Этот боец попросил не называть его фамилию. Не потому, что он какой-то суперсекретный. Просто его родители до сих пор не знают, что он на войне.
Ему тридцать восемь лет. Родился в Сумах в семье педагогов. Окончил школу с золотой медалью. В 2003 году поступил в Киевский политехнический институт, в 2009-м получил диплом. По специальности промышленный биотехнолог. До вторжения работал в столичной лаборатории, которая имеет отношение к фармпроизводству. Воюет в 244-м батальоне, созданном весной 2022 года из добровольцев Оболонского района столицы, в составе 112-й отдельной бригады теробороны. Звание — старший солдат. Сейчас проходит реабилитацию после ранения.
— У вас очень классный позывной — «Душегуб». Почему выбрали такой?
— Ну, я очень добросовестный человек, который точно выполняет поставленные задачи.
— За такое душегубами не называют.
- Просто в первые дни полномасштабного вторжения, когда мы дежурили в Пуще-Водице, наши ребята задержали машину, которая ехала в комендантский час. Нам сказали, чтобы мы ее приняли, потому что за рулем пьяный водитель, который решил таким образом снять стресс, плюс он хотел проехаться до магазина, чтобы «догнаться». Пока разбирались, я пошел на параллельную улицу. Увидел, что едет какая-то машина, и побежал ее тормозить. Алгоритм действий четкий: если машина не останавливается — стреляем вверх, не реагирует — по колесам, а потом по самой машине.
Машина не остановилась, я начал стрелять в воздух, она дала по газам — пальнул по колесам. С тех пор я «Душегуб».
Что касается того, как я попал в армию, то до этого никогда не воевал. Даже «косил» от армии — мне в 2009 году сделали за взятку белый билет. Во время АТО, конечно, следил за всеми событиями, было очень паршиво на душе. Может, и сам пошел бы воевать. Но у меня тогда было очень плохо со здоровьем. Поэтому был благодарен каждому, кто, рискуя жизнью и здоровьем, отстаивал для меня будущее.
Читайте также: «Усталость от войны притупила чувство ненависти к врагу», — писатель Артем Чех
— Каким был для вас вечер 23 февраля?
— У меня была слепая надежда, что ничего не случится. Может, я оптимист. Считал, что россияне диктуют какие-то свои непонятные, совершенно отбитые от реального мира прихоти, которые могут стать их преамбулой к оккупации остального Донбасса. Надеялся, что они ведут политический торг и как-то больше дружат с головой.
Утром 24-го меня разбудил начальник: «Все, сидим дома, на работу не выходим». Я весь день был в шоке, смотрел на самолеты в небе и не верил, что это происходит с нами. На следующий день решил, что все-таки пойду вливаться в какое-то сопротивление.
— Размышления были? Ведь каждый взрослый человек понимает, чем все может закончится.
— Да, конечно. Страх смерти, конечно, есть. Понимаете, есть риск, но есть и необходимость. Идти на войну, к сожалению, это необходимость.
Я видел на фронте тех, кто сначала думал, что война — это какая-то игра в Counter-Strike. Где ты стреляешь, попадаешь, а в тебя не попадут. Видел идеалистов, которые думали, что вот они такие герои, сражаются с гневом в душе за Украину. Им очень тяжело. Они или быстро погибают из-за своего неправильного ощущения реальности, или их потом эта реальность ломает об колено. Идеалистам на войне делать нечего.
У меня такого не было.
— Вас дома отговаривали от такого поступка?
- Я родителям не сказал ничего. До сих пор уверяю, что работаю на удаленке и у меня все хорошо. А своей семьи пока нет.
Пришел в военкомат. Там услышал: «Вы не нужны. Вы не служили, не воевали, нигде не прописаны. Если хотите, идите в тероборону». Я и пошел в точку, где выдают оружие. Там нас поделили на группы и дали первое задание.
— Недавно смотрела интервью с одним военным экспертом, который прослужил тридцать лет в армии, участвовал в различных миссиях. Он разъяснял журналисту, что даже военному очень трудно сделать первые выстрелы в человека, не говоря о гражданских. Хотя понятно, что убивать врага — это святое дело, все равно это очень непросто.
- Не согласен с этим тезисом, потому что, во-первых, большинство людей совсем не понимает, что такое война. У них представление об этом одно, оно может быть идеализированное или более приземленное, но редко совпадает с тем, что есть на самом деле. Там без разницы это военный, который никогда не видел настоящих военных действий, или гражданский. Кадровые военные говорили, что то, что происходило в начале полномасштабного вторжения, перечеркивало их ожидания.
Во-вторых, все люди очень разные. Кто-то робкий, кто-то храбрый. Когда выводишь ребят первый раз на позицию, у всех разная реакция на стресс. Вот он в повседневной жизни такой несерьезный, такой болтун, его никто не воспринимал воином, но он в критической ситуации вел себя как настоящий мужик. И одновременно видел напускных бойцов, которые себя пяткой в грудь лупили, что они Рэмбо. А потом первыми обсыкались и бежали куда глаза глядят.
Страшно всегда и страшно всем. Первый момент, когда почувствовал настоящий страх, произошел на первом уже боевом выходе, когда мы участвовали в Харьковской операции. Это сентябрь 2022 года. Нас послали в атаку. И мы там попали в засаду. Она, к счастью, была неудачной.
Мы откатывались. Я бежал, бежал и очень устал. Потому что был в полной амуниции, плюс рюкзак и БК. Еще и жара была. И я просто упал на четвереньки и решил опереться спиной на забор. Только откинулся назад, буквально в пяти сантиметрах передо мной начали свистеть пули, которые прошивали листья куста, который рос рядом. Я это видел, как в фильме. Меня от смерти спасли буквально полторы, может, две секунды от силы.
Читайте также: «россия угрожает странам Европы, США, НАТО, а воюют другие. В этом главная проблема», — Валерий Чалый
Понял, что есть случай, что есть вещи, которые ты не контролируешь, и они действительно ужасают. Потом таких моментов было очень много.
— Вас обучали военному делу?
- В первые дни на это не было времени. Ты открываешь YouTube и смотришь, что такое прицельная планка на АК, и как из него стрелять. И побратимы, которые более-менее владеют оружием, объясняют. Плюс помнишь что-то из школьного курса ДПЮ (допризывная подготовка юношей — Авт.).
Это было настоящее народное ополчение. Первое задание было такое: «Значит так, ребята. В таком-то месте в Пуще-Водице ориентировочно в девять часов вечера будет двигаться вражеская колонна бронетехники. Ваша задача всеми возможными силами их остановить и не давать продвигаться». Мы уже где-то через час были там. Я сейчас понимаю, что мы были смертниками. Максимум, что могли сделать, это может снять кого-то с брони, если бы они ехали сверху, но этого не было, насколько знаю.
Еще не у всех были броники и каски. Я был в своей зимней куртке, в ботинках, в которых ходил на разные вечеринки. Это не милитарная обувь, просто что более-менее прочное нашлось.
Помню весной, хотя уже сколько времени прошло, ничего в продаже не было. А то, что продавали — какой-то кусок из пикселя по заоблачным ценам. Все были без формы, без снаряжения. Просто мужики с калашами бегали по лесу.
На Киевщине мы стояли на блокпостах, проверяли машины, документы, задерживали подозрительных. Могу похвастаться, что на моем блокпосту за все время дежурства были задержаны диверсанты.
Например, одна женщина примазалась к беженцам. Такая языкатая. Их остановили, потому что они ехали с интересного для нас направления, а потом один парень присмотрелся, что она немного похожа на женщину на фото, которое было в ориентировке. Он проверил — и все.
Потом мне не понравилось поведение одного мужчины. Очень панибратский, свой в доску, улыбчивый. Оказалось, что его документы поддельные.
Еще один случай — два братка, которые очень агрессивно себя вели. Мы заметили в их машине бронежилеты, и они никак не могли объяснить, куда и зачем они едут и зачем эти бронежилеты. С того направления один волонтер доставлял броники нашим войскам, так он нормально реагировал на проверки и четко все рассказывал. А те какие-то тупые были, запинались, сбивались, какую-то чушь городили, завелись. Оказалось, что они русские. Потом их приняли соответствующие службы.
Читайте также: «Мы, конечно, можем проиграть, но пока не готовы», — политический психолог Светлана Чунихина
— На какое направление попали после Харьковщины?
- Харьковская операция для нас закончилась очень быстро. Мы наломились на их ССО. Дали бой, они потеряли семерых убитыми, у нас трое «трехсотых». Мы атаковали их утром, откатились, под вечер этого дня был повторный заход в это село, и они сбежали оттуда. Потом у русских посыпался весь фронт. А мы уже на их плечах доходили до границы, как раз до Волчанска.
То есть эти места для нас знакомы. Мы там копали первые оборонительные укрепления. Не знаю, что с ними сейчас.
Это была наша первая ротация. Вторая — это Кременские леса возле Северского Донца весной 2023 года. Направление Ямполь, Братская Могила, Кременная, Диброва.
Когда заезжали, нам сказали, что мы займем позицию и будем стоять в обороне. Но на месте пришлось прямо с наскока окапываться с нуля в голом лесу — там не было ничего накопано. Поэтому первый мой выход на позиции заключался в том, что я двое суток, не останавливаясь, махал лопатой.
Мы достойно, считаю, выполнили то боевое распоряжение — выстояли и ничего не сдали, хотя у нас были первые значительные потери.
— Кто воюет рядом с вами, кто эти люди по возрасту, по специальности?
- Разные. Например, перед ранением познакомился с золотым мужиком. Он кадровый военный. Позывной «Кот». Человек уже не имеет представления, как жить нормальной гражданской жизнью.
Здесь ребята и девушки из разных слоев общества. И IT-шники, и те, кто сторожами работали, и кто сделали серьезную карьеру и могли бы жить в комфорте. Много представителей среднего класса. Со мной в снайперской школе учился боец, который был основателем очень солидной инвестиционной компании в Украине.
Просто эти люди с начала вторжения понимали, что кроме них никто ничего не сделает. Что нет какого-то идиота, который включит им свет в конце тоннеля.
Читайте также: «Все, кто зарабатывает на войне, хуже россиян», — бывший мэр Умани Александр Цебрий, воюющий на «нуле»
Поэтому скажу свое мнение о мобилизации. Она провалена с двух сторон — со стороны общества и со стороны власти.
Во-первых, неэффективное рекрутирование. Потому что у ТЦК нет понимания, где человек живет и какая у него учетная специальность. К примеру, в Сумской области все эти данные стерли или сожгли в первый день вторжения. То есть банально власть не знает, где кто есть. И вместо того чтобы нормально призвать людей с необходимой учетной специальностью, берут всех подряд и потом учат. С другой стороны, сейчас по фиг, какая у тебя учетная специальность. Ибо все, чему учат западные инструкторы, что написано в учебниках, не соответствует современности, поскольку война каждые три-четыре месяца меняется и требует от тебя других подходов.
Во-вторых, когда говорят, что ограниченно пригодных поставят на какие-то небоевые должности, комментирую сразу, что в каждой бригаде хватает своих отвоевавших ребят, потерявших здоровье на этой войне. Они уже эти тыловые должности позакрывали. У нас в водителях и других, кто не выходит на «ноль», нет недостатка. Поэтому в том, что сейчас мобилизуют любого, кроме злого умысла ничего не вижу.
— К сожалению, вы правы.
- Еще момент. Мы понимаем, что мы хуже заключенных. Потому что не знаем, когда закончится наш срок пребывания на войне. И это действительно беда. Объясню почему.
После каждого выхода не бывает, чтобы кто-то не получил ранения. Это беспроигрышная лотерея. Ты либо получишь ранение, либо, если будет плохая удача, тебя убьют. Все проходят через эту мясорубку.
Самое фиговое, что ты понимаешь, что, к сожалению, у тебя нет срока давности, то есть будешь здесь до конца стоять. Власть нас не будет менять до конца войны. Потому что ей нужны опытные солдаты, которые не боятся прилетов, которые не обосрутся, если танчик подъедет и бахнет.
Человеческий ресурс заканчивается. Я прекрасно понимаю, что ни один человек в нормальном состоянии сознания не хочет убивать. Это безумие, это против человеческой природы. Многим страшно, хотя они мотивированы и понимают, что это необходимо. Но не хотят идти на войну и делают все, чтобы туда не попасть.
Для этого как раз существует институт власти, который должен их принуждать к исполнению закона. А вообще на войну придут все. Кстати, сейчас создано гораздо больше условий, чтобы твоя реальность больше всего соотносилась с ожиданиями. Есть возможность выбирать через рекрутинговый центр бригаду, которую хочешь. А люди не идут. Это нормально, я это понимаю.
Читайте также: «Я видел такой героизм, что Голливуду и не снилось», — полковник Нацгвардии
Они потом будут с кислой миной типа «зачем оно мне надо» смотреть на тебя, когда ты им разъясняешь, как правильно давить на курок, чтобы попадать в цель, и как накладывать турникет. Но после нескольких военно-тактических игр до них дойдет, что, будь я врагом, им уже был бы каюк.
При этом некоторые инструкторы, с которыми я общался, говорят, что эти насильно мобилизованные рекруты в определенной степени даже лучше, чем те, которые пришли сами. Эти идеалисты потом ломаются, потому что у них были нереалистичные ожидания. А те, которые пришли принудительно, сразу понимают, что они попали в ж… пу и надо что-то делать, чтобы остаться живыми.
Понятно, что на войне ты в постоянном ожидании, в напряжении. Ты можешь не спать четверо суток и с тобой будет все о'кей. На тебе быстро зарастают порезы. Я спал на холодной земле при заморозках. Вот падаешь на мокрый спальник между двумя мешками с песком, через два часа просыпаешься от того, что не чувствуешь ни рук, ни ног и зуб на зуб не попадает. Берешь лопату и идешь работать. Таким образом согреваешься. И не заболеешь. Думал, что почки просто поотпадают. Но организм мобилизует все силы, чтобы ты выжил.
То есть тебе страшно и тревожно и при этом есть, знаете, чувство жалости к побратимам и чувство братства. Они не роднее родных, ты просто видишь, что это мужики, которых ты не можешь подвести. Ты должен им помогать — и они тебе помогут.
— Какие картинки будете помнить всю жизнь?
- На самом деле очень много ярких воспоминаний, причем самой разной окраски.
Буду помнить, например, как в конце зимы 2022 года стоял в пять часов утра на блокпосту. Мой автомат был покрыт инеем настолько, что скоба не совалась. Но это был абсолютно сказочный, нереальный рассвет. И вот в этом раннем небе, когда еще видны звезды, происходил запуск ракеты Илона Маска. Она раскрылась и выбросила свои Starlink. Очень яркий момент. Я еще тогда подумал, что одни занимаются тем, что запускают спутники, как-то двигают прогресс, а другие тратят еще большие деньги, чтобы убивать людей, которые им почему-то не нравятся.
Очень красиво было, например, когда садилось солнце за лугами и сходил утренний туман. Когда находишься на природе, таких моментов много.
А из самых ужасных — это когда на твоих глазах побратим заскакивает в такой типа блиндажик. Не блиндажик — просто накрытая ветками яма. И туда прилетает 120-я мина, все эти ветки подлетают вверх, а у тебя аж сердце замирает. Ты смотришь и не понимаешь, надо ли кричать: «Ребята, вы там живы?»
Тогда повезло. Мина немного не долетела — взорвалась перед их бруствером. Все были контужены, один получил осколочное ранение. Но все выжили.
Еще один из очень сильных эмоциональных эпизодов, когда первый «двухсотый» в нашей роте умер у меня на руках. Это была как раз Кременская ротация.
Я никогда не думал, что фраза «испугался до смерти» может воплотиться. У человека случился сердечный приступ. Я даже не понял, что произошло. Ты подходишь к нему, смотришь, как обмякает тело, потом начинает синеть язык. Самое страшное, что понимаешь, — ты ничего сделать не можешь. Тебя учили перевязывать раны, тампонировать, что-то делать, когда такое ранение, когда другое. А здесь эти все знания были до одного места. Потому что у человека нет ран, однако он просто умирает.
— Пошел третий год большой войны. Где вы силы берете держаться?
- Скажем так, в своих мечтах. У меня есть планы на то, что буду делать после войны. Есть цель, к которой иду. Это мне дает понимание вообще, зачем я воюю.
Хочу, например, сделать свой канал на YouTube. Есть много тем, которые буду освещать. Они для саморазвития, а не «секретный секрет успешного успеха». Просто хочу давать людям понимание, что и почему происходит в жизни, давать советы, как можно рационально и разумно ее улучшить.
Я до вторжения сомневался, стоит ли это начинать и как на меня будут смотреть. Однако микрофон купил. Мне война эти планы перерубила.
Планирую вернуться к своей мечте. Потому что начал общаться с очень большим количеством людей. У большинства очень фрагментарное понимание реальности. То есть они могут быть суперэкспертами в какой-то своей области, но полными профанами в соприкасающихся сферах. И часто страдают из-за своей некомпетентности во многих направлениях. Начиная от того, как планируют свой бюджет, ведут бизнес, относятся к работе, и заканчивая отношениями с родителями, с детьми, с мужьями и женами, с друзьями. То есть они не имеют общей картины, а из фрагментов не могут ее собрать, поэтому часто принимают ошибочные решения.
— Сейчас очень сложная ситуация на фронте. Какое настроение у ребят? Вот реально, без плаката.
- У меня, например, он не менялся с самого начала. Во-первых, это озлобленность на тех, кто думает, что «я не для этого родился», «я никому ничего не должен», кто считает, что за них кто-то что-то сделает, что они за наш счет пропетляют. Я понимаю, почему это происходит, но из-за такого отношения к стране нам тяжелее.
Все равно, так или иначе, они будут вынуждены принимать в этом участие.
Во-вторых, злость на наших партнеров за их топтание на месте и бесхребетность. Я понимаю, почему они так цинично тормозят с помощью. Им очень выгодно нашими силами вымотать Россию. И им пофиг на нашу жизнь, на то, что мы умываемся кровью.
Читайте также: «Судить будут тех, кто проигрывает войну. Это надо четко осознать украинскому военно-политическому руководству», — Роман Цимбалюк
В-третьих, конечно, злость на россиян, потому что они долб… бы. Мы от них ни разу не слышали разумного ответа, почему они оказались на войне. Самый правдивый, что пошли за деньгами. В начале были идейные идиоты, которые верили, что здесь какие-то нацисты. Теперь таких нет. Может, где-то и остались какие-то артефакты.
— А сейчас какие есть?
- Просто рабы. «Меня забрали, я пошел. А что мне делать? Я не хочу воевать. А что я один могу?» Это стадо. Их гонят — они идут, не понимая, зачем и почему, и что это им даст. Я воюю за то, чтобы моим будущим детям было лучше жить. А у них ментальность попроще — им все почему-то должны, они ненавидят и себя, и всех остальных, завидуют и ждут, пока за них все решат. Плюс великоимперский шовинизм.
А у нас ощущение холодного упрямства от безысходности. Мы понимаем, что на протяжении всей линии фронта россияне имеют над нами преимущество во всем, ну почти. Но нам некуда деваться, некуда бежать — вариантов нет. Мы должны стоять и убивать оккупантов.
Я не знаю, выдержим ли мы это все, не знаю, чем закончится эта война. Знаю, что делаю то, что от меня зависит. Считаю, что надо делать лучшее из того, что ты можешь. И не переживать из-за того, что не можешь контролировать. Не знаю, дадут ли нам Patriot, чтобы закрыть небо, получим ли мы нормальную технику и снаряды в большом количестве. Но вот есть направление, которым я сейчас занимаюсь, есть моя зона ответственности. Я делаю там максимум.
Мне, в принципе, кажется каким-то чудом, что мы до сих пор выстояли. Но мы сражались, не отступили и двигались дальше. А россияне свой страх запомнят до конца истории этой страны. Даже если мы проиграем.
Ранее «ФАКТЫ» поговорили с известным военным аналитиком, полковником запаса Петром Черником о ближайших планах врага, его наступательном потенциале и других темах.