Военный корреспондент программы «Вікна-новини» (СТБ) Мария Малевская признается, что на фронте чувствует себя спокойнее, чем в тылу. Все годы войны Мария живет и работает в Харькове, давно уже не ведя счет своим выездам на передовую: Славянск, Бахмут, Изюм… Она, как и ее коллега военкор Наталья Нагорная, говорит, что война за восемь лет сильно изменилась, но те, кто защищают Украину, ни на минуту не сомневаются в нашей победе. Мария уже знает, где ее встретит. В родном Мариуполе — городе, которого практически нет.
— Сложно сейчас описать тот водоворот эмоций, который сейчас происходит внутри каждого из нас, — сказала «ФАКТАМ» Мария. — Но недавно я думала о ненависти. Ее очень много сейчас во мне. Несколько недель назад моя подруга сказала: «Больше всего в жизни я не хочу пускать в себя ненависть». А я осознала, что ничего не хочу делать со своей ненавистью. Я не понесу ее к психотерапевту, не буду себя наказывать за нее. Потому что эта ненависть дает мне силы бороться, работать, не опускать руки. Она дает мне ресурс и силы любить. От той бешеной ненависти, которой я сейчас полна (как и многие украинцы), мне кажется моя любовь ко всему только становится больше. Потому я буду ненавидеть и дальше.
— И никто вас в этом не упрекнет…
— Будем откровенны, сейчас у нас идет период адаптации к войне. За девять месяцев ты начинаешь анализировать происходящее. Оказалось, что эта ненависть сидела во мне уже давно, просто я ее никак не называла. Но иначе быть не могло, потому что я видела, как горел мой любимый дом в Харькове. Я видела разбитый дом в родном Мариуполе, куда каждый день моя мама ходила за хлебом. Разбитый роддом, в котором я появилась на свет. Это нельзя простить. И для меня война началась еще в 2014 году, с Майдана в Харькове.
— Это была громкая история — вас с оператором избил «Беркут» во время съемок.
— Да, 19 февраля перед зданием Академии нацгвардии. Бойцы «Беркута» разбили оператору голову — ему наложили четыре шва, а в моих руках они просто разбили камеру и повредили весь материал. Кстати, недавно я получила сообщение от полтавского суда — это дело до сих пор тянется… Тогда мы начали снимать сюжеты в Славянске, Изюме. Как-то друзья-волонтеры везли на фронт помощь и сказали, что мы с оператором можем присоединиться к ним. С этого началась моя военная журналистика. Позже это превратилось для репортеров в регулярные ротации — неделю-две мы проводили в зоне АТО.
— У вас тогда уже были средства защиты?
— Помню, когда наши войска отходили из Дебальцево, мы поехали их встречать в Бахмут и никаких средств защиты еще не было. Первые появились благодаря волонтерам. Позже их стали закупать для журналистов каналы. На самом деле никто из нас не был профессиональным военным репортером. Мы учились вместе с нашими армейцами, в поле. Они — воевать, а мы — как это освещать. Причем часто на ошибках. Через несколько месяцев работы на фронте группа украинских журналистов поехала на очень крутой тренинг в Грузию — наши коллеги тогда уже имели подобный опыт работы. А когда Минобороны Украины ввел обязательную аккредитацию для ехавших на «нулевую линию» журналистов, нужно было пройти специальные трехдневные курсы. Поэтому я знаю, как заметить растяжки, как поступать, когда мина взрывается, или как вытащить раненого товарища. Если над головой свистит мина, нужно бежать в укрытие или ложиться в какое-то углубление. Лечь на живот, закрыть голову руками, открыть рот и пытаться дышать. Поскольку дышать многие забывают — ты в шоке и перестаешь дышать от страха. И после обстрела нужно еще полежать некоторое время. Такие вещи спасают жизнь.
— Ваши родные успели уехать из Мариуполя?
— В начале войны мои родители и брат оставались в городе. Мы с оператором должны были 26 февраля ехать в очередную командировку в Донецкую область. Но, конечно, когда 24-го произошло полномасштабное вторжение, никто никуда не уехал. А 1 марта с родными исчезла связь. Семья брата и родители живут в разных районах Мариуполя. Знаете, за восемь лет в Мариуполе стало настолько спокойно, что брат продал квартиру в городе и купил дом на окраине, возле Широкино. У них был питомник собак — мопсов, им хотелось иметь свой дом. Именно через эту окраину российские танки и заходили в Мариуполь. И вот в какой-то момент семья брата стала отрезана от остального города, и другого варианта уехать, кроме как через россию, не осталось. В питомнике было 15 собак, часть они просто раздали по дороге людям по селам. Но пять собак из Мариуполя привезли с собой сначала в Грузию, затем в Канаду.
— Что вы чувствовали, когда не было связи с родными?
— Я работала на автомате. Помню, как вставала каждое утро и набирала все телефонные номера родных, которые у меня были. Ни с кем не было связи. Потом отправляла смс-ки: «Мама, со мной все хорошо». Слава Богу, родителям тоже удалось уехать. Помню, как мы уже в Днепре с родителями шволи в съемную квартиру и первое, что отец сделал, — включил телевизор. Он долго-долго смотрел новости, словно впитывал в себя новую информацию. Потому что они были уверены, что Запорожье и Харьков оккупированы. Что Киева вообще нет. Они жили в полном информационном вакууме. Я понимаю, почему в Мариуполе в первую очередь были уничтожены авиабомбами вышки связи — чтобы «вливать» в уши какой-то бред. И многие поддались.
— Каким было ваше 24 февраля?
— Я проснулась утром от взрывов. Быстро собралась и пошла пешком на работу. Все уже были в офисе, не совсем понимая, что делать. Позже я сделала «включение» в эфир с Салтовки. Там стоял разбитый российский МТЛБ, а рядом с ним лежали четыре трупа. На всю страну я показывала документы россиян, которые нашла, русские консервы, валявшиеся рядом. Неподалеку стоял расстрелянный гражданский автомобиль «Нива». Но даже тогда я не понимала, насколько это серьезно.
— Харьков больше всего пострадал от постоянных обстрелов.
— Слава Богу, мой дом уцелел. Но помню, что все лето в 22 или 23 часа вечера в городе гремело — прилетали ракеты. Много их било и по центру. На территорию возле облгосадминистрации пришлось до шести ракетных ударов. Когда 1 марта в 8 утра по ОГА прилетела первая ракета «Калибр», моя кровать просто подпрыгнула! Люди, живущие ближе к администрации уже по пять-шесть раз меняли окна. Но все равно оставались в городе.
— Не было мыслей уехать из опасного Харькова?
— Ни разу. Я себя намного хуже чувствую, когда где-нибудь на выезде. В октябре я была в отпуске в Карпатах, и это было тяжеловато. Когда ты здесь, внутри событий, появляется глупое ощущение, будто ты здесь на что-то влияешь, контролируешь. А когда далеко, все кажется страшнее. Я сочувствую людям, которые уехали и сейчас следят за новостями, переживают — им гораздо тяжелее. Мне спокойнее дома или на фронте.
— На фронте?!
— Да. Вот недавно мы снимали на нашей границе с рф, общались с ребятами, которые именно в сентябре выбивали оккупантов с этой земли. Сейчас ракеты, которые раньше прилетали по Харькову, бьют по позициям наших войск. Но для меня все равно побыть день на передовой с ребятами — это лекарство. Я возвращаюсь домой такая спокойная после этого. Да, они сидят в окопах, где вода, которую постоянно выкачивают помпой, где бегают мыши. Но ребята говорят, что у них сумасшедшая мотивация и безумная жажда победы, в которой нет никаких сомнений. И я там просто заряжаюсь энергией. Да, там вроде бы опаснее, чем в Харькове, а чувствуешь себя в безопасности. Не знаю почему, но так со мной было все эти восемь лет войны.
— Вам бывает страшно?
— Конечно. Я живой человек. Но не когда вокруг гремит, это другие вещи. Эмоциональные. Я боюсь потерять друзей, боюсь, что в Мариуполе мы не увидим такого же единения людей, как в Херсоне, понимаю, что за эти месяцы россия влезет в мозги людей. Ведь рф много лет готовилась к войне. Знаете, меня поразила история директора детсада в Изюме, которая три дня не покупала хлеб, чтобы достать батарейки для радио и слушать в оккупированном городе украинские программы. Каждое утро она слушала спикера Наталью Гуменюк, а вечером Владимира Зеленского. Потом приходила к коллегам-преподавателям и пересказывала новости — потому что жителям Изюма вбивали в головы, что Харьков оккупирован. Но не все готовы делать подобное под обстрелами.
— Как хотите встретить день победы?
— Хочу, чтобы это было в Мариуполе. У меня вышиванка-плитоноска — еще в 2015 году харьковский завод индивидуальной защиты сделал журналистам такой подарок. В нее можно вставить пластины от броника. И вот я мечтаю о том, чтобы пройтись в ней по Мариуполю и непременно искупаться в Азове.
Читайте также: «Россияне не считают людей. Это какое-то безумное стадо»: военкор Юлия Кириенко о боях под Бахмутом
Проект «Репортеры на войне» создан при участии CFI, Французского агентства по развитию СМИ, в рамках проекта Hub Bucharest при поддержке Министерства иностранных дел Франции.