Народный артист Советского Союза и России на днях отметил свой 72-й день рождения
Игра Олега Басилашвили завораживает на уровне подсознания. Бывает, переключая каналы, случайно не на ту кнопку нажмешь, увидишь его в «Вечном зове», «Служебном романе», «Осеннем марафоне», которые помнишь наизусть, или в новых картинах «Азазель» и «Мастер и Маргарита» — и замрешь на час. Хотя собиралась посмотреть выпуск новостей и прогноз погоды. Но из-за Басилашвили тебе уже нет дела ни до новостей, ни до погоды. Потому что самая большая и важная новость, как сказал кто-то из великих, — появление таланта. И прогноз от этого всегда благоприятный: на душе светло.
- Олег Валерьянович, мне кажется, вы по натуре оптимист. Как считаете, откуда у вас этот положительный заряд?
- В первую очередь — от семьи. Родился я в Москве, и очень люблю этот город. Хоть и состоялся как актер в Санкт-Петербурге (вернее, еще в Ленинграде). Моя мама была доктором филологических наук, составителем словаря языка Пушкина, но никогда не разговаривала свысока с людьми, стоящими на социальной лестнице ниже, чем она. Это признак подлинного интеллигента. Отец был директором политехникума связи. Он родился в грузинском селении Карби, потом переехал в Тбилиси, затем — в Москву, где и познакомился с моей мамой. Прошел всю Великую Отечественную, получил орден Красной Звезды за Сталинград. Как только выпивал рюмку-другую, сразу вспоминал о войне. Это, надо сказать, были своебразные воспоминания. Ничего героического я от него не слышал.
- Говорят, ваш дед-грузин был чуть ли не личным врагом Сталина.
- Грузинский язык знаете?
- Нет, к сожалению. Хотя отец его не забывал.
- На родине отца и деда бываете часто?
- Увы, нет. Помню, как-то поехал с моими грузинскими родственниками посмотреть землю предков. В Карби увидел двух стариков и спросил: «Где дом Басилашвили?» А они: «Тут все Басилашвили. Вы кто?» Когда узнали, чей я внук, сорвались с места и куда-то убежали. Через десять минут был накрыт огромный стол, за который уселась вся деревня. Песни, танцы… Один мужчина после каждого тоста обнимал меня и приговаривал: «Ах ты, летчик-пулеметчик!» Я решил, что он любит фильмы с моим участием, и спросил: «Вы, наверное, телевизор смотрите?» «Какой телевизор? — удивился мужчина. — Ты на руки мои посмотри!» Руки были в мозолях, крестьянские.
- У вас столько ярких воспоминаний, что пора книгу писать.
- Да уж, в моей памяти множество историй. До сих пор не могу забыть, как мы с мамой эвакуировались из страшной Москвы, когда оттуда драпануло партийное руководство. Одиннадцать дней добирались в Тбилиси! На станции Хачмак Закавказской железной дороги всех русских, ехавших в Грузию, выгоняли из поезда. Чье было распоряжение, не знаю. Нас вышвырнули на перрон: полная тьма, крики… Ни денег у нас не было, ни вещей. На следующий день сели на какой-то проходящий поезд. Общий вагон, коричневые деревянные лавки, грязь, духота такая, что хоть топор вешай. Там ехали представители всех национальностей: русские, армяне, грузины, чеченцы, татары, евреи… Кто-то принес нам одеяло, кто-то — коврик, еще кто-то дал кукурузную лепешку, воду. Я всегда буду благодарен тем людям.
- Почему-то именно трагедии пробуждают в нас желание помогать друг другу.
- И надо этому удивляться! Еще более яркий пример интернационализма показала мне моя мама. В эвакуации мы жили во дворе Тбилисского университета, в маленькой будке, где до войны размещалась касса. Однажды в этом дворе появилось странное существо по имени Доротея — немка с громадными ступнями в разношенных галошах, длинным носом, на котором постоянно висела капля. Выяснилось, что Доротея была антифашисткой и бежала из Германии вместе с мужем и старухой-матерью. Немецкие солдаты на глазах у Доротеи и ее матери расстреляли мужа. Старушка этого не вынесла — умерла на месте. А у молодой женщины раньше срока родился ребенок. И с ним на руках она преодолела Большой Кавказский хребет.
Моя мама отлично знала немецкий язык и взяла ее под свое покровительство. Мальчик, которого Доротея назвала Фрицем, был золотушным, вечно орал… Через три-четыре месяца он умер. Моя мама раздобыла маленький гробик, пошла на еврейское кладбище и договорилась, что, когда начальство разъедется, она малыша похоронит. И вот в пять часов вечера по улице шла процессия. Я нес крест, на котором по-немецки и по-русски было написано: «Фриц». А ведь этим именем называли ненавистного врага! Конечно, я сопротивлялся, кричал маме: «Я не буду это нести!» Но она сказала: «Нет, будешь!» Мы похоронили ребенка как положено. Теперь понимаю: Фриц или Абдулла — неважно. Это человек.
- Вы закончили Школу-студию МХАТ. Наверное, еще в студенческие годы вам пророчили славу?
- Весь наш курс был очень сильным. Женя Евстигнеев, Миша Казаков, Таня Доронина… Через три года после окончания МХАТа Георгий Товстоногов пригласил нас с Таней в БДТ. Но я лет шесть, а то и больше играл какую-то ерунду и рядом со своими успешными товарищами выглядел неоперившимся птенцом. В то время в театре работали Кирилл Лавров, Сергей Юрский, Владик Стржельчик, Ефим Копелян. Замечательные люди! Я терялся рядом с ними. Выбиться помог Паша Луспекаев (Верещагин из фильма «Белое солнце пустыни». — Авт. ).
- И что же он сделал?
- Как-то пришел к нам на прогон «Трех сестер», где я репетировал роль Прозорова. Посмотрел и сказал: «Олег! Стыдно, ей-богу! Все играют нормально, а ты — как не знаю что… Поехали со мной». Мы с Пашей жили в одном доме, дверь в дверь. Я, конечно, после его слов безумно расстроился, хотя и сам чувствовал: роль не идет. Луспекаев еще раз повторил то, что мне тысячу раз говорил Товстоногов: «Пойми, ты играешь гения. Это такого полета человек, как Ньютон, Эйнштейн. Но вместо того чтобы вывести теорию относительности, он катает чужого ребенка. Представляешь, какая это трагедия?!» Я пришел на репетицию и все сделал так, как надо. А через пару дней на генеральной почувствовал: я на облаке, мне все по плечу! Но когда катил коляску, в зале раздался хохот. Пашка Луспекаев заржал! Тут все должны плакать, а он смеется, как сумасшедший! Я потом подошел к нему и спросил: «Паша, что ж ты сделал?» А он меня обнял и ответил: «Чудак, это я от счастья смеялся!»
- Приходилось отказываться от ролей?
- Да. Я никогда не соглашаюсь на то, что мне не нравится. Снимаюсь только в тех картинах, которые мне интересны. А в театре Товстоногов давал мне роль — и все. Помню, он ставил спектакль по пьесе Шукшина «Энергичные люди» и хотел дать мне роль простого человека, но потом передумал и отдал ее другому. Однако через два года после премьеры вдруг решил ввести меня в этот спектакль. Учить текст и репетировать было неохота, и я придумал, как отвертеться: «Георгий Александрович, внешне я произвожу впечатление интеллигента. Как могу играть человека с простым лицом?» А он: «Именно поэтому я поручаю эту роль вам». И я играл. Куда деваться?
- Олег Валерьянович, вам верится, что уже 72 стукнуло?
- Трудно поверить. Жизнь пролетела, как пуля, я даже оглянуться не успел. Иногда смотрю в зеркало и спрашиваю себя: «Старый дурак, как ты прожил-то?» Ведь ничего толком не видел. Хотя с театром объездил почти весь мир, даже в Африке был, только вот в Австралию, жаль, не попал.
В советское время поехать за границу означало купить приличные ботинки или часы долларов за пять. Нам платили по четыре доллара в сутки, и за месяц выходило 120 долларов. Но при этом надо было ничего не есть! Брали с собой даже спички, чтобы не тратиться на зажигалку. Старались делать покупки на окраине. Когда были на фестивале в Авиньоне (Франция), наши музыканты в шесть утра отправлялись в другой город, потому что Авиньон — центр туризма, там все дорого. К вечеру приходили на спектакль зеленые и говорили: «Там дешевле». Вот такая была жизнь. Считали, что съездить за рубеж — все равно что на том свете побывать.
- Вы суеверный человек?
- Знаете, есть немного. Например, по дороге в БДТ расположена площадь Ломоносова, посредине которой — небольшой круглый скверик с памятником Ломоносову. Так вот, через этот сквер ни один петербургский актер не ходит. Все идут в обход, хотя так намного дольше. Считается, если ступишь там на газон или тропинку — все, не состоишься. Я тоже вбил это себе в голову!
- Театр часто называют клубком единомышленников. Вашим успехам завидовали?
- Не будем об этом. Хотя… Не могу не отметить, что большие артисты по-разному себя ведут. Помню, однажды в ресторане услышал разговор двух замечательных актеров МХАТа — Бориса Ливанова и Павла Масальского. Выпив перед этим литра по три, они рассуждали об искусстве. Я сидел рядом, но меня они уже не видели. И вот Ливанов говорит Масальскому: «Паша, я посмотрел премьеру, ты замечательно играешь. В тебе появилось совершенно иное качество!» Тот: «Да-да, говори Боря». — «Легкость, фатовство! Я в первом акте увидел совершенно другого человека». — «Да? Ну, а дальше?» — «А во втором ты опять скатился на свои штампы». Выдержав паузу, Масальский сказал: «Не то говоришь, Боря, не то!» Так что в актерской среде всякое бывает: и зависть, и мерзость, и чистые, светлые помыслы.
- В кино вам посчастливилось работать с известными личностями…
- С Данелией, Рязановым, Шахназаровым. Они мне дали столько, сколько я даже в театре не получал. А вот когда Бортко пригласил меня на роль генерала Епанчина в фильм «Идиот», я долго присматривался к своему персонажу. Достоевского уважаю, но это не мой автор. Думал-думал, как играть Епанчина, и вдруг вспомнил, что в черновиках «Идиота» Достоевский нарисовал портрет князя Мышкина — ну просто страшный урод! И мне пришло в голову: а что, если Епанчин видит князя вот таким? По-моему, в результате неплохо получилось.
- Вам от работы отдыхать удается?
- Честно говоря, нет. В доме отдыха был всего два раза в жизни. Дел много!