Мы несколько раз откладывали беседу с главным сержантом 118-й отдельной механизированной бригады Иваном Демченко (позывной «Крест»). Запланируем, а потом он пишет: «Не могу, у меня прогулка». «Прогулка» — это выход в разведку или сопровождение групп на «ноль».
— Иван, начнем с вашей биографии. Расскажите, пожалуйста, о себе.
— Мне 38 лет. Родился в селе Могилев Царичанского района Днепропетровской области в обычной семье. Отец был моряком, мама работала на заводе главным бухгалтером.
После школы поступил в Днепропетровский филиал Харьковского индустриально педагогического техникума. Так случилось, что один за другим умерли и отец, и бабушка, и старшая сестра, и старший брат, а мать немножко пошла по наклонной из-за потерь. Меня и младшую сестру опекал дед. Поскольку не было финансовой поддержки, рано пошел работать. Работал всюду, где можно было заработать деньги. И в пивбарах, и на строительстве, и в охране, и грибы выращивал, и машины пригонял и растаможивал. Позже попытался создать собственное дело.
— У вас есть своя семья?
— Конечно. Женился в 25 лет. Воспитываем с женой двоих детей — им восемь и двенадцать лет.
— Что вы делали вечером 23 февраля?
— Накануне пригнал машины в Одессу и ждал дома у сестры жены, пока будут готовы документы на растаможку. 24-го где-то в половине четвертого утра услышал первые взрывы. Сначала подумал, что это колесо фуры стрельнуло или еще что-то. Когда звуки начали повторяться, выглянул в окно. Увидев большой движ, понял, что происходит. Тем временем звонили знакомые военные: «Где ты? Как ты?» За неделю-две до этого они уже были на низком старте. Это люди, прошедшие Иловайск и другие горячие точки в АТО, которые были в первых группах спецназа, пленявшие россиян и зачищавшие их.
Я ведь никогда к военному делу не имел отношения, в армии не служил, поскольку имею статус «ограниченно годный». В 16 лет едва выжил. У меня были и кома, и клиническая смерть.
— Что произошло?
— Делали крышу в Днепре, оборвалась страховка, я упал с пятого этажа на асфальт. Поломал все, что можно. Врачи меня собрали в кучу. Полтора года не ходил. Ездил на коляске, потом передвигался на костылях и с палочкой. Пошел заново благодаря двум тренерам — один из Днепровской таможенной академии, второй — из новомосковского спортзала «Байпас».
— Однако возвращаемся к первым часам полномасштабного вторжения.
— Моя семья тогда была в Винницкой области, там живут родители жены. Вывез туда ее родственников из Одессы и на следующий день пошел в военкомат. Мне отказали: «Придет ваше время, мы вам позвоним». Однако почти сразу один хороший знакомый с Гайсина, вывозивший киевлян, предложил: «У тебя же бусик есть, если есть желание, можешь помочь». А поскольку мы все не святые, все косячим, скажем так, то подумал: ну, хоть что-нибудь хорошее сделаю для людей. Начиная с 25 февраля, за свои средства заправлялся и вывозил из Ирпеня, Бучи, других городов и сел Киевщины женщин, детей, пожилых мужчин, у кого не было возможности уехать.
Лично видел, как ракеты прилетали в дома. Издали, прячась в каких-то укрытиях наверху, — как расстреливают гражданских. Это ужасно. Вот идет беспомощный человек с поднятыми руками, хочет сдаться, а его расстреливают.
Однажды вывозил из Киева женщину с двумя детьми. Когда мы доехали в Белую Церковь, ей позвонили, что в их квартиру прилетела ракета. А если бы они там остались…
Понял, что я это делаю не зря, что это точно правильный поступок. Как человек верующий, хотя не хожу ежедневно в церковь, думаю, что Бог нас направляет туда, где мы больше всего нужны.
Через некоторое время снова пошел в военкомат. После того, что эти кацапские твари натворили, мотивация была железная. Однако мне в очередной раз отказали.
Немного подождал, а в конце года пришел и сказал: «Короче, или вы меня берете, или я туда поеду сам. У многих ребят здоровье хуже моего, а они работают». — «У вас в документах написано «ограниченно годный». — «Так выбросьте их». И все это решило. К тому времени формировали 118-ю бригаду, в которой сейчас служу.
Читайте также: «Мы ужаснемся от цифры погибших воинов в этой войне, но должны выстоять», — волонтер Диана Макарова
— И вот вы, сугубо гражданский человек, оказались в армии. Адаптация была тяжелой?
— Я же шел сознательно. В армейской системе ничего страшного для адекватного человека нет. Если есть желание, а оно было, ты быстро учишься. Когда попадаешь сюда, понимаешь, что просто нужно делать то, что от тебя требуют. Не умеешь — делай, как другие, и все. 90% ребят, которые сюда пришли, были вообще без военного опыта, никогда не служили. Среди нас и пчеловоды, и электрики, и строители, и таксисты, даже из цирка есть парень.
И теперь уже они — оставшиеся в живых — обучают и тренируют мобилизованных и выполняют боевые задания на таком уровне, что иногда некоторые с опытом гораздо большим, чем у нас, просто курят в стороне.
— Сейчас на фронте очень тревожная ситуация. Какой настрой у ребят?
— Скажу так, что настрой у тех, кого вижу лично я, боевой. Здесь уже остались настолько побитые и закаленные, что для нас это просто обыденная работа.
Что касается продвижения россиян, то в нашей зоне ответственности они тоже лезут, но куда доходят, там и остаются.
Читайте также: «Я видел такой героизм, что Голливуду и не снилось», — полковник Нацгвардии
— На каком направлении вы сражаетесь?
— Запорожское направление, наша бригада больше года держит Работино и его окрестности.
Нам не хватает людей. Ребята работают сутки через сутки или каждые сутки, потому что нужно. Да, мы можем жаловаться, что «слабое пополнение, нас не меняют» или «мы устали». Но потом собираемся и идем выполнять боевые задания. Каждый на своем месте отрабатывает по максимуму. Столько людей уже, к сожалению, погибло, что отойти и оставить позиции из-за усталости — ну нет.
Работино уже нет. Только какие-то небольшие подвалы, окопы, блиндажи. Это уже как серая зона. Она контролируется. К нам пытаются залезть со стороны Новопрокоповки, Копаней, Вербового. Понятно, что мы не можем их останавливать прямо с их точки старта, но у них финиш ровно там, где стоят наши ребята, которые не делают ни шагу назад.
— Когда вам впервые стало по-настоящему страшно?
— Такого не было. Бывает не страшно, а немного стремно, когда готовишься к выходу. Не за себя — за ребят. На тебе большая ответственность, когда ведешь группу или заходишь на смену. Страшно, что ты где-то недоработал, не подготовил, недоукомплектовал. Вроде бы все проверил, все есть, но постоянно гложет мысль, чтобы каждый человек четко выполнил то, чему ты его научил.
Перед выходом иногда хожу час-два-три и все обдумываю. Вроде бы все уже отработано настолько, что можешь действовать с закрытыми глазами, что подобное уже неоднократно было, ты только повторяешь. И все равно волнение. А когда тебя высадили на точке А, а ты должен дойти до точки Б и выполнить, что надо, уже действуешь автоматически. Вокруг ляпает, стреляет, а ты не обращаешь внимания. Взрывы как взрывы, мимо — то и мимо, присыпало земелькой — отряхнулся и пошел дальше. Ты действуешь на адреналине. Нет места страху.
Даже когда кому-то конечности отрывает или что-то еще происходит, тебе не страшно. Быстро оказал помощь либо вынес, либо уже потом вынес. Кто бы мне что ни говорил, а те ребята, которые ходят на боевые задания, понимают, о чем я рассказываю. Есть задача, которую нужно выполнить и вернуться назад. Ты больше не думаешь ни о чем. Зашел туда, потом туда, там отработал, там пересидел, там зачистил, там поставил, то сделал — все, пошел. Главное — настроиться на позитив. Вот как ты себя настроишь, так на 99,9% и будет. А когда начинаешь менжеваться и думать «а, блин, то не получится, то страшно», как правило, кто-то будет либо «300», либо «200». И не выполнена задача. Это мы уже проходили.
— Какие картинки останутся с вами на всю жизнь?
— Лица погибших побратимов. Они постоянно перед глазами. Все, что о них напоминает, — вещи, фразы, места, где ты с ними был. И ты сразу вспоминаешь всех, с кем рука об руку защищал эту землю, с кем вырос второй раз в этой жизни, которые помогали тебе, которым помогал ты. Это навсегда останется в сердце и в душе. Думаю, что они там чувствуют, что о них не забывают.
Читайте также: «Каждый день погибает или получает ранение кто-то из моих знакомых», — Ирина Солошенко
— Любой военный может рассказать о массе случаев, когда человека спасло чудо.
— Такое происходит каждый выход. Вообще-то это всегда 50 на 50. По тебе работают артиллерия, РСЗО, FPV, снайперы. Поскольку я еще в разведке, мы заходим туда, куда еще никто не заходил. Или заводим туда пехоту, саперов, еще кого-то.
Много таких случаев было. Вот шли мы, например, с командиром разведывательной роты делать доразведку, потому что саперов должны были заводить на позиции. Увидел, что выехал танчик на пригорочек, и говорю: «Смотрите, будто третья коробочка», потому что две подбитых уже было. — «Да нет, она там была». — «А ну давайте левее возьмем». Только бабах — и пошел по нам танк работать. Повезло, спрятались.
Или шли однажды с ним и командиром взвода снайперов. Прошли километров 20−30. И вот вдруг мой командир говорит: «Давай здесь пробежимся». — «Да я устал, не могу уже». — «Давай через не могу». Побежали — и тут же одинокий глухой выстрел. Снайпер по нам промахнулся, потому что мы бежали.
Как-то пошли с помощником начальника разведки и с командиром отделения разведки, покойным «Лисом». Нам нужно было посмотреть одну тропу, где еще наших не было, сделать доразведку с вероятным вступлением в бой с врагом. Лежим на бруствере, ребята говорят: «Мы пройдем вперед, ты нас будешь крыть». — «Да хорошо». Крою их. Они на 20−30 метров отошли. Подумал про себя: «Да хорош здесь лежать, надо тоже идти». Встал — и буквально через пять секунд туда, где я лежал, прилетела мина. «Хмурый» смотрит на меня и туда, где прилетело: «Ты там только что был». — «Да сам в шоке».
Еще однажды с «Лисом» и ребятами пошли на разведку. Он говорит: «Давай еще по одной покурим и посидим». А мы до этого передышку сделали. Я отказался: «Давай уже на месте покурим». — «Ну, ладно». И только метров на 50−100 отошли, туда легли два кассетных боеприпаса. Он говорит: «Смотри, а мы там только что были». — «А я тебе что говорил?»
Шли заводить группу, по нам работал миномет. Встретили деда из одной бригады, их разбили, он потерялся. Попросил: «Заберите меня, пожалуйста, с собой на эвакуацию». Я согласился: «Давай, только надо идти быстро». — «Я быстро не могу». — «Через не могу». Однако все же мы начали идти медленнее. Это нас и уберегло. А шли бы быстрей, дошли бы туда, куда прилетели три мины. Именно в это место, где мы должны быть, если бы не тот дед.
А бывало наоборот. Утром нужно было перейти с одной позиции на другую. Побратим говорит: «Давай выйдем в пять утра». — «Давай в 4:45. Ни тебе, ни мне». Вышли в 4:45, дошли до посадки, и тут метрах в 200 от нас два КАБа легли на поляну, где мы уже прошли. Вышли бы немного позже…
Как-то неделю прожил на передке. Говорю: «Все, надо поехать хоть помыться, потому что уже, как собаки, смердим. А потом назад вернемся». Ночью меняюсь, а на следующий день залетело в проход, где я постоянно в проходе курил, чтобы в блиндаже ребятам дыма не было, потому что я один из пяти был курильщик. Этот проход разорвало, всех пацанов контузило, кто-то осколки хапнул. Сидел бы там, вы бы со мной не разговаривали.
Это как чуйка. Или сверху кто подсказывает.
Читайте также: «Один боец пять раз получил ранения, но возвращался в бригаду. А в шестой раз погиб», — военный медик
— На передовой жизнь напрямую зависит от действий побратимов, имею в виду умение оказать медицинскую помощь.
— Безусловно. Потому что на передних рубежах нет врачей. Первый врач возле тебя — это побратим. Или ты для кого будешь врачом, когда прилетает. Разное у ребят было — прошивало и ноги, и руки, и бочины. Ты все должен сделать сам — быстро наложить товарищу турникет, чтобы остановить кровь, сделать тампонаду бинтом, перемотать рану, оценить масштаб трагедии и эвакуировать своими силами. Потому что туда, где наши позиции, эвакуация не может добраться. Это очень опасно.
Вот крайний случай у меня был. Пошел по одной задаче. Нашел «трехсотого», наступившего на мину, ему оторвало пальцы на ноге и ноги посекло. С ним не было связи, и зайти туда не было возможности, потому что крыли плотно. Но по одному можно было как-то проскочить. Он молодец, потому что один турникет сам наложил, но все равно истекал кровью. Слава Богу, вытащил его. Медики были в шоке, что он столько крови потерял и остался в живых.
Вообще, боевые врачи стараются максимально качественно сделать свою работу. А вот отношение к «трехсотым» в обычных больницах — это уже другое дело. Оно иногда очень плохое. В Запорожской области были случаи, когда привозили в больницу людей, которые, например, ехали на БМП и взорвались на мине. Из-за того, что их разбросало, осколочных ранений не было, однако получили контузии и ушибы. А их не принимали: «У вас нет ранений. Езжайте к себе обратно». Это нормально? Ты ведь врач. Твоя задача помочь человеку, пусть он хоть с проколотым пальцем придет или горло у него болит.
Мы ведь не спрашиваем, когда идем на задание: «Зачем туда идем?» Мы вообще не говорим об этом. Просто делаем то, что мы обязаны делать.
— Вы работаете на «нуле». Что скажете о состоянии российской армии? Есть ли у них прогресс, если сравнить, например, с ситуацией год назад?
— Прогресс у них очевидный. Они пытаются продвигаться и не дают нам продвинуться. Как они остановили наше наступление? У нас же не получилось, хотя были и люди, и было чем. По одной простой причине. У них настолько стратегически грамотно и качественно сделаны окопы, опорные пункты и прочее, что нам у них нужно учиться.
Да, они, как мясо, посылают этих чмоней, чтобы выведать наши позиции. Им их не жалко, они дешевле снарядов. Мы брали в плен каких-то пастухов, штрафников, тех, кого должны были посадить за решетку, кто ушел в армию от безнадеги.
Они едут убивать нас за деньги. Сначала врут «мы не знали, куда ехали», а после того как ты с ними культурно поговоришь, начинают рассказывать. Об ипотеке, долгах, «у меня трое детей, я их обеспечить не могу, пошел ради них». Или что завод обязан каждую неделю дать по три человека. И дают. Его грохнут, а семья потом будет нормально жить.
Первым на штурм всегда идет «мясо». У них стоят заградительные отряды, это правда. Вернется назад — его расстреляют. А назад они не возвращаются. Или сдаются, или мы их кладем. Часто слышим от них: «Дойду к вам, жив останусь. Как ваши относятся к нам, ко мне дома так не относились». Им у нас все — пожалуйста, медицина, еда.
В бой они идут открыто, как на убой, и им все по барабану. По ним шмаляем, а им без разницы. Им дают уколы или таблетки, которые по двое суток их держат в тонусе. А мы людей бережем.
Они идут, наши их либо берут в плен, либо вступают с ними в бой, однако все равно уже позиция рассекречена. И они видят это. И тогда разбирают ее артиллерией и FPV. Год-два назад FPV было гораздо меньше. Ночью их вообще не было, а днем, если пять-десять пролетит, это было прямо событие. А теперь на передних рубежах FPV и дроны летают 24/7. Мы это явление называем ульем или роем.
У россиян гораздо быстрее технологически все развивается, а мы деградируем. В прямом смысле слова. Если они вкладывают деньги в развитие, мы делаем все очень медленно. Часто выкручиваемся своими усилиями. Либо благодаря волонтерам, либо тому позвонил, того попросил, а тот попросил другого — и что-то мы получили. Я общаюсь с ребятами из других подразделений. Все говорят то же — мы деградируем, а россияне развиваются. Во всем.
Читайте также: «Все, кто зарабатывает на войне, хуже россиян», — бывший мэр Умани Александр Цебрий, воюющий на «нуле»
— Они до сих пор своих раненых оставляют без помощи и тела не уносят?
— Мы своих максимально стараемся забирать. А они оставляют 90%. Если заходят забрать, то только каких-нибудь важных. Всё остальное не интересно.
Здесь все засыпано ими. А для чего они им нужны? Они их утилизируют. По-другому не скажешь. Зато ребята хорошо тренируются на них.
А вот их спецура — это профи. Разные были — и ФСБ, и разведка, и ГРУ, и мастера спорта. Но, как у нас говорят, «против мастера по борьбе есть мастер по стрельбе». Пуля любого остановит. Либо FPV его встретит, либо артиллерия. Как ему повезет?
Можно сказать смело, что у них всего больше в десятки раз. У нас, благодаря партнерам, есть чем работать. Иначе было бы совсем тяжело. Своего почти ничего нет.
Рано или поздно закончится человеческий ресурс — и наш, и их. Да, у них потери больше. Но и у нас есть потери каждый день. И какая бы у тебя современная техника ни была, ею нужно управлять. А когда людей не будет, кто будет этим заниматься? Людей не штампуют, как на заводе, они заканчиваются. Сколько это продлится? Один год? Десять? Двадцать?
При этом мы не допускаем даже мысли о поражении. Мы не дадим этой мрази командовать на нашей земле. Будем жить в свободном государстве, правда, не знаю, насколько оно будет большим и в каких границах.
Любая война, сколько бы она ни продолжалась, завершается переговорами. Мы понимаем это. Однако все ребята, кого знаю, категорически против уступок врагу. Такой вариант мы не рассматриваем. Мы все будем драться до последнего. Знаю столько людей, которые могли бы списаться, уехать без проблем за границу, но они стоят и верят в лучшее, друг в друга, в то, что все не зря. Мы сражаемся ради будущего наших детей.
Здесь действительно мужики с железными яйцами. Настроение боевое. Мы работаем. Вот и все.
Читайте также: «Некоторые уже воспринимают войну, как песок в постельном белье, который мешает спать и спокойно жить», — писатель Артем Чех