Ровно 65 лет назад началась Великая Отечественная война, но ее история до сих пор изобилует белыми пятнами
В скромном труженике Киевского электромеханического завода никто из его коллег так и не смог за многие годы разглядеть бывшего военного разведчика, участника немецкого подполья, узника лагеря смерти. Даже для родных подробности военной биографии Ивана Максимовича Сауха были тайной за семью печатями.
Жизнь, без преувеличения, сыграла с ним злую шутку. Опасаясь сталинских лагерей и практически неизбежного расстрела за то, что побывал в немецком плену и в гестаповской тюрьме, Иван Саух всю жизнь скрывал также, что во время Великой Отечественной работал в подполье. Даже выданную ему маршалом Константином Рокоссовским справку в том, что его подпольная деятельность приравнивается к участию в боевых действиях, знакомый полковник КГБ посоветовал уничтожить. В результате Иван Максимович лишился многих материальных благ, положенных ветеранам советской разведки. Ведь ЖИЗНЬ ВСЕ-ТАКИ ДОРОЖЕ! Нет у него фотографий времен боевой молодости, которые так любят рассматривать старые солдаты. Какие фотографии в разведке! Осталась только не утихающая с годами боль от всего пережитого, память души, как говорят психологи…
- Иван Максимович, где вас застало известие о том, что началась Великая Отечественная война?
- Мне тогда было чуть за двадцать. Я только закончил Киевский политехнический институт и работал в механических мастерских на Подоле. Как сейчас уже все знают, немецкие самолеты нарушили Государственную границу СССР и напали на нашу страну 22 июня ровно в четыре часа утра — мы узнали о случившемся в тот же день, но в восемь утра. Во-первых, об этом объявили по радио, во-вторых, всех нас, технарей, собрал начальник цеха и рассказал о нападении фашистов. Кстати, из-за войны и начавшейся в связи с этим суматохи мне так и не успели вручить орден Трудового Красного Знамени, к которому я был представлен за технические разработки. О них в те годы нельзя было распространяться: как-никак, повышенный уровень секретности.
- Сейчас уже историки доказали, что для высшего руководства Советского Союза и лично Сталина нападение фашистской Германии не было неожиданностью, как это преподносила в то время пропаганда. Но вы-то работали на секретных объектах, неужто и для вас начало войны стало неожиданностью?
- Полной! Я был до мозга костей технарем, таким остаюсь и поныне. (Иван Максимович в свои 87 лет частенько любит заходить на столичный Птичий рынок, рядом с которым живет. Покупает там за копейки сломанные часы, радиоприемники, телевизоры и другую аппаратуру и чинит ее в свое удовольствие — не на продажу, а чтобы не сидеть без дела!!! — Авт. ) Политикой никогда не интересовался, поэтому в то время даже не слышал о пакте Молотова-Риббентропа! Но на войну я попасть хотел, наверное, как любой советский человек, патриот, — вот здесь как раз ни при чем советская пропаганда. Однако во время всеобщей воинской мобилизации, начавшейся вскоре после объявления войны, меня «забраковали»: обнаружили сильную близорукость. Военврач сказал: «Вас на фронт посылать нельзя, с таким зрением вы по своим палить будете!» А у моего друга, с которым мы пошли в военкомат, обнаружили глухоту! Тот же врач-шутник его успокоил: «А вот вас с глухотой можно в самую гущу сражения, не будете бояться взрывов снарядов, не убежите с передовой!»
Через два месяца после этого проходила вторая мобилизация. Меня опять не взяли. Я взбунтовался: как же так, всех берут, а меня нет! И пошел в райком партии. Там мне предложили два варианта: либо записаться в только-только начавшие формироваться партизанские отряды, либо пройти «курс молодого разведчика» с дальнейшей заброской на территорию Германии (я неплохо знал немецкий язык).
- Я догадываюсь, какой вариант вы выбрали…
- (Улыбается. ) Мне нечего было терять, я был молодой, без семьи. И хотелось не только экстрима — а каким-то образом помочь своей Родине, как бы пафосно или смешно это сегодня ни звучало. Я не буду вам рассказывать, как именно меня забросили в Германию, поскольку в свое время давал подписку о неразглашении. (Все мои доводы о том, что срок секретности давно истек и все известные разведчики сегодня налево и направо раздают интервью, не убедили Ивана Максимовича. — Авт. ) Оказавшись на месте, стал налаживать связи с местными. Приходилось работать не только с глубоко законспирированными советскими агентами, но и с представителями других государств, передававших информацию для советского командования. Мне лично посчастливилось работать в связке с двумя французами. Посчастливилось — потому, что и меня с моей нетипичной для русского человека внешностью принимали за француза. Немцы даже подумать не могли, что я русский. Французы эти (обоих, кстати, звали Жанами) были простыми наемными рабочими у одного бюргера и по своим каналам получали данные с линии фронта, с немецких военных штабов. Позже в память о Жанах, неоднократно спасавших меня от голода (дело в том, что мне часто приходилось прятаться в лесах, в трубах подземных коммуникаций, голодать, мерзнуть; а французы, получавшие от своих родных из Франции весьма неплохие продуктовые передачи, подкармливали меня), я назвал свою дочь Жанной.
Оперативную информацию я передавал в центр. Моя подпольная деятельность продолжалась около полутора лет, пока я «благодаря» предателю не угодил в немецкий лагерь смерти, находившийся в восьми километрах от станции Вута в Германии.
- Расскажите, пожалуйста, при каких обстоятельствах это произошло?
- По своим каналам я получил информацию, что советские войска прорвали немецкое оцепление под Харьковом, если не ошибаюсь, это был апрель 1942 года. Ну скажите, как было не поделиться такой радостью с товарищами по подполью? Вот и поделился! На свою голову… Был у нас такой, ну… не помню его фамилии (на лице Ивана Максимовича появляется что-то вроде брезгливой улыбки, и я понимаю, что фамилию предателя он прекрасно помнит, но из тактичности не называет. — Авт. ). Он пошел к знакомому немцу, работавшему при комендатуре, чтобы задать «безобидный» вопрос: правда ли, что под Харьковом немцы потерпели сокрушительное поражение? И нельзя сказать, чтобы совсем был дурак! Его, конечно же, немцы повязали и давай пытать, откуда, мол, такая информация. Он назвал мою фамилию. Меня арестовали, допрашивали, а затем переправили в лагерь смерти, откуда практически никто не возвращался.
- Извините за бестактность, но как же вам все-таки удалось там выжить?
- Условия были жуткие, не дай бог никому. Всех пленных немцы систематически лишали сна, заставляя всю ночь стоять в камере, обливали холодной водой на морозе. Словом, «развлекались» как могли. Но я знал, что в засекреченном немецком концлагере «Ромильдо» (о нем только недавно, спустя шестьдесят лет после войны, начала писать пресса) еще более жестоко издевались над заключенными. Там содержались почему-то одни женщины. В этом лагере был котел, заполненный смолой. Под котлом проходили, по всей видимости, трубы с горячей водой, и смола, соответственно, тоже была горячей. Немцы с разъяренными собаками и под дулами автоматов загоняли женщин в смолу, в котором они и погибали. Я узнал о лагере «Ромильдо» еще до ареста, на тот момент немцы в смоле умертвили около полутысячи женщин. Сколько там погибло всего — не знаю. Так что в нашем лагере смерти возле станции Вута условия были еще «божескими», если можно так сказать.
Мы были настолько истощены постоянными издевательствами, что немцы, видимо, утратили бдительность. Поэтому мне с двумя другими заключенными удалось совершить побег. Правда, моих друзей по несчастью догнали и расстреляли на месте. А мне повезло — переправили в отделение гестапо в городе Айзенах. Наверное, немцы уже знали о моей разведывательной деятельности и хотели выпытать все мои связи с агентурой и подпольем. Это и спасло мне жизнь. В застенках меня держали почти два года — вплоть до апреля 1945-го.
- А как же вы выбрались из гестаповской тюрьмы?
- Меня освободили американские солдаты, которые к тому времени уже вступили в войну. Я был на тот момент полностью изможден и в придачу — с высокой температурой и крупозным воспалением легких. Таких узников немецких тюрем было море, и все — тяжело больные, искалеченные, раненые. Поэтому для них американцы из охотничьего дворца для нацистских боссов в Тюрингии сделали госпиталь. И надо же такое совпадение — недалеко от госпиталя находился штаб Советской Армии, в котором я познакомился с маршалом Рокоссовским!
К тому времени из Москвы уже поступил приказ о демонтаже немецких стратегических заводов и переброске их на территорию СССР. А то ведь как было: специалистов по точной технике не хватало, а наши солдаты снимали со станков на немецких заводах металлические корпуса, а всю электронную начинку оставляли! Это ж абсурд какой-то! У немцев же была высокоточная техника! А поскольку я до войны был механиком, то меня назначили ответственным за демонтаж, погрузку и переправку немецкого оборудования. Наша бригада демонтировала самолеты «Юнкерсы», затем отправляли в СССР станки завода по производству подводных лодок, снимали оборудование со знаменитых предприятий сверхточной оптики Карла Цейса. Лично я отобрал для киевского завода «Арсенал» 25 немецких специалистов, которые настолько прижились в СССР, что остались у нас работать.
- Он действительно был статным мужчиной, но про «множество женщин» не скажу, потому как не знаю. Поскольку я два года провел в застенках гестапо, то маршал Рокоссовский собственноручно написал мне справку о том, что я являюсь участником боевых действий.
- Вы не боялись после столь долгого пребывания на немецкой территории, да еще в гестапо, возвращаться домой? Ведь таких, как вы, отправляли в Сибирь…
- Меня предупреждали об этом, офицеры ведь знали о том, что происходит в СССР… Однако, насмотревшись на то, как зверствовали немцы, как издевались над заключенными в лагере смерти, я и думать не мог о том, чтобы остаться жить в Германии.
- Но ведь вы могли переехать жить во Францию, где у вас были друзья по немецкому подполью. Согласитесь, риск очень большой — быть расстрелянным на Родине!
- И во Франции не хотел оставаться. Несмотря на то что меня в Киеве никто не ждал. Я ведь вырос в детдоме. Моего отца, офицера, расстреляли белополяки, а мать умерла от тяжелой болезни. Когда уже после окончания войны прибыл в свой военкомат с той самой справкой от маршала Рокоссовского, то один полковник (огромное ему спасибо, были и в сталинские времена порядочные люди) посоветовал мне никому ее не показывать и не «засвечивать», где я был во время войны и чем занимался! Мол, уже давно расстреляли тех людей, которые вас посылали для работы в немецком подполье, а сам вы ничего не докажете, и никакие справки от уже опального Рокоссовского не помогут! Я до сих пор тому полковнику очень признателен. Он сам взял у меня эту справку, порвал, а клочки сжег при мне. Вот таким образом я и спасся от сталинских лагерей.
Расскажу вам еще такой случай. Мы возвращались из Германии. В теплушках наши солдаты вдруг начали повально болеть, причем симптомы были весьма загадочными. В нашем вагоне заболело 25 солдат — у всех очень болел живот, четверо умерли. Начали выяснять, что они ели. Оказалось, что в польском городке Катовице наши солдатики купили хлеб у местного населения. Кое у кого еще остались эти буханки. Когда их разломали, то внутри обнаружили… измельченное стекло! У меня же были консервы и галетное печенье, которыми со мною поделились офицеры перед отправкой на Родину, поэтому необходимости покупать хлеб на станциях не было, а солдаты — покупали.
Сейчас-то уже можно об этом говорить — многие поляки даже не скрывали, что не любят русских солдат. Уж не знаю почему. Вероятно, они уже тогда воспринимали нас как новых оккупантов. Мой знакомый командир части рассказывал, что во время освобождения Польши от фашистов и еще какое-то время после окончания войны из части начали исчезать солдаты. А потом случайно в небольшой польской деревеньке в одном из домов обнаружили трупы всех пропавших. В подвале. Командир лично допрашивал жителей села, чтобы узнать, кто это сделал. Никто не признался. Тогда наши солдаты… всю деревушку расстреляли. И такое было!
- Иван Максимович, фашистов давно победили, советские войска ушли из стран бывшего социалистического лагеря… А как сейчас вам живется?
- Нормально. Обидно только, что во всех документах у меня написано, что я был узником лагеря смерти в Германии, но статус участника боевых действий не дают. А с ним и пенсия не была бы такой копеечной, и льготы были бы совсем другие. Еще в 1992 году я получил от швейцарского Красного Креста благодарственное письмо и 400 долларов в качестве материальной помощи. Чуть позже — 900 марок от правительства Германии. Получается, в Швейцарии, Франции, Германии обо мне знают и помнят, а в Украине предпочитают не замечать. Больно…