Завтра исполняется ровно 30 лет со дня завершения 49-суточного космического полета, в котором наш знаменитый земляк был бортинженером корабля «Союз-21» и орбитальной станции «Салют-5» К лету 1976 года, когда космические корабли полтора десятилетия бороздили внеземные просторы, сообщение ТАСС о полете экипажа корабля «Союз-21» и орбитальной станции «Союз-5» в составе командира Героя Советского Союза Бориса Волынова и бортинженера Виталия Жолобова уже не было особой сенсацией. И лишь немногие посвященные знали о случившихся на борту драматических коллизиях, говорящих о том, что космос во все времена вещь опасная. С Виталием Михайловичем Жолобовым мы встретились в столичном офисе Всеукраинского объединения «Слава», в которое входят Герои Советского Союза, Герои Социалистического Труда и полные кавалеры ордена Славы. Эту организацию Жолобов возглавляет уже много лет. А еще является президентом Аэрокосмического общества Украины.
На столе я увидел необычный атлас Киева — на снимках улиц, сделанных из космоса, можно было видеть каждый дом, каждый двор!
- Ваша работа? — спрашиваю космонавта.
- Не-ет, друзья подарили.
- Но станция «Салют-5» — это было не что иное, как военная орбитальная станция «Алмаз»…
- Правильно, и я обслуживал на ней разведывательную аппаратуру. Сами понимаете, какие объекты мы изучали и снимали…
- Прежде чем попасть на станцию, надо было к ней пристыковаться…
- Да, стыковка — довольно сложный этап, особенно в ручном режиме… Потом, когда пристыковались и сняли скафандры, там было литра по два воды.
- Так это же вы еще и похудели?
- За время полета восемь килограммов сбросил. До полета при росте 174 см весил 78 килограммов. Но другие, бывало, и поправлялись.
- Как переносили невесомость?
- Первую неделю было довольно неприятно. Кровь перетекает из нижней половины тела в верхнюю, приливает к голове. Лицо становится одутловатым, синюшным. Ощущение порой, как с бодуна. Положено было принимать анальгин. Но его мы нашли только в спускаемом аппарате, на станции почему-то не оказалось.
А ведь и в таком состоянии надо работать, соображать, контролировать… Задержишься с выключением двигателя — это уже десятки километров.
Когда же привыкаешь — возникают даже довольно приятные ощущения. Можно кувыркаться, делать сальто, плавать по станции. Случались и казусы. Однажды ночью просыпаюсь — надо мной человек стоит без головы! Оказалось, это мой комбинезон, скрепленный с ботинками и сложенный в ногах перед сном, в условиях невесомости распрямился в полный рост.
Как-то я проснулся и поплыл в рабочий отсек. Проплываю мимо Бориса, который должен еще спать. А он сидит, ноги в спальном мешке, смотрит в зашторенный иллюминатор. Неужели с ним что-то случилось? Оказывается, во сне выплыл из мешка и спал себе дальше в такой сидячей позе. Если ты плохо закрепился — можешь вовсе из мешка выплыть и спать где-нибудь под потолком.
- А с паранормальными явлениями сталкивались?
- Ни я, ни мои товарищи никаких инопланетян не видели. Рассуждаю как технарь, инженер. Цивилизацию в космосе проще обозначить каким-либо проявлением — радиопосылкой или световой посылкой какой-то. И все поняли бы, что это сигналы разумного существа. Но земляне отправляли «посылки», а ответа не получили! Так что слабо верю всем этим контактерам и очевидцам.
- А вот Павел Романович Попович утверждает, что видел во время перелета из Америки в Москву над океаном гигантский светящийся треугольник, несколько минут летевший параллельно курсу авиалайнера…
- Может, и видел. Мне кажется, это какие-то оптические явления. А когда показывают человекообразные мумии… Человек по природе своей любознателен. Фантазия, стремление к сенсации заставляют иногда выдумывать что угодно. Что американцы не высаживались на Луне, что Гагарин не летал…
- Ну да Бог с ними, скептиками. У вас, говорят, во время полета были другие сложности.
- Еще на этапе старта боялись, чтобы в случае аварийной посадки мы не попали на территорию Китая. С КНР в те годы были сложные отношения.
На 47-е сутки полета на станции взвыла сирена тревоги. Стало темно, отключились многие приборы, наступила тишина. Станция начала терять ориентацию. Связи с Центром управления полетами не было — мы ушли из зоны радиовидимости.
Но Борис Волынов молодец. Преклоняюсь перед его мужеством. В 1969 году во время своего первого полета при возвращении на Землю он едва не погиб. От спускаемого аппарата не отделился приборный отсек, и капсула с Борисом понеслась в плотные слои атмосферы не днищем, а люком вперед. Люк менее защищен от перегрева.
И Волынов, понимая, что сгорит или разобьется (примерно как Володя Комаров), спокойно надиктовывал на магнитофон происходящее, чтобы потом специалисты смогли определить причины аварии. Слава Богу, на высоте 80 километров от перегрева взорвались баки приборного отсека и тот наконец отделился, выбросился парашют. Но он не смог погасить скорость падения до безопасной. От удара у Бориса сломались корни четырех верхних зубов, они вылетели.
Все удивлялись, как он остался жив. Кое-кто считал, что после пережитого он не то что в космос — на самолете пассажиром никогда не полетит! Его семь лет мурыжили в дублерах — и вот снова ЧП. И Борис опять не растерялся, и в меня вселил уверенность. Ситуацию исправили.
Потом, перед спуском, расстыковка станции и корабля произошла не в заданное время. Пришлось идти на дополнительный виток. Из-за этого мы приземлились не там, где предполагалось. Спускаемый аппарат раскачался на стропах парашюта, порох тормозного двигателя воспламенился на максимуме амплитуды — наша капсула получила реактивное ускорение под углом от поверхности Земли, грохнулась за семь метров от точки посадки крышкой люка, отскочила, пролетела еще три метра, опять удар, снова подскочила, как мячик, и опять упала… Ощущение было — словно со всего размаху хлопнулись задом на твердый грунт.
У командира лопнул шнур от шлемофона, а от бортового журнала, который я держал в руках, осталось несколько страниц. Сели мы рядом с хлебным полем. Корабль лежал на боку. Борис вылез, хотел встать — ноги-то отвыкли — упал, не может подняться! А у меня остекление скафандра застряло между заголовником кресла и плафоном.
Очутился как бы в капкане. Кричу: «Борис, помоги!» А он лежит на земле и не может подняться!
Выстрелили сигнальными ракетами. Вдали работали комбайны. От нашей стрельбы поле чуть не загорелось. Но нас заметили, приземлились. Стоять нельзя. Даже сидеть плохо. Кровь отливает от головы, можно сознание потерять. Лишь в вертолете начали на колени приподниматься.
- А что вам хотелось после приземления? Есть, пить… или спиртного?
- Какое там спиртное! И так башка трещала. Воды хотелось. У нас ведь произошло сильнейшее обезвоживание. Всю воду, которая была у врача и у экипажа, мы с Волыновым выпили!
Через некоторое время меня назначили командиром группы слушателей-космонавтов, в которую входили наши хлопцы, в том числе Леонид Каденюк, и представители соцстран. Вьетнам, Куба, Монголия, Румыния, Венгрия — это мои ребята. Особенно мне нравился вьетнамец Фам Туан — настоящий боевой летчик, который в свое время В-52 сбил!
Горжусь тем, что к судьбе Каденюка приложил руку. В Звездном Леня оказался не у дел потому, что программу «Буран» закрыли. А к Кучме подобрался, желая слетать от Украины в космос, человек, на мой взгляд, менее достойный. Я Леониду Даниловичу прямо в глаза и сказал: хотите позора для Украины — посылайте этого. «А ты что, против?» — насторожился президент. «Да это же ни в какое сравнение не идет с Каденюком! Каденюк — летчик-испытатель, он прошел весь курс подготовки. И скромен. А этот уже фильм про себя снял, не летая… » И, спасибо, Кучма прислушался к моему мнению. Леня полетел…
«В Украине нет профессии космонавт»
- Вы единственный летчик-космонавт СССР — украинец, вернувшийся еще до развала Союза в Украину. Это, наверное, тоже подвиг, если учесть, что в России пенсионное обеспечение людей этой профессии намного лучше…
- В Украине такой профессии вообще нет! Да, при Союзе у меня был статус космонавта со всеми вытекающими… Когда же разделились, я стал обычным отставным полковником украинской армии.
- А Каденюк?
- Ну, Леня депутатом был. У них пенсия прекрасная.
- Да уж, они себя не обидели.
- Я, правда, работал губернатором Херсонской области, так перешел на пенсию госслужащего, она больше, чем у военных. А космонавт… выходит такая ситуация, что этой профессии у нас не существует.
Мне самому пришлось быть членом комиссии по пенсиям при Кабинете министров. Говорю: ладно, мы, старики, переживем как-то. Но ведь Украина любит называть себя великой космической державой! Правильно, у нас все для этого есть. И вполне возможно сотрудничество с другими странами, и полеты в дальнейшем. И ребята — представители Украины будут летать. Так надо бы как-то узаконить и статус космонавта, и его достойное материальное обеспечение. Люди ведь жизнью рискуют.
- Вы потом рисковали еще и в Чернобыле…
- В то время я работал в киевском научно-производственном объединении «Маяк» помощником генерального директора по гражданской обороне. В Припяти у нас был завод-филиал. А там — очень хорошее дорогостоящее оборудование. И в первые дни, когда это случилось, мне поставили задачу организовать его эвакуацию. Мы ее выполнили. Все проверили, дезактивировали, вывезли на головной завод на Куреневке.
Потом, когда в Киеве пошли разговоры о повышенной радиации, председатель Совета Министров Украины Александр Ляшко вдруг говорит, что источником радиации в столице является наше предприятие! Наш генеральный — Виктор Иванович Антонов — прекрасный человек, но взрывной мужик — меня к стенке. Я ему — документы на каждую партию станков подписывали в Главном штабе по ликвидации. «Нас в Киев не пустили бы, если бы фонило выше нормы», — говорю. — «Ну тогда хорошо». Забрал он эти бумаги, поехал с ними к Ляшко. Тот извинился.
- А как дети?
- Нормально. Старшая дочь замужем за британским космонавтом-дублером Тимоти Мэйсом, с которым познакомилась в Звездном. Младшая окончила институт международных отношений, владеет языком, работает во французской фирме.
Жизнь продолжается. Но самое интересное время было, конечно, в отряде космонавтов. Молодость всегда интереснее.