100 лет назад в киевских судах разбирались жалобы на… ведьм
Скоро 1 мая. Это значит, что будут ночные сборища на Лысой горе в Киеве. Юноши, сидя у костра и неторопливо потягивая пиво, станут рассказывать журналистам о «потусторонних материях», о Булгакове, биополях, привидениях. При этом деликатно умолчат о чертях, ведьмах, упырях и прочей жути, ради которой они и бодрствуют в ночь с 30 апреля на 1 мая. После их сидения на горе остается куча битого стекла у памятного знака, заложенного в честь основания Лысогорского парка. А в газетах появляются интригующие очерки, что в городе, дескать, зародилась еще одна молодежная субкультура, именуемая сатанистами, но ничего плохого в этом нет. Сатанисты, по сути, милые дети, которым просто нравится посидеть под звездами и поговорить о леших. Мол, у нас всегда это любили… Но народная демонология и современный сатанизм — разные вещи.
Молодежные бдения 1 мая чужды культурной традиции. Никогда киевляне не выставляли напоказ свою симпатию к бесам, не напрашивались в их компанию и не торчали на Лысой горе. К тому же дата сборища ведьм на Лысой горе высчитана нашими новоявленными сатанистами наобум. В западных странах шабаш приходился на первый весенний праздник календаря 1 мая — день святой Вальпургии. В Киеве весенние гулянья горожан проходили в Выдубицком монастыре в Юрьев день, 23 апреля (по новому стилю — 6 мая).
Ничего особенного 1 мая (в гражданском календаре — 14 мая) у нас в старину не происходило. Лишь во второй половине XVII века Киевская академия начала устраивать в этот день специальные гулянья — своего рода день студента. Со временем он и перерос в общегородские первомайские гулянья. Ничего общего с сатанизмом они не имели. Недоразумения начались позже, когда к студентам присоединились горожане. В начале ХIХ века киевляне всем городом выходили 1 мая в Шулявскую рощу, наслаждались природой, ели, пили, веселились. Появилось два праздника весны. Один проходил 23 апреля в Выдубицком монастыре «под присмотром» церкви, с ее благословения и с ее участием, а другой — 1 мая в Шулявской роще, с официальным общегородским гуляньем и с нелегальными ночными оргиями.
После захода солнца крепко подгулявшие мещане устраивали в роще дикие пляски вокруг костров, пели срамные песни, а в темных ярах можно было наткнуться и на варварские обряды, посвященные культу плодородия. К слову, на 1 мая в древней Европе невинности лишались до трети девушек. В 50-х годах XIX века общегородские первомайские гулянья перенесли из Шулявской рощи на новое место, и душок чертовщины из них окончательно выветрился. О нем вспомнили лишь в наше время под влиянием настроений, культивируемых деятелями «Церкви сатаны».
В 30-40-х годах XIX века среди киевлян появились почитатели сатаны новой, европейской формации. Это были члены тайных организаций, мечтавшие о ниспровержении существующего строя и призывавшие на помощь владыку преисподней и всю его сатанинскую рать. Недаром анархист Михаил Бакунин утверждал, что «дьявол — первый вольнодумец и спаситель мира». Среди тех, кто не скрывал своего «знакомства» с сатаной, в Киеве был известен студент медицинского факультета университета некто Рудольф. В своей квартире на Черепановой горе он устраивал «балы сатаны». Летом, приглашая на бал гостей, он ездил… на санях. Завидев его, прохожие осеняли себя крестным знамением.
Чтобы придать своему жилищу подобие пещеры или храма владыки преисподней, хозяин выставлял рамы из окон, ведущих в сад, и выносил из квартиры всю мебель. Прием гостей, по свидетельству очевидца, начинался так: «Является баба, одетая по-деревенски с коромыслом на плечах: она несла два ведра водки для первоначального промочения горла. Вслед за нею явился сам хозяин в виде разносчика, торгующего всякими снадобьями, увешанный с ног до головы бубликами, колбасами, корзинками с сыром и т. п. Это была предварительная закуска после первоначального промочения горла».
Освоившись в роли гостей владыки преисподней, приглашенные понемногу «сатанели», хотя до буйства и явного кощунства дело не доходило. «Публике, — вспоминает очевидец, — показалось тесно в комнатах, и она устроила «великий выход сатаны» через окна в сад. И там, на горе, прокутила всю ночь до рассвета. Кутеж произведен был чинно, хотя с музыкой и пением, но без дебоширств и оскорбления принципа неприкосновенности чужой физиономии».
Возможно, у почитателей сатаны бывали и тайные «черные мессы» с участием какого-нибудь попа-расстриги. Есть свидетельства, что горожане общались с дьяволом. На сатанинских мессах обязательно возжигались черные свечи. На их изготовление шел жир мертвецов. Киевляне знали, что сатанисты срезают его с трупов пьяниц и бродяг в роще за знаменитым куреневским кабаком на Вышгородской дороге. Христианские святые дары для осквернения на «черной мессе» (на них мочились) нечестивцы крали в церквах. Местные сатанисты не любили православных просфор и предпочитали им католические облатки.
Правда, простодушные киевляне не различали обычные суеверия и обряды нового сатанинского культа. Так, например, издавна считалось, что Бог денег не любит и в финансовых вопросах лучше обращаться к сатане. К дьяволу стали выстраиваться целые очереди. И каждый сребролюбец старался опередить другого, привлечь к себе внимание владыки тьмы каким-нибудь кощунством. Одни читали в церкви молитвы наоборот, другие выкалывали на иконах глаза и сжигали Евангелия в печах.
Но самым дерзким было глумление над святыми лаврскими угодниками. И не когда-нибудь, а в день Светлого Воскресения Господня. Алчные горожане отправлялись на Пасху в Лавру. И когда все нормальные люди припадали с молитвой к святым мощам, любители наживы «крали у святых» — забирали деньги, оставляемые богомольцами. В апреле 1866 года за этим занятием застали зажиточного киевского мещанина. Он не только не отпирался, но и честно «пояснил, что преступление это совершил по совету многих его знакомых потому, что уворованные от мощей деньги будто бы способствуют увеличению капитала».
Воровали у святых даже крестьяне. Правда, с возвратом, как бы одалживали у Бога деньги в рост. Пойманный в лаврских пещерах воришка при разборе дела заявил, что взятые им 45 копеек «красть он вовсе не желал, а имел в виду через год положить деньги на то место, откуда взял, даже с излишком, если действительно повезет с хозяйством».
В 1873 году сатанисты наладили производство дешевых иконок на фольговой основе. Фольга со священным изображением закрывалась сверху стеклом, а сзади защищалась картонкой. Перед окантовкой иконок сатанисты наносили на задней стороне фольговой пленки потаенное изображение дьявола с надписью «Поклонись мне 7 лет, будешь навеки мой». В иных случаях на картон лицом к фольге наклеивали карикатуры из газет — какого-нибудь человека с собачьей мордой или свиным рылом…
Поднялся скандал. В народе пошел слух, будто изображения святых киевские сатанисты писали «адской сажей, то есть взятой из самых челюстей пекла», а скреплялась фольга со стеклом не простыми полосками красной краски, но «кровью дьявола». Саму продукцию сатанистов назвали «адописными иконами».
Но несмотря на все гадкие проделки интеллигентов-сатанистов, в старом Киеве о них знали мало и по-прежнему верили в традиционных чертей с рогами, ведьм на метлах и ходячих мертвецов. Причем верили и люди образованные, просвещенные. Писатель-очеркист Ясногурский вспоминает, что после окончания киевской гимназии он «выбросил из головы всякую мысль о сверхъестественных явлениях», но на старости лет в нем вновь пробудилось «чувство доверия к невероятным вещам». Оказалось, что жить в Киеве и не верить в чертовщину просто невозможно. Какое-то время еще можно продержаться, но тебя обязательно «достанут», «разъяснят», очаруют удивительными историями. Ясногурский вернулся в мир киевской демонологии благодаря рассказу своего давнего приятеля Юрьева о ведьме Варваре, служившей в 1848-1849 годах кухаркой в доме его дяди на Малой Васильковской (теперь улица Шота Руставели). Увидев однажды, как кухарка вылетела на лопате для выпечки хлеба в трубу, гимназист тоже намазался волшебным снадобьем. И чуть было не последовал за нею на Лысую гору. Но по привычке он перекрестился перед дорогой и… оказался в весьма затруднительном положении. Смазанная сатанинским снадобьем метла намертво приросла к нему и, как ретивый конь, влекла его в печь, а осененное крестным знамением тело тянуло незадачливого гимназиста назад. Он подскакивал, как полоумный, на месте, но подняться в воздух не мог и лишь перебирал ногами. Эти дикие подпрыгивания продолжались всю ночь.
«Пар из моего разгоряченного тела, — рассказывал Юрьев, — стремился в трубу, как будто я в то время представлял собой не гимназиста, а кипящий самовар». «Не следовало осенять себя крестом, — прибавлял он сокрушенно, — ибо этого не делала Варвара, да и нечистая сила, как говорят, враждебно относится к кресту, не служило ли препятствием к полету и отсутствие у меня козлиного хвоста и, наконец, быть может, недостаточная смазка метлы». Все эти подробности, яркие бытовые детали, которыми так тонко пользуются киевские рассказчики жутких историй, очевидно, и убедили Ясногурского в правдивости рассказа своего школьного друга.
Таких историй в старом Киеве ходило великое множество. Никто им до конца не верил, но в то же время все знали, что за ними «что-то есть». Об этом свидетельствовали многочисленные суды, где разбирались жалобы на… реальных ведьм! Так например, 19 августа 1891 года у киевского мирового судьи рассматривалось дело Даниила Филиппова, который чуть было не убил ударом камня по голове среди базара «некую Моргулеву, женщину далеко уже не первой молодости» за то, что она «навела на него чары и уже более 10 лет мучит его; он нигде не имеет покоя, она отравила ему всю жизнь. Очарование это так велико, что она везде мерещится ему».
В октябре 1893 года в один из полицейских участков Киева поступила жалоба Марты Б. на Лукерью Н. 60 лет, которая якобы «занимается колдовством и разными чарами для того, чтобы отбивать женихов и влюблять в себя молодых людей». У пострадавшей она «отбила жениха, которому 25 лет». Женщина просила полицию изгнать ведьму из города, а саму ее… «посадить на время в кутузку, дабы, быть может, прошла моя блажь, которую люди называют дурью».
Где, скажите, будут требовать, чтобы власти всерьез взялись за ведьму, и в то же время называть свою же просьбу «блажью» и «дурью»? Такое бывает только в Киеве, где, по словам классика, «каждая торговка на базаре — ведьма».