ незламності духу українського народу, никак не закрепленный, — он стоял и стоит на этом шкафчике на стене. Как бы всем доказывая: «Что бы вы ни делали — ничего у вас не получится. Мы победим, несмотря ни на что»

А вот это я привез осколки мин из Стоянки, где мы с другом нашим, с Макаренко, проехали по Стоянке, Дмитриевке. Я видел эти танки с оторванными башнями — русские танки, — в которых лежали дорогие махровые полотенца. Что они делали в танках? Может, танкистам выдают импортные полотенца дорогие, махровые? Это были мародеры, которых настигла судьба там, где должна была настигнуть. И вот обрати внимание: это осколок мины. Вот эти осколки все на своем пути пробивали.

— Какие тяжелые…

— Это хвостовое оперение этой мины. А вот маленький осколок, казалось бы. Попробуй, какой он тяжелый.

— Ух, ничего себе…

— Да. Вот этими осколками они продолжают разрушать наши города, убивать наших мирных граждан. И поэтому, видя все это и слыша все эти взрывы, мне хотелось доказать и им, и всем, что мы, как этот півник, будем стоять до конца и мы победим.

— Вы сами вот в течение шести месяцев носили все эти экспонаты?

— Мы перевозили… Весь процесс перевозки занял девять месяцев.

— Ай-яй-яй.

— Из этих девяти месяцев три или четыре месяца я один переносил. Потому что никого не было рядом. А так — мы с ребятами. Это все перенесено вручную. Каждая работа — маленькая или большая — перевезена, расставлена, отмыта…

— Очень красиво.

— Это наши соседи. Это Турция. Это керамика.

— Красиво.

— Керамика удивительная. Это ручная работа. Это Каппадокия. Я купил у мастера — у старого турецкого мастера, выдающегося. Это все ручная работа. Вот какие чудеса могут создавать люди, ну, простыми руками. Все-таки я считаю, что это руки человеческие, а промысел Божий.

— Очень красиво.

— Здесь мы переходим ко второму залу, который условно называется «восточным». В этом зале я хочу обратить внимание на несколько интересных вещей. Ну, открывает этот зал работа «Ассирийский царь». Редкая работа. Но он стоит, и как бы на него смотрит ламмасу. Это месопотамский мифический герой. Это бык с лицом мужчины. Иногда он бывает с ушами животного, с крыльями. Это божественное существо, которое защищает жилище. Вот мы уже начали расставлять работы, они уже стояли здесь, в залах… Эти консоли, которые вы видите на стенах, — это я не придумал. Я увидел в Дрездене во дворце Цвингер, где находится Дрезденская картинная галерея. Там один из крупнейших в мире государственных музеев. Там государственный музей. Почему нельзя сравнивать возможности государства немецкого и наши… Но в какие-то моменты, может быть, что-то и сопоставимо по ощущениям. Вот эти консоли — я позаимствовал у них эту идею. Потому что они заполняют стены, эти работы как бы парят в воздухе. Когда на них уже стояли крупные работы и мне дали гарантию, что эти консоли выдержат нагрузку в 20 килограммов, и мы под ними расставили другие работы, и ламмасу стоял под ними… Я прихожу утром и смотрю: стоят коллеги… У нас всего несколько человек помощников моих. И здесь лежит разбитый веер. Вот один веер японский остался, а здесь еще один веер, который стоял на этой консоли. И ночью консоль отвалилась — он упал. Вот следы еще остались. И разбился вдребезги. И ребята стоят удрученные… А я подхожу и говорю: «Слава Богу». Они не понимают, что происходит. Говорят: «Как: „слава Богу“? Разбилась такая работа: лимитированная…»

— Под ним главное стояло.

— Под ним стоял ламассу. Это редчайшая серия. А он еще и под номером один. И я себе представил на мгновение, что было бы, если бы на один миллиметр правее. Он бы разбился, этот ламассу удивительный. Поэтому слава Богу. Все, что ни делается, — слава Богу.

— Это не Lladro здесь, в этом зале?

- Здесь и Lladro, здесь Япония, Таиланд, Китай, Франция. Здесь много разных фарфоров.

— Но это?

— Это Lladro.

— Ну видно по стилю, по почерку.

— Конечно. Старое Lladro, когда они еще деревья представляли в таком, как бы размытом, виде. Работы, купленные в разных странах. Эта — в Португалии, эта — в Лондоне, на Оксфорд-стрит. Я зашел… Бывают удивительные вещи. Я привез в Киев, и знакомая, которая ввела меня в мир фарфора — Светлана Васильевна Егорова — она говорит: «Слушайте, я видела недавно эту же работу. Откуда вы ее привезли?» Я говорю: «Из Лондона». Она говорит: «Я неделю назад была в Лондоне и видела эту же работу».

Смотри. Мы после этого каждую консоль… Мы сняли все работы. Мы закрепили каждую консоль металлической конструкцией. Каждую. И теперь я не боюсь, что здесь у нас… Вот эта работа тоже интересна тем, что впервые я ее увидел в Санто-Доминго — в Доминиканской Республике. Я увидел эту работу, о которой давно мечтал. Мне так хотелось ее иметь в коллекции… Они не смогли сложить цену, потому что сказали: «У нас разница в семь часов с Испанией. Надо звонить узнать. Она у нас стоит 20 лет, и мы не знаем, сколько она стоит». Я так и не купил ее тогда. Потом, конечно же, нашел. Вот она заняла свое место. Это японские карпы кои в натуральную величину, с цветами удивительными. Это испанский фарфор.

— Какая ваза, я смотрю…

— Какая?

— Вот эта.

— Это ваза простая.

— Да?

— Это китайская ваза. Достаточно простая. Она яркая, она большая, она интересная. Хотя куда интереснее — это японская ваза сацума. Это середина 19-го века. Здесь несколько технологий отделки этой вазы. Здесь роспись тончайшая. Удивительно.

— Существуют люди, которые могут, если что-то вдруг, не дай Бог, отлетело, сделать? Вот реставраторы.

— Очень мало.

— Но есть?

— Но есть, да.

— То есть это реставрируемо, в принципе, да?

— Но не все. Нет, есть вещи, которые нельзя реставрировать, потому что нельзя повторить технологию. Ну как можно реставрировать вот такую работу? Это императорская ваза. Это 18-й век. Она приехала из Бельгии.

— Фантастика.

— Она путешествовала по всему миру. Для того, чтобы создать эту вазу… А какое звучание здесь… Это фарфор.

— 18-й век?

— 18-й век. Тончайшая работа, тончайшая роспись. Для того, чтобы обжечь эту вазу, нужно было создать печь высотой в два этажа. И когда это выжигалось на глазок мастерами, которые не имели никаких, там, приборов — ничего… Они видели, когда нужно сбавить огонь, а когда усилить его. И потом: когда работа была готова, остывала эта печь — и они разрушали полностью ее для того, чтобы извлечь эту императорскую вазу. Здесь уголок селфи.

— Да, вот я вижу: «Швец Музей». Да?

— Да.

— Давайте мы с вами встанем вот здесь, с двух сторон, чтобы было видно, и сфотографируемся… Спасибо.

— Название музея на разных языках.

— Я заметил.

— И на корейском, и на китайском, на японском, на всех европейских языках. И здесь феникс: символ возрождения из пепла, несмотря ни на что.

— Красиво.

— Здесь место для селфи. Вот каждый может сфотографироваться с этой уникальной вазой, если встанет на фоне.

— Красиво.

— Сейчас мы еще немножко вот сюда пройдем. Здесь тоже это Япония… Что я хотел показать? Я хотел показать, насколько достоверна каждая деталь этих доспехов. Это самураи. Вот что отличает, опять же… Это испанский фарфор. На 60% коллекция состоит из испанского фарфора. В то же время здесь представлены все самые известные мануфактуры в мире. Каждая деталь соответствует исторической правде того времени и тех деталей убранства.

— Но это тоже Lladro, похоже. Да?

— Да. Это работа, которую я по интернету купил в Новой Зеландии.

— Кошмар.

— Она пришла в Киев в саркофаге, уложенном в несколько ящиков, которые нужно было распечатывать, распечатывать, распечатывать… И вот мы увидели эту работу. Она была покрыта толстым слоем пыли. И Галя тогда с маленьким Димочкой, названным в твою честь, моим старшим сыном…

— Это очень правильно.

— Ну наверное, да. Димочка был первым сынулей нашим. Ты знаешь, потом Андрюша, Анечка. Так они с Димочкой зубными щетками неделю вычищали эту работу. Сейчас она вот такая. Это удивительно.

— Очень красивая ваза сверху тоже. С подсветкой шикарной.

— Это Япония. «Великий чемпион» называется эта работа. Это великий чемпион сумо. Самый известный и популярный вид спорта в Японии — сумо. Но прообразом этой работы послужил юноша, вывезенный родителями после Второй мировой войны из Советского Союза, из Житомирской области, в Японию. Где он начал учиться искусству сумо и стал одним их самых великих чемпионов сумо.

— Я читал в «ФАКТАХ» о нем.

— Да. Вот такой красивый украинский парень. Здесь мы заканчиваем экскурсию уже. Здесь у нас Япония.

— Ох, красиво как… Вот это красиво.

— Это Япония, да. Это Lladro. Здесь, опять же, для того, чтобы подчеркнуть, насколько достоверно все… Император и императрица. Каждая деталь: даже семь халатов — в том цвете, с той отделкой, как на настоящей императрице во время торжественной церемонии. Здесь все воссоздано. А какие мальчики красивые, маленькие самураи… Опять же, это не придуманные сказочные образы — здесь все так, как на самом деле бывает, когда их посвящают в самураи.

— Класс.

— Маленькая вазочка из костяного фарфора. 18-й век. Я все жду, когда кто-то придет и скажет, что на самом деле она дороже, чем та, большая. Потому что она уникальная. Костяной фарфор — это твердый фарфор, создающийся в данном случае из измельченной кости буйвола в песок, в муку. И поэтому он легкий и прозрачный. При этом очень крепкий. Я сейчас хочу показать тебе одно чудо из чудес. Мы сейчас обойдем. Здесь Япония, Китай…

«Я езжу на машине 2010 года. В каждом из залов музея — от пяти до 10−12-ти новых таких машин»

— Я у вас хочу спросить, пользуясь случаем. Вы только что заговорили, что дороже, там… Да? Слушайте, это же все дорого стоит.

— Смотри, Димуль. Я езжу на машине 2010 года. Она меня вполне устраивает. Но когда я задумался, то в каждом из этих залов от пяти до 10-ти, до 12-ти новых машин таких — такого класса, хороших.

— Так я вот хочу спросить: может, стоит что-то продать?

— Нет, продать не стоит.

— Что-то купить…

— Нет. Нет. Ни продать, ни купить. Показать. У меня же задача другая. Я для чего собирал все это? Для того, чтобы можно было… Как эти мастерицы, которые создавали этот фарфор ручной работы, чтобы он аккумулировал это добро, любовь, все прекрасное, чтобы он потом много лет мог отдавать тем, кто почувствует… Я надеюсь, что вы почувствуете это. Вот точно так я собирал эту коллекцию, чтобы, собрав ее, саккумулировав эту красоту, эту энергетику, она могла отдавать людям — с разбитыми сердцами, живущими в постоянной тревоге, растерзанными этими метаниями и неизвестностью. Чтобы они, придя сюда, восстановили свой внутренний мир, чтобы они набрались сил жить дальше, чтобы смотреть в будущее и надеяться на то, что будущее их детей будет лучшим, что Украина возродится, оживет и станет прекрасной. Вот эта цель. А продать — и купить другую машину: одну, вторую, третью… А зачем столько? Я езжу на своей, и мне она нравится.

Я сейчас обращу внимание. Вот это костяной фарфор, японский, сацума. Вот на донышке ты видишь что-нибудь? На донышке. Посмотри.

— Ничего.

— Ничего не видно. Да? А теперь если на просвет посмотреть такую же чашечку…

— Ух ты…

— Портрет гейши. И вот этот фокус, условно говоря, — он практически не разгадан. Его пытались повторить. Некоторые повторяли, но не столь удачно. Ведь здесь совершенно ничего не видно. Тончайший фарфор. И он здесь, высвечивая, показывает портрет гейши в таких деталях. Это чудная вещь.

— Так японцы — тоже молодцы.

— Японцы не просто молодцы. Хотя они были третьими после китайцев и после корейцев. Когда японцы завоевали Корею, они работников, обучившихся в Китае, забрали в Японию — и те стали носителями технологий.

— Но испанцы — номер один в мире считаются?

— Не знаю.

- А… Так нельзя сказать, да?

— Нельзя сказать. Для меня — да. И я все пытаюсь доказать это. Меня никто не просил об этом. Я просто хочу поделиться радостью, своими наблюдениями и своими ощущениями. И я считаю — для меня это звучит достаточно убедительно: то, что я рассказываю и показываю, — то, что это самый красивый, самый живой, самый интересный фарфор.

Здесь я остановился на минутку, чтобы… Я очень хочу, чтобы приходили детки сюда. В первую очередь, когда я собирал это, когда я нес, изнемогая, потому что я не настолько силен, чтобы поднимать некоторые работы… Они тяжелые. Есть тяжелый фарфор, тяжеленный. Я нес, думая о неизвестных мне детках из интернатов: таких же, как я, которые вот здесь, в километре отсюда, но они не играют сейчас, может быть, в баскетбол в храме, как я играл когда-то — в Свято-Покровском храме, — потому что интернат был рядышком. Я хочу, чтобы они увидели эту красоту сейчас, раньше, в начале своей жизни. Не тогда, когда мне открылось — и я пытаюсь наверстать упущенное и поделиться этим с кем-то еще. Я хочу, чтобы в самом начале жизни они могли отличить, что красивое, а что ужасное, что настоящее, а что поддельное, что доброе, а что злое. Чтобы они не выросли этими орками, которые знают только как убивать и разрушать.

Вот здесь вот уголок героев детских сказок. Ну, мы с тобой уже вышли из этого возраста, но здесь можно встретить и бременских музыкантов, и Алису… Я бы очень хотел, чтобы детки сюда приходили. И стойкий оловянный солдатик, и Пиноккио, и Красная Шапочка, и кот в сапогах… Посмотри, какие удивительные образы. Вот мы переходим к третьему залу, который посвящен западноевропейскому и украинскому фарфору. Мы здесь на минутку задержимся, потому что эта витрина посвящена украинскому фарфору. Известные многие украинские коллекционеры и не коллекционеры увидят эти работы и скажут: «А мы у бабушки это видели, у нас в семье это стояло». Многие эти работы были в массовом тираже, а многие — единичные, авторские. Здесь работы в основном Владислава Ивановича Щербины: старейшины фарфорового искусства — в Украине. Он умер несколько лет назад, успев провести выставку, посвященную 90-летию. Вот на этой выставке мы с Анечкой с ним сфотографировались рядом. Это его приглашение. Это его работы — очень красивые, удивительные.

— Красивые работы, да.

— Это и его работы, и его супруги — известной художницы Жникруп Оксаны Леонтьевны. Они уже ушли, к сожалению, но это осталось как память о них и как память о том, что украинский фарфор, который многие воспринимают легковесно, легкомысленно, как фарфор, уступающий в своей сложности западным фарфорам, имеющим огромную историю… Кстати, украинский фарфор тоже имеет многовековую историю, нескольковековую историю. При этом он самобытен. Он несколько простоват, у него нет такого количества деталей, которым могут похвастаться сейчас современные фарфоровые мануфактуры. Но он узнаваем.

— И это украинский фарфор, вазы? Да?

— Это украинский фарфор. Это узнаваемая петриковская роспись.

— Да, да.

— Посмотри, какая красота.

— Красиво очень.

— Это же красота узнаваемая, ни на что не похожая. А вот смотрите, что мы сейчас делаем. Мы проходим в этот зал… Здесь я хочу обратить внимание… Вот давайте мы пройдем сейчас мимо. Димулечка, вот давай, мы сюда пройдем, пройдем, пройдем… Я хочу подвести тебя…

— Ну это Lladro наверняка.

— Это Тюрингия.

— Немцы. Да?

— Это Вальштадт. Это немцы. Это начало XX века. Это огромная работа, метровая, состоящая из двух частей. Она сборная.

— Красиво. Да, сборная, вижу. Да, да.

— Эту работу я тоже перевозил своими руками. Что это за работа? Вот это работа из Стоянки. Эта работа стояла в одном доме недалеко от окна, а в соседнем доме, который находился максимум в 15-ти метрах, прилетела такая мина, как я тебе показывал. И она застряла в крыше, и не взорвалась. Если бы она взорвалась, там ничего бы не осталось уже. Но поскольку она не взорвалась, то наши друзья, хозяева этого дома, решили передать эту работу музею как еще один символ стойкости. Вот она выстояла и находится здесь.

Хочу обратить внимание на вот эти маленькие прозрачные рюшечки. Вот прозрачный фарфор. Это характеризует как раз то, о чем я говорил: что раньше этот прозрачный фарфор в мизерных объемах использовался в композициях. И вот здесь, например. Это тоже Тюрингия. Это конец 19-го века. Это концерт в Сан-Суси, в Потсдаме. Мы недавно там были с Анечкой и Галей, под Берлином. Очень редкая композиция. Здесь тоже маленькие рюшечки. Это было чудо. Потому что создать прозрачный фарфор — это чудо.

Сейчас мы перейдем к чуду из чудес. А здесь я хочу обратить внимание на то, что… Это, кстати, «Роял Вена» — австрийский фарфор. 1825-й год. Купленный мною на киевской барахолке. Я когда узнал эту работу… Когда я снял заднюю часть, я увидел дату как раз — и поразился тому, какая древняя эта тарелочка. Это тоже «Роял Вена». Очень красивая ручная роспись. А здесь я специально повесил еще одну тарелочку, чтобы можно было сравнить узнаваемость техник, качество работы. Это Баранівка — это Украина. То есть Украина — если ее сравнить с чем-то, она порой ни в чем не уступает даже в этом сложнейшем фарфоровом искусстве. Вот эти две работы я купил в разные годы в разных местах. Это Коростень. Посмотри.

— Да. Ну там знаменитый фарфор — в Коростене — был.

— Да, был. Сейчас его нет.

— Соцреализм у меня был в свое время: Коростень.

— Коростень.

— Мне подарили, да.

— И вот посмотрите. Это Коростень.

— Красиво. Ну красиво.

— Это не просто красиво — это же чудо из чудес. Это Коростень. Это… Я на секундочку задержусь, потому что это редкая коллекция испанского фарфора. Это автор Сани Сидро — скульптор. Он создал такую коллекцию из 30 работ только для Lladro. И больше ничего подобного нигде в «фарфоровых» музеях в мире вы не найдете. Потому что это не похоже на фарфор. А это фарфор — пустотелый, тонкий, удивительный.

— Красиво.

— Это все украинский фарфор. Здесь Баранівка, Коростень, Полонная… А какая красивая Баранівка… Это художник Трегубова. Посмотри: это Оксана Жникруп. Такая простенькая работа, казалось бы, но эта работа была скопирована и сделана на Манхэттене, в Нью-Йорке. Огромная фигура, надувная, прообразом которой послужила работа украинской художницы — Оксаны Леонтьевны Жникруп.

И вот когда я говорю… Когда появились эти зонтики, это было чудо из чудес. Потому что такого объема прозрачный фарфор — как можно было его создать? Три зонтика. Это три сестры: известная испанская работа. Это работы, кстати, по мотивам Модильяни: дама на качелях, дама на балу… Там еще несколько голов по мотивам Модильяни.

А теперь я попрошу тебя повернуться вот сюда. Вот сюда подойди и посмотри на эту удивительную работу.

— Да… Все прозрачное.

— Мы только что говорили о рюшечках, о маленьких, о зонтиках. Здесь какой объем огромного прозрачного фарфора… Вуаль. Эта работа у меня, купленная на интернет-аукционе, простояла на чердаке больше 20 лет. Я ее привез сюда, чтобы здесь распаковать и убедиться, что от нее остался один песок. Потому что такая работа много лет путешествовать не может. И старая коробка… Тогда не было еще упаковок таких. Я когда открыл еездесь, я поразился: она цела. Абсолютно. Здесь только с одной стороны маленькое повреждение. Но вот этот объем прозрачной вуали… И, кстати, еще одну работу я недавно нашел. Это черная вуаль. Она немножко повреждена. Черная вуаль. Это белая вуаль.

— Давайте поищем. Может, еще что-то найдется у вас.

— Димулечка, сейчас я хочу показать тебе еще одно чудо из чудес. Это тоже работа, выпущенная к 60-летию.

— Красиво.

— Это Хайме Первый: король валенсийский. Я когда увидел эту работу у Светланы Васильевны Егоровой, я Гале сказал: «Если я найду такую работу, то я скажу, что можно прекращать коллекционирование. Я буду удовлетворен».

— А их нет. Да?

— Их нет. Это старая работа, лимитированная. Где их искать? Их нету просто. Они не продаются.

— Хорошо. А можно, вопрос задам?

— Да.

— Чисто меркантильный. Вот вы купили, там, за сто гривен такую работу. За сколько ее сегодня можно продать?

— Ну…

— За сто долларов, давайте скажем. За сколько сегодня?

— Я не знаю.

— Ну в разы увеличилась цена?

— В десятки.

— Ну вот если вы сегодня выставите такую работу…

— Я не буду выставлять.

— Если вдруг.

— Я не знаю. Ну это же все гадание.

— То есть это бизнес, с другой стороны.

— Для кого-то — да. Многие так и поступают. Здесь, кстати, представлены очень интересные фарфоры. Вот французский чайник. 18-й век. В таком состоянии сохранившийся, с таким выразительным лицом… Это Франция. Это «Каподимонте», Италия. Это австрийский фарфор. Вот австрийский наездник. Если ты обратишь внимание: на чем держится эта лошадь?

— На наезднике. Да?

— Посмотри фотографию. Это реальная фотография. Школа верховой езды в Вене.

— Класс.

— Это труднейший, сложнейший элемент дрессировки лошадей. Как он был подхвачен, как это было сделано… Этот зал чем еще интересен? Кроме того, что здесь Мэрилин Монро…

— Красиво.

— Красиво, наверное. По мотивам Модильяни красивые дамы. Это герои Шекспира и сам Шекспир. Вот герои его произведений. И вот мы подходим к произведению, ради которого я создал этот уголок музея. Этот итальянский камин ручной работы из мрамора и это зеркало для того, чтобы можно было сфотографироваться здесь, не прибегая ни к чьей помощи. Этот комплект называется «Времена года». Это «Мейсен». Этот комплект начал издаваться в Мейсене в 1730-м году. Это «Времена года». Это часы каминные — одно время года. Два подсвечника — два времени года. И ваза уникальная.

— И люстра, да?

— Люстра. Люстра с этими ангелочками, с этими цветами. Вот почему эти цветы долгое время считались самыми красивыми в мире. Они очень красивые, но они декоративные. Они не живые. В отличие от испанского фарфора.

— Красиво, красиво.

— Еще на одну секунду мы задержимся вот здесь. Очень много работ я привозил из поездок, связанных с футболом. И друзья-журналисты часто мне помогали переносить эти коробки, ходить по этим блошиным рынкам в разных странах. Шли мы по городу Ренну перед матчем с несколькими знакомыми нам редакторами спортивными. И я смотрю: несколько интеллигентного вида мужчин продают вазы и пьют вино, розовое почему-то. И вино у них заканчивается. Когда я спросил, сколько стоят вазы, они сказали: «Вы не купите. Это очень дорого». Я говорю: «А если еще пару бутылочек такого вина?» Там были вазы сацума — японские. И когда я им начал рассказывать о вазах сацума, они прониклись. Они говорят: «Мы вам отдадим за бесценок, только вино не забудьте нам купить». Я побежал купил им вино розовое.

Я купил вазы японские. И в том числе я купил эту французскую вазу наполеоновского периода. Здесь как раз коллекция фарфора посвящена наполеоновской теме. Это французская ваза, это испанские работы, лимитированные, с Наполеоном. Здесь Наполеон изображен. И вот эта французская ваза наполеоновского периода меня поразила тем, что главный медальон исполнен в технике веджвуд. Это знаменитая английская мануфактура, которую создал Джозайя Веджвуд: поставщик королевского двора. Он создавал работы, похожие на камеи: когда на голубом, салатовом или даже черном фоне были белые изображения, похожие на камеи — женские украшения. И то, что эта техника, никем никогда не использовавшаяся в других мануфактурах, вдруг предстала на французской вазе конца 19-го века, — это же чудо. Но еще большее чудо здесь — это вот этот комплект чайный, в китайском стиле расписанный, из костяного фарфора. И даже когда я показывал его специалистам-коллекционерам, они никогда не верили в то, что это английский фарфор. Веджвуд! Веджвуд, который можно узнать по этой технике всегда и везде. И вдруг такой «веджвуд» — уникальный, прозрачный совершенно, номерной, коллекционный, нигде никем не виданный. Вот я нашел такой, в таком состоянии. Ребята, дорогие, это же просто чудо. Это Коростень.

— Красиво.

— Я, уже расставляя работы, заметил, что… Вот это тоже Коростень. И — видите? — ручки в виде лебединых шей.

— Да.

— И вот ваза французская, и ручки в виде лебединых шей. И сочетание цветов, и позолота. Как это может быть?.. Мы переходим к последнему… Да, здесь на одну секунду мы остановимся, потому что этот уголок еще оформляется. Описание здесь будет. Этот уголок называется «Уголок крестин». Он посвящен девочке: Галиной племяннице, — которая в результате заболевания потеряла глазик один здесь, в Киеве. Потом благодаря фонду братьев Кличко она поехала в Берлин. Ей там сделали десятки операций. Ей удалось видеть одним глазиком еще много лет. Потом она ослепла. Сейчас она работает, она самодостаточна, она не любит, когда ее жалеют. Она сама ездит по городу. Она помогает украинским переселенцам, оформляет документы. К ней многие обращаются. Этот уголок я посвятил ей, потому что здесь, в отличие от других музеев, где к фарфору дотрагиваться нельзя, — здесь фарфор можно трогать. И слепым деткам, и не слепым людям можно трогать для того, чтобы ощутить, как он выглядит, как он чувствуется, как передается эта энергетика. И не случайно здесь висит эта тарелка огромного диаметра: 55 сантиметров. Это портрет вельможи работы Дюрера. Эту тарелку я нашел на Александерплац в центре Берлина и не смог сторговаться. И когда я уехал, Галя с Анечкой несколько раз ездили туда и договорились, и сделали мне такой подарок. Удивительная работа. Это голландская мануфактура.

— Красиво.

— Очень красиво, очень. Вот здесь такой, как бы немецкий, уголок. Здесь, кстати, есть работы и берлинской королевской мануфактуры. А вот это какой интересный фарфор… Это «Каподимонте», очень узнаваемый.

— «Каподимонте» — это что за фирма?

— Это Неаполь: Италия. Мало кто знает о том, что… В Неаполе этот дворец Каподимонте находится немножко в стороне от центра, и там мало кто бывает. Там не большая, но очень ценная коллекция фарфора. Так вот цветы «Каподимонте», итальянские. Они наравне с цветами «Мейсен» считались самыми лучшими в мире фарфоровыми цветами. В отличие от испанских цветов тончайших, которые могут улететь от дуновения ветра, эти цветы из твердого фарфора. Вот эта работа весит около девяти килограммов. Я ее купил, когда мы с детьми останавливались в папской гостинице в Ватикане. Мы жили одну неделю там и все изучали, путешествовали, собирали, искали фарфор. Я купил в Ватикане эту работу. Я могу ее брать за цветы и поднимать — и ничего с ней не произойдёт. Это твердый фарфор. Он очень красивый, но он не живой, он декоративный. В отличие от испанского.

— Да…

— А вот испанский фарфор. А вот испанские цветы. Мы сейчас переходим в четвертый зал музея. Я его называю «божественным» по многим причинам. Во-первых, божественные эти цветы.

— Это Lladro, да?

— Это Lladro.

— Ну видно сразу. Отличия видны.

— Понимаете? Они узнаваемы.

— Да.

— Вот эта, кстати, композиция: «Течение жизни» — 50 экземпляров всего. То есть такие работы с таким тиражом встретить почти невозможно. Это цветочницы. Здесь я хочу сказать, почему я этот зал считаю божественным. Потому что здесь собраны работы, посвященные разным религиям: иудейской, католической, православной, индуистской… Это как продолжение символа того, что мы видели на крыше.

— Это очень красиво.

— Когда мы находимся среди массы храмов, посвященных разным религиям. И здесь мы оказались в центре этого места. Тончайшие работы, уникальнейшие.

— Фантастика.

— Фантастика. Здесь присутствует отделка золотом. Здесь тончайшие цветы. Это Lladro. Это Германия: «Хутченройтер». Здесь разные фарфоры.

Прежде чем мы завершим экскурсию здесь, мы перейдем в эту часть зала, посвященную животным, птицам, цветам. Если на секунду остановимся возле этой композиции — она интересна тем, что однажды я купил в Нью-Йорке… Нет, я купил в Америке эту работу: я не помню, в каком штате. Хозяева-продавцы отказались ее отправлять в Украину. Сказали: «Если хотите — приезжайте в Америку». Сейчас все брошу — и поеду в Америку. И тут получилось, что Галя договорилась, купила путевки и мы поехали с детьми в Нью-Йорк. С Димой и Андрюшей, и с Галей. Анечка была маленькая. Мы договорились с продавцами, что они привезут эту работу в Нью-Йорк. Мы договорились, вышли утречком встречать их. Подъезжает старый такой джип с огромным открытым кузовом, фермерский. Знаешь, как раньше были на этих ранчо? Выпархивает оттуда 80-летняя бабушка такая — божий одуванчик. Вываливается с трудом 100-летний дедушка. Он был за рулем. Я думаю: «Как они доехали?» Дедушка говорит: «Та… Несколько тысяч миль мы проехали». Я говорю: «Ради чего? Вы же могли отправить это». — «Нет, мы хотим вручить лично вам». Я говорю: «Я же уже оплатил. Вы могли бы отправить». Я говорю: «Все: спасибо, до свидания». Они говорят: «Нет, давайте зайдем в гостиницу». Мы зашли в гостиницу, я их угостил, там, чаем, с детьми сидим… Они говорят: «Разверните и убедитесь, что все цело». Я развернул, убедился — и говорю: «Все, спасибо». — «Нет. А где она у вас будет стоять?» Я говорю: «А зачем вам это знать?» И бабушка, и дедушка говорят: «Вы знаете, у нас нет детей. У нас нет никого близких людей. Мы много лет после трудного рабочего дня собирались за ужином за столом. А у нас на столе стояла эта работа. Она как родная для нас. Мы с ней советовались, переживали какие-то трудности житейские. Для нас так важно, где она будет находиться, когда нас не станет…» Вот сейчас она находится здесь.

— Интересно.

— Кстати, я хочу сказать, что вот эта работа в свое время тоже была одной из самых крупных в мире. Вот такая работа стояла больше 20 лет в столовой японского императора, который отрекся от своего трона в пользу сына-принца. Вот такие вещи в столовой, где происходит, на мой взгляд, интимное действие — прием пищи, — просто так не поставишь.

— Ну сумасшедшая работа.

— Фантастическая.

— Да.

— Фантастическая. Еще вот здесь я попрошу на минутку остановиться. Потому что девять месяцев продолжалась эта перевозка работ. Галя мыла все эти работы дома. Однажды она мыла, упаковывала, а я перевозил и распаковывал, и расставлял здесь. Когда я услышал музыку флейты, я зашел… Галя поливает работу из шланга в ванной. Я говорю: «Ты слышишь мелодию?» — «Нет, не слышу». — «Прислушайся». Из-за шума воды послушался звук флейты. И тогда я еще раз ей говорю: «Выключи и включи воду». Когда она направляла струи воды… Только на этой работе. Я потом проверил тысячи работ. У нас их больше четырех тысяч. Ни одна работа не дает такого эффекта. Мы услышали голос фарфора. Вот здесь если через Кью-Ар-код зайти, можно услышать, как поет фарфор. Но когда мне Димочка-сын подарил эту палочку волшебную Дамблдора из «Гарри Поттера», я проверяю все работы на звук… Ну все они звучат как фарфор, звук передают фарфоровый, но такого звучания не дает ни одна другая работа — только эта. (стучит).

— Конечно… Что вы сыграли?

— Я не знаю. Я сыграл колокольный звон. Вот видите? Здесь открыты окна, и очень часто днем… С этой стороны всегда тихо. Здесь нет транспорта. Здесь только зелень и купола. И когда звучит колокольный звон — это малиновый звон, колокольный — я слышу, как они созвучны. И я думаю, что никто даже из фарфористов, из коллекционеров, из скульпторов — никто не знает об этом свойстве фарфора, потому что это случайное открытие, которое произошло случайно. Но если бы даже искать такое звучание… Я прошел через все работы — нету. Здесь за счет того, что преломление тонких, толстых, длинных, коротких стеблей, — оно дает такой, удивительный совершенно, результат, такое уникальное звучание, которое я, например, сравниваю с колокольным звоном.

— Класс.

— Мы уже заканчиваем. Я вас замучил. Я всех замучиваю.

— Нет.

— Я же могу без перерыва рассказывать. Вот посмотрите: это еще цветы «Каподимонте», Неаполь, Италия. И здесь, глядя на них, можно поверить в то, что они могли считаться лучшими. Для кого-то они и сейчас остаются лучшими и более красивыми, чем…

— Не Lladro.

— Вот ты понимаешь?

— Да, теперь понимаю.

— А вот мы сейчас на секундочку… Мы подойдем к этой тумбе. Здесь какая красивая композиция…

— Ой, красиво, да.

— Это охота на лис. Мы сейчас отвлечемся немножко — остановимся возле этой тумбы.

— Какая ваза интересная…

— Две вазы.

— О, да.

— Они непростые. Здесь каждая ваза — она не расписана. Это не подглазурная роспись. А здесь каждая деталь сначала прочерчена вручную, потом расписана, покрыта глазурью и обожжена. И эта коллекция создана по заказу Lladro испанским… Он модельер обуви, дизайнер мебели, очень знаменитый в мире Хайме Айон. Это испанский еврей, он родился в Мадриде. У него представительства в Нью-Йорке, в Лондоне, в Токио — где угодно. Мы, кстати, шли с Галей однажды по Риджен-стрит в Лондоне, и там, я смотрю, в витрине выставлены красные ботинки. Я говорю: «Галя, где-то я видел эти ботинки. А давай зайдем». Оказалось, это фирменный магазин этого Хайме Айона. Он создал эту коллекцию только для Lladro и приехал представлять ее в Киеве. Это было много лет назад. А потом уже в Мадриде, в Лондоне, в Нью-Йорке. И когда я купил практически всю коллекцию, он эти вазы… Мы не будем их поднимать. Вот фотография. Он подписал «Для Галины и Александра» и одну вазу, и вторую.

Эта серия называется «Влюбленные». Это молодые люди, похожие на инопланетян, с сердцами в руках. Это «Влюбленные». Очень тонкие композиции, посвященные семье. Вот эти «чужие», инопланетяне — казалось бы, диковинные, но здесь техника редчайшая. Опять же, это не роспись. Здесь каждая деталь сначала прочерчена вручную автором, а потом расписана. Вот эти работы, эта серия — они пользуются фантастическим спросом на аукционах в Японии.

Читайте также: Александр Швец: «Моя мечта еще до конца не осуществилась»

«Для меня важно показать это в Киеве, чтобы те, у кого нет возможности ездить по миру, могли увидеть все здесь»

— Какое место силы… Вот я смотрю: Андреевская церковь. Посмотрите. Ну фантастика. Да? Вот в окна заглядывает Андреевская церковь. Это же потрясающе. Да?

— Димуль, вот это называется «Небесное путешествие», где ангелы летят, как бы парят в небо — в киевское небо — над куполами, над церквями… Само это место — чудо. Но здесь я хочу обратить внимание на цветы. Чтобы уже закончить эту тему. Удивительные цветы.

— Красиво.

— Потрясающие цветы. Это Lladro. Какие это цветы красивые… И вдруг это — само совершенство. Вот эта голова, усыпанная цветами со всех сторон. Ты можешь посмотреть и там… Такие цветы не создаст никто более. Только Lladro. И здесь, опять же, — видишь? — маски прозрачные, собранные в разных странах, в разные годы выпущенные, разными скульпторами Lladro. Швейцария…

— Красиво.

— А здесь тема, посвященная Дон Кихоту. Это любимая тема «лладровских» скульпторов. Это возвращение в Ла-Манчу. Опять же, какая композиция… Здесь валы, здесь какой-то мальчик-пастушок, здесь Дон Кихот, беседующий с Санчо Пансой, там лошадка, там ослик… Ну целая картина. Сколько эмоций, сколько всего… И вот какие эмоции у главного героя многих композиций фарфоровых.

— У меня такая работа есть.

— Есть такая работа у тебя.

— Красивая, да.

— А такая?

— Нет.

— Как это ни удивительно, это одна из самых знаменитых работ Lladro. Они даже выпустили памятную планшетку, где изображен этот Дон Кихот.

— Класс.

— Но при этом мало кто знает, даже из коллекционеров, что это парная работа. Она вместе с Санчо Пансой. Дон Кихот и Санчо Панса.

— Верный оруженосец.

— Верный оруженосец. Труднее было найти, чем эту.

— Слушайте, ну это произведение искусства. Красиво как…

— Великое.

— Вообще.

— А это? А вот этот безумный взгляд? А вот эти движения рук?

— Да.

— Здесь каждая рука передает такие эмоции… А вот сейчас покажу. Мне пришлось… Я люблю эту тему. Пришлось перенести сюда. Обратите внимание на вот эту работу. Здесь торжество стиля Lladro, передающего эмоции героев своих композиций. Когда этот безумный взгляд, этот полет Дон Кихота, проткнувшего копьем эту мельницу ветряную, а этот конь, который, упав, пытается встать и не может. Сколько эмоций, сколько здесь динамики… И все это в фарфоре. Это не расписано на одной плоскости, там, мазками какими-то. Здесь ощущается эта динамика. И вот эта динамика — мне кажется, она передается тем, кто способен это почувствовать.

Мы заканчиваем. Почему этот зал назван «божественным»? Потому что, кроме этих тем, очень важных и очень любимых скульпторами, вот здесь мне очень нравится тема семьи. Здесь я бы обратил внимание на совершенство анатомии. Посмотри, какая анатомия. Я не говорю о том, что эти сюжеты…

— О такой анатомии можно только мечтать.

— Да. (Смеется). Опять же, держим в уме то, что это получено в результате…

— 15-процентной усадки.

— 15-процентной усадки после обжига. То есть как такое может быть?

— Я уже почти специалист. Вы видите?

— Да. Чудес не так уж много. Для того, чтобы запомнить, как это происходит… И какая энергетика любви… Любви мужчины к женщине, любви к детям. Какие пальчики, какая чувственность здесь… Вот папа с ребеночком, вот мама до рождения, вот мама с ребеночком, вот семья с детьми: очень известная работа. У меня в нескольких техниках она есть. Вот мама с папой детеныша, только что появившегося на свет, рассматривают. И какой центральный здесь образ интересный…

— Да.

- Он показывает на ангелочков: «Посмотри, какие ангелы». Здесь я всегда делаю паузу, потому что у меня, честно говоря, нет сил ни физических — никаких нет сил. Я не случайно поставил здесь скамейку.

- (Смеется).

— Да. Здесь, кстати, работы не только Lladro. Это «Каподимонте», это «Пьета» — это собор святого Петра на площади святого Петра в Ватикане. Сейчас эта работа закрыта пуленепробиваемым стеклом там. Микеланджело, который заканчивает эту работу. Эти ангелы… Эти ангелы с этими цветами, эта чувственность фантастическая… Это папы римские. Я здесь поставил фотографию свою в кабинете у папы римского Иоанна Павла Второго, который причислен к лику святых сейчас. Мог ли я себе представить, что я встречаюсь с будущим святым? И вот здесь я хочу обратить внимание на эту работу? которую я считаю центральной в этом зале. Она не просто красивая, она не просто чувственная…

— Смысловая.

— Она не просто передает здесь удивительное сходство портретов главных героев с картинами Эль Греко. Эта работа привезена мною из Донецка, когда много лет назад на презентацию «Донбасс Палас», гостиницы — меня пригласили. Все там праздновали, я тоже там отметился. И пошел искать фарфор. И нашел в одном из каких-то магазинов — даже я не понял, как он там оказался. И они сказали, что не знают, сколько это стоит, и «зачем оно вам нужно?». Как обычно отвечают.

— Это Lladro?

— Это Lladro. И я купил, оплатил. Я не мог ее везти: она большая, там коробка большущая. Я Гале говорю: «Ну вот они доставят». — «Да нет, забудь». Доставили. В целости и сохранности. И сейчас это как связь с Донецком, как связь с тем, что мы и Крым заберем, и Донецк вернем, и Луганск — все вернем. А им воздастся. Потому что такие вещи бесследно не проходят. Это Баранівка: ручная работа 1961-го года. Очень красивая тарелка. А какой это Иисус…

— Да.

— А какая это работа, посвященная князю новгородскому — святому Александру Невскому… Меня даже коллеги упрекают за то, что я поставил эту работу здесь. Я говорю: «Ну ничего, войны заканчиваются. Не нужно забывать, что этот князь новгородский — он был одновременно и князем киевским. Хотя практически на престоле не сидел, не княжил в Киеве». Но я считаю эту работу вообще трофейной. Потому что серия минимальна, а это номер два. Эта серия выпущена для России. А у нас вот номер два здесь. Подождите, они нам все вернут. Им за все воздастся.

— Александр Ефимович, ну я бы просил вас присесть на скамеечку на пару минут. Вот присаживайтесь, пожалуйста.

— Присаживаюсь.

— Фантастический музей, вы знаете. Фантастический. А скажите, пожалуйста: закончена экспозиция?

— Да.

— И дальше что?

— Вот послушай. Я боялся этого момента, потому что я сделал все, что я мог. Я много лет — больше десяти лет — строил это здание. Я десятки лет собирал эту коллекцию, привозя со всего мира, из десятков стран, эти чудеса фарфорового искусства, чтобы их здесь показывать нашим людям, нашим согражданам. И в первую очередь нашим деткам, обделенным вниманием родителей, оставшимся без родителей. Особенно остро это сейчас звучит, во время войны, когда тысячи детей остались без родителей. Для меня было важно показать это здесь: в Киеве — для того, чтобы те, у кого нет возможностей ездить по миру, видеть это в разных музеях, — чтобы они могли в Киеве прийти и увидеть все здесь, у нас. Тем более, в это время: когда война разрушила многие театры. Я не говорю уже о больницах, школах, университетах. Десятки музеев…

— Да.

— Десятки музеев. И в это время я считал важным создать и открыть этот музей. И я не могу его открыть. Я не могу его открыть, потому что вот все предложения, которые мне говорят и друзья, и знакомые: «Давай мы устроим продажу. Мы наладим продажу билетов, запись предварительную…» Нет, я хочу, чтобы вход в этот музей был бесплатным. Я боюсь даже подумать о том, что кто-то из нуждающихся в восстановлении душевных сил — что кто-то придет и остановится перед дверью, не имея возможности купить билет. Это несправедливо. Это неправильно. Я найду благотворителей, которые помогут мне оплатить содержание музея: коммунальные услуги, смотрителей. Это не так уж много, по сравнению с тем, что мною было за половину жизни вложено сюда, отказывая себе во многом, семье во многом. Я хочу, чтобы этот музей был доступен для всех.

Я скажу последнее, может быть. Мне подсказали, что есть американский сайт, который поддерживает стартапы. И там, в этих стартапах, не стесняются просить помощи крупнейшие американские музеи, которые находятся в центре Нью-Йорка. И я подготовил ролик на английском языке, где описал, что было сделано для того, чтобы сейчас, в этот момент, когда все вокруг рушится: разрушаются не только дома и города — разрушаются семьи, разрушаются души, — как важно открыть у нас здесь… В то время, когда в немецких музеях для украинских беженцев билеты бесплатны. Билеты стоимостью 14−15 евро отдаются бесплатно. Я обратился к тем, кто может помочь в том, чтобы здесь были бесплатные. «Не многие, не все могут стать беженцами в Германии или в других странах. Помогите нашим людям здесь: в Киеве — увидеть это чудо и присесть на эту лавочку, и почувствовать, как потихоньку они приходят в себя». И как раз в этот момент мне сообщили о том, что наша заявка не принята, потому что из стран, в которых ведутся военные конфликты, заявки не принимаются. А там был еще в заявке момент последний: «Укажите риски, связанные с тем, что вы создали». Я написал, что риск только один: «В городе, где каждый день раздаются сигналы воздушной тревоги, крылатая ракета может сюда прилететь в любой момент». Может быть, это их остановило. Я не знаю.

— Александр Ефимович, но жизнь продолжается.

— Да, жизнь продолжается. И нельзя опускать руки. Потому что тот, кто опустил руки, — он не может уже надеяться ни на что. Тот, кто борется, — он в самый последний момент получит поддержку. Как со мной это было много раз. И я верю, что произойдет и в этот раз тоже.

— Мы победим?

— Никаких сомнений в этом нет.

— Спасибо вам.

— Спасибо тебе.

Читайте также: Александр Швец: «Наш музей — это клиника для восстановления душ, потрясенных трагедиями»

© 1997—2024 «Факты и комментарии®»

Все права на материалы сайта охраняются в соответствии с законодательством Украины.

Материалы под рубриками «Официально», «Новости компаний», «На заметку потребителю», «Инициатива», «Реклама», «Пресс-релиз», «Новости отрасли» а также помеченные значком (P) публикуются на правах рекламы и носят информационно-коммерческий характер.

Условия ограниченного использования материалов