Знаменитая украинская актриса, звезда столичного Театра имени Леси Украинки, Маричка из «Теней забытых предков» Лариса Кадочникова все восемь месяцев войны не покидала Киев. Говорит, что выживать ей помогает любовь, работа и… успокоительное. Лариса Валентиновна уже второй раз за свою жизнь переживает войну. Признается, что страх детских лет вернулся к ней вновь, но разрушить веру в нашу победу не в силах.
В эксклюзивном интервью «ФАКТАМ» Кадочникова рассказала о первых днях атаки на столицу, своих страхах и новой любви.
— Когда началась война было дико страшно и непонятно, — вспоминает Лариса Валентиновна. — Рано утром, 24 февраля, мне позвонил приятель и сказал: «Прошу вас, собирайте документы, надо уезжать. Война». Я просто обалдела. Помню, повесила трубку и села, не понимая, что делать. Разбудила мужа, сказала: «Андрей, война». Он адвокат, очень взвешенный человек, и отреагировал достаточно спокойно, стал собираться на работу. Я лишь спросила: «Мы никуда не поедем?» Андрей сказал, что он остается в Киеве. «Я тоже никуда не поеду, буду с тобой», — ответила я. И вот это решение как-то меня успокоило. Правда, ненадолго. Уже через несколько дней под нашими окнами, выходящими на проспект Победы, стали стрелять. Стрельба была практически постоянной — казалось, что просто лупят по окнам.
— Помните то ощущение страха?
— Знаете, я никогда подобное не испытывала. Да, боишься болезней, каких-то операций. Но здесь было другое — животный, патологический страх, с которым сложно было справляться.
— Что вы делали в тот момент?
— Если было что выпить, наливала рюмочку. Это немного притупляло страх. Таблетки не помогали. А вот чуть-чуть коньяка или водки спасало. Правда, лишь на очень короткое время. На второй день войны мне позвонил режиссер Дмитрий Томашпольский. Узнав, что я осталась в Киеве, сказал, что хочет снять со мной фильм «Лариса Кадочникова. Война». Конечно, я тут же согласилась. И, на самом деле, именно работа помогла мне справиться со страхом. Съемки шли сложно. На улице можно было снимать только по специальному разрешению. Мы работали у меня в квартире, на студии, в совершенно пустом театре имени Леси Украинки.
— Что вы чувствовали тогда?
— Помню, как в театре меня охватывало неприятное чувство тревоги. Сцена темная, все световые приборы выключены, зал совершенно пустой, далекие звуки сирен…
— Вы спускались в бомбоубежище?
— Ни разу. У нас в доме его нет — в подвале «болото» и сырость. До метро идти было далеко. Соседи спускались просто в подземный переход, но мы с Андреем сидели дома, в пространстве между дверью в коридор и ванной. Я выпивала успокоительное или рюмочку коньяка. После отбоя шла в постель и засыпала — мозг освобождался от страшных мыслей. А утром все начиналось снова.
— Каким вам запомнился Киев этой весной?
— Совершенно пустым. И лишь через каждые сто метров стояли блокпосты, на которых проверяли документы. Если сзади кто-то шел, было страшно — казалось, что сейчас на тебя нападут. Тогда говорили о том, что Киев могут взять за три дня. Я полагала, что, если это произойдет, солдаты будут просто врываться в квартиры и все рушить. Слава Богу, не случилось.
— Это ведь вторая война, которую вы переживаете. Что вы помните из детства, которое пришлось на Вторую мировую?
— Когда началась война мне было четыре года. Из воспоминаний тех лет самое сильное — меня моют в ванночке и начинается тревога. Я выскочила из воды и стала бегать по квартире с криком: «Война, война!» Видимо тогда я испытала сильнейший страх, который вернулся ко мне через годы.
В начале войны мы с мамой и Вадиком жили в Киеве. Киностудию, где работала мама, эвакуировали в Среднюю Азию. Она уехала раньше — у нее были съемки. А мы с братом Вадиком остались с бабушкой, и она нас вывозила из города. Как сейчас помню дорогу на вокзал — темные улицы Киева, постоянные сигналы тревоги и лежащие мешки с песком. Почему-то мне казалось, что это не мешки, а сваленные трупы. Мы сели в поезд и неделю ехали в Ашхабад. Там уже были «Мосфильм» и киностудия Довженко. Это было тяжелое время. Еды мало. Потеря продуктовых карточек была равносильна смерти. Два года мы провели в эвакуации, а затем вернулись в Москву — мама работала на киностудии «Мосфильм».
— В начале войны с вами связывались родственники, которые живут в Москве?
— Мой брат, Вадим Кадочников, умер год назад от коронавируса. Его жена до сих пор не может перенести эту утрату. Помню, сразу после начала войны, мне позвонила племянница, дочь Вадима, и просила прощения за то, что произошло. Ведь никто из них не ожидал, что случится война. «Мы не понимаем, почему это произошло», — говорила она. Сейчас звонит уже реже, да и опаснее это стало.
— Вы по-прежнему испытываете страх?
— Нет, я стала абсолютно спокойной. Я ничего не боюсь. Наверное, это случилось через два месяца после начала войны. В то время стали возвращаться люди в Киев, открылся театр, мы стали возобновлять спектакли и зритель пошел.
— Известно, что вы единственная актриса Театра Леси Украинки, которой разрешено играть на русском языке.
— Да. И скажу, меня изумительно принимают. Люди просто забывают о том, на каком языке я говорю, а включаются в атмосферу спектакля. Потом, будем честны, я уже не могу переучиться. Вот в кино я играла на украинском языке, но это совершенно иное. Кстати, в «Тенях забытых предков» я тоже говорила на русском языке, а потом меня озвучивала украинская актриса. Но там была роль практически без слов. Кино и театр — это большая разница! Мне нужно жить на сцене, мыслить, не задумываясь о том, как я говорю.
— Лариса Валентиновна, какой период за последние восемь месяцев стал для вас самым тяжелым?
— У меня тяжело заболел муж — сердце, поднялось давление. Две недели Андрей пролежал в больнице. Все деньги, которые я заработала от кино, отдала на его лечение. Но я ни о чем не жалею. Слава Богу, он поправился. Я понимала, что ничего страшнее для меня нет, чем остаться одной.
— Разница в возрасте между вами — секрет?
— Не хочу говорить ее. Зачем? Да, она большая. Но, поверьте, я выгляжу моложе его. Да и вообще многих… Я выгляжу и чувствую себя на 38 лет!
— И по-прежнему накладываете на лицо маску из чудодейственной сметаны?
— Не только. Хотя сметана и желатин на двадцать минут — прекрасно подтягивает лицо. Просто идеально! Кстати, я никогда не думала о том, чтобы сделать что-то со своей внешностью. Гены молодости у меня от мамы.
— Андрей — ваш третий супруг.
— Если считать Глазунова, с которым мы не были расписаны, то четвертый. Кстати, с Андреем я тоже не расписана. Но это совершенно не важно! Если люди любят друг друга, они будут вместе. Нет… Все это я прошла уже с Юрой Ильенко, и измена стоила мне слишком дорогого. Я чуть не умерла. Не хочу испытывать что-то подобное.
— В чем же ваш секрет?
— В желании жить. Мне очень важно всегда оставаться женщиной и не терять какой-то детскости. Я не завидую и не предаю.
— Чего вы сейчас лишились из своей прошлой жизни?
— Когда умер мой второй супруг Саранчук, я лишилась дачи. Не хочу говорить о том, как это произошло. Это было место, где я любила отдыхать. Я давно не видела море. Но больше всего обидно, что я не рисую. Моя квартира ужасающе маленькая, а вещей очень много. Теперь картины просто сложены у стены, и я к ним равнодушна. А раньше было ведь желание писать каждый день. Думаю, что просто вся моя энергия перешла на Андрея. Я люблю его. Как долго это продлится — не знаю. И все же для меня на первом месте стоит театр, он меня спасает. Любовь — на втором.
Читайте также: «Больше всего боялась, что могу уже не увидеть сына»: Людмила Барбир о том, как из-за войны осталась одна в Киеве