До 24 февраля Мариуполь был очень красивым городом. А потом началась большая война. Жители Мариуполя одними из первых в Украине ощутили все прелести «русского мира» на себе. Город находился под постоянными бомбежками. Оккупанты буквально стирали его с лица земли. Несмотря на весь страх и ужас, которые там происходили, в Мариуполе еще некоторое время теплилась жизнь. Люди старались как-то выживать, не забывая при этом помогать близким и совсем не знакомым людям, и даже признавались друг другу в любви.
Дмитрию Гавро всего 21 год. Когда начались обстрелы Мариуполя, парень, еще будучи студентом медицинского университета, решил, что он должен будет спасть раненых. Через его руки прошло более семисот мариупольцев, у многих из которых были настолько страшные травмы, что неподготовленный человек при их виде просто упал бы в обморок. А Дима выдержал. Несколько недель до того момента, пока россияне не вошли в город, он под постоянными бомбежками спасал людей.
— Дмитрий, вы помните, как для вас началось 24 февраля?
- Я отдыхал после смены. А рано утром родители мне сказали, что началась война. Я не поверил. Какая может быть война? Может, это ошибка? Но, к сожалению, это не было ошибкой.
Я сразу же решил, что пойду в ВСУ. Но пока бежал на работу в областную больницу, чтобы сказать, что ухожу на фронт, по дороге встретил много знакомых, среди которых были и военные. Они меня начали отговаривать. Мол, я как медик сейчас буду нужнее. Так я и остался работать в больнице.
— Вы же на тот момент, впрочем как и сейчас, были студентом медицинского университета. Вы готовы были на практике оказать помощь людям с очень сложными травмами?
— Я тогда работал в приемном отделении «неотложки» и мне приходилось видеть разное. Хотя, конечно, раньше я никогда не сталкивался с ампутациями, пациентами с осколочными ранениями. Такую практику получил в мариупольской больнице после 24 февраля. Раненые поступали, действительно, с очень тяжелыми травмами и ранениями. В первый раз, например, увидел, когда у человека конечности держатся буквально на лоскутке кожи. И решение, что делать в такой ситуации, как помочь, нужно было принимать очень быстро.
— Много раненых людей прошло через ваши руки в первый день 24 февраля?
— Да. К нам везли раненых со всей области. Был очень большой поток — только гражданские, ни одного военного поначалу среди раненых не было.
— Вы тогда фактически поселились в больнице, так как по Мариуполю передвигаться из-за постоянных обстрелов было опасно…
— Да, я жил все это время в больнице. Лишь раз в сутки мог себе позволить сбегать домой, чтобы узнать, живы ли мои родители. Позвонить не было возможности из-за отсутствия связи.
Мы в больнице спали кто где, и когда это получалось. Я, например, спал в коридоре на матраце. Главное было лечь там, где нет стекла. Иначе, любой прилет мог оказаться фатальным — можно очень серьезно пораниться разбитым стеклом.
— Была ли в первые дни большой войны в Мариуполе паника? Что говорили люди?
— 24 февраля в городе особой паники еще не было. Люди просто не могли осознать, что это возможно, чтобы в 21 веке началась вот такая война в центре Европы. Было ощущение, что все это происходит где-то там и скоро закончится. Что россияне постреляют, а до нас не дойдут. Но чуть позже, когда россияне начали жестко обстреливать соседние поселки, например Сартану, пришло все-таки понимание, что это самая настоящая война. И тогда начался хаос. Тогда же появились и мародеры среди своих. Их было не так много, но они все же были. Однажды к нам, например, привезли мужчину без ноги из торгового центра, который расположен недалеко от нашей больницы. Он как раз находился в этом ТЦ, когда туда прилетело. Много позже в больницу прибежала жена этого мужчины с дочкой с пакетом, набитым роутерами. Лично у меня создалось впечатление, что этим людям важнее было после прилета набрать себе роутеров, чем выяснить, как после взрыва чувствует себя родной человек.
— Жизнь в городе становилась с каждым днем все хуже и хуже, — вспоминает Дмитрий Гавро. — Не было даже элементарного — воды. Нам повезло, что март был очень снежным и холодным. Это спасло многих людей. Мы набирали снег и растапливали его: можно было и попить и умыться. С продуктами питания вообще была беда — они просто заканчивались. А магазины не работали. Негде было купить еды. Нам помогали украинские военные, которые делились с нами тушенкой. Мы высыпали банку тушенки в кастрюлю воды из растопленного снега и получался такой себе мини-суп.
— Помните тот день, когда россияне обстреляли роддом?
— Да, конечно. Это была как раз моя смена. Мы не знали, что происходит в городе, и вдруг в один момент к нам пришло сразу такое большое количество плачущих беременных женщин…
— Погодите, эти женщины шли в больницу своим ходом?
— Да, часть женщин из разбитого роддома пришла к нам в больницу пешком. Они все были в ужасном психологическом состоянии. Плакали, ничего нормально объяснить не могли. Что произошло — понять было невозможно. С трудом среди рожениц нашли женщину, которая была в более или менее адекватном состоянии, и только тогда узнали от нее, что россияне обстреляли роддом. Им сказали, все, кто может идти — идите самостоятельно в сторону областной больницы. Вывезти на транспорте оттуда всех раненых женщин было не реально. Уже позже в больницу начали привозить более тяжелых рожениц из роддома.
— Вам что-то известно о количестве погибших в результате теракта в мариупольском роддоме?
— Сложно сказать. Там была такая ситуация, что завалы роддома разбирать было некому. Да и было очень опасно, потому что обстрелы продолжались.
— А вы лично видели героиню многих фоторепортажей, девушку-блоггера, которая потом неожиданно переехала в россию и начала рассказывать о «зверствах азовцев»? Удалось с ней пообщаться?
— Да, я лично ее видел. У нее был сильнейший шок, она постоянно находилась в состоянии паники. Мы ни о чем с ней не говорили. Да и вряд ли что она могла бы тогда рассказать.
— Дима, вы человек достаточно молодой. Как вам удалось пропустить через себя столько горя, сколько вы увидели за эти дни, и не сломаться?
— Адреналин помог мне абстрагироваться полностью от всего, что происходит вокруг. Если бы пытался каким-то образом пережить каждую смерть, я бы, скорее всего, уже лежал где-то среди своих пациентов. На самом деле — это все очень тяжело пережить. То количество трупных мешков, которые мы выносили из больницы — очень сильно бьет по психике.
— Какие самые страшные травмы вы увидели, работая в Мариупольской областной больнице под постоянными обстрелами?
— Самые страшные? Это когда привозили людей с полностью распоротым животом, когда все внутренние органы наружу. Потом, помню, привозили 16-летнего мальчика. Ребята играли в футбол, когда россияне обстреляли спортивную площадку. Так вот, у этого мальчика рука и нога висели только на лоскутах кожи. Была еще одна очень страшная травма — у работника водоканала, который пытался возобновить подачу воды. Его привезли к нам с открытой черепно-мозговой травмой. Мы некоторое время пытались его реанимировать, но безуспешно.
— Скольким мариупольцам вы оказали помощь после 24 февраля?
— Наверное, через мои руки прошло более семисот человек. Это было с 24 февраля по 12 марта.
— 16 марта вам удалось выехать из Мариуполя?
— Да. Как раз в этот день россияне обстреляли Мариупольский драмтеатр. Немногим ранее, 12 марта, когда четыре российских танка заехали на территорию и окружили больницу, я вместе с еще тремя товарищами приняли решение бежать.
— А в саму больницу россияне заходили? Может быть, вы знаете, что там происходило после прихода оккупантов от своих коллег, товарищей?
— Да, они заходили в больницу, искали украинских военных. Мне рассказывали коллеги, что обнаруженных в больнице военных, бойцов теробороны рашисты куда-то уводили и расстреливали.
А потом оккупанты начали устраивать в больнице шоу для российского телезрителя. Привозили какое-то лекарство — одну коробку, дают в руки кому-то из врачей и тот под дулом автомата говорил на камеру «слова благодарности» захватчикам за помощь больнице. А с помощью медикаментов, которые находились в этой коробке, даже одному человеку нельзя было помочь.
— Дима, после всего, что вы видели, исходя из того, что вы знаете о том, что творили и творят оккупанты на украинской земле — если бы к вам на операционный стол попал российский солдат, вы бы стали ему спасать жизнь?
— К сожалению, в такой ситуации мы обязаны помочь любому человеку. Как бы поступил я? Хотел бы запустить ему по венам какой-нибудь препарат, от которого он бы больше не проснулся. Но, скорее всего, я бы ему оказывал помощь, как обычному человеку. Я просто никогда не находился в такой ситуации.
— 16 марта вам удалось покинуть Мариуполь. Каким вы его увидели в тот раз?
— Весь Мариуполь был усеян трупами местных жителей. Люди боялись под бомбежками убирать тела. Это было буквально по всему городу. Больше всего трупов лежало в людных ранее местах — оптовый рынок, центральный рынок, Кировская площадь.
— Вы ведь под бомбежками сделали предложение своей девушке Лере? Как вы с ней познакомились?
— До 24 февраля я, кроме того, что учился в медицинском университете, был еще и ди-джеем. Это мое увлечение. Как-то Лера написала мне, что очень хочет попасть на мое выступление. Мы с ней начали общаться ну и с того момента встречались.
Решение о том, чтобы сделать предложение моей девушке я принял ночью. Тогда россияне очень сильно обстреливали нашу больницу из «Градов». Все тряслось. Мы все лежали на полу, закрывая головы руками. И в этот момент я понял, что со мной может случиться все что угодно. И я хочу, чтобы любимая знала, что мои намерения были серьезными. И чтобы она помнила об этом, знала, что я ее люблю.
Утром я прибежал к ее подъезду. Лера вышла навстречу. Спрашиваю без всякого предисловия: «Ты будешь не против выйти за меня замуж?» Лера расплакалась и спрашивает: «Это серьезно?» Я ответил утвердительно, и она сказала «да». Мы договорились, что свадьба и кольцо будут после того, как закончится война.
— У вас же не получилось уехать из Мариуполя вместе?
- Да, я выехал первым. Пришлось проехать мимо 21 российского блокпоста. На каждом блокпосту меня раздевали, искали патриотические татуировки. Оккупанты с мужчинами вообще себя вели очень грубо. Они залазили в телефоны, находили личные переписки…
Лера смогла приехать ко мне только в мае. Связи с ней не было, и я не находил себе места. А когда от общих знакомых узнал, что она жива и с ней все хорошо, организовал ее эвакуацию из Мариуполя. Сейчас мы вместе. Какое-то время я работал в Днепре, в больнице имени Мечникова. На данный момент работаю в Мариупольской областной больнице, которая переехала в Киев.
— Как вы считаете, удастся вам вернуться в родной Мариуполь?
— Да, конечно. Я не сомневаюсь, что Мариуполь вернется в Украину. А сейчас в Киеве я наберусь опыта, чтобы вернуться в родной город и помогать своим землякам.
Ранее «ФАКТЫ» рассказывали историю военной медсестры из Полтавской области, которая погибла в Мариуполе. .