87-летняя Прасковья Сирота, ослепшая три года назад, страдает, что никогда не сможет увидеть дочь и внуков, живущих в Сибири
Когда мы зашли в Комаргородскую социальную больницу «Милосердие» Томашпольского района, бабушка Прасковья — в красном шерстяном платке и толстой серой кофте — сидела на стульчике в комнате. Только что был обед — борщ, гречневая каша с мясом, компот, банан. Вкусно и сытно, теперь можно и подремать, а кому не спится — посмотреть в холле телевизор или пообщаться с подружками и кавалерами. В помещении тепло, но старики все равно кутаются. Это, наверное, мерзнут их озябшие от дефицита любви души. Ведь как бы ни было хорошо в приюте, старики все равно тоскуют по домашнему очагу, по своим семьям, родственникам — пусть даже далеким, но родным по крови. И каждый раз, когда открывается дверь, их взгляды устремляются на пришедших: не ко мне ли? Вот и сейчас они с интересом разглядывают нас. И лишь 87-летняя Прасковья Прокофьевна Сирота невидящими глазами смотрит мимо меня. Она слепая. Уже три года. И на самом деле не сирота. Из двадцати подопечных больницы она единственная, у кого есть родная дочь, четверо внуков. А вот век доживать приходится в казенном доме.
Прасковья Прокофьевна поднялась со стула, достала из тумбочки аккуратно перевязанный целлофановый пакет с письмами и последними фотографиями от дочери.
- Почитайте, — попросила меня бабушка.
Я достаю первый попавшийся конверт: «Дорогая мамочка! Здравствуй! С горячим приветом к тебе Маша, ваши внуки, правнуки и Яша. Отвечаю на твое письмо. Я помню все свое детство. Как жили, как из гнилой картошки стряпали лепешки и варили суп с лебедой. Часто вспоминаю нашу жизнь, как я копала картошку, когда ты лежала в больнице со сломанной спиной. Накопаю, на табуретку поставлю, потом несу в мешке в погреб. Мамочка, это не забывается».
А вот еще одно письмо: «Мама, это хорошо, что тебя заберут в приют. Тебе там будет лучше. Не могла тебя взять к себе, так как сделали границу, и домой не получается приехать. Живи, мама! Я тоже часто болею. Сережа отслужил в армии, работает в транспортном депо. Дети мои все работают, живут ничего, от меня тоже далеко, видимся редко. Деревня у нас развалилась, не знаю, как доживать будем. Сейчас очень тяжело жить. Все дорого, пенсии не хватает. Целую, мамочка. Мне без тебя тяжело. Маша».
- Разве я хотела сюда? Вынуждена была, — сокрушается старушка. — Муж умер, осталась одна. Управлялась с хозяйством до последнего, пока не ослепла. Мне социальные работники помогали. Могла бы и дальше дома жить. Дрова были, топить было чем. Но однажды снимала кастрюлю с плиты и вылила все на себя, ошпарила руки. Да и страшно было. Сижу на веранде, прислушиваюсь к каждому стуку, шороху — то ли пенсию несут, то ли, наоборот, отбирать идут последние копейки. Рассказывают, что у нас в районе, в Пеньковке, одну бабушку задушили, другую долго били, она уже и стонать перестала, думали, мертвая, а она выжила. Еще одну старуху в селе Колоденка вместе с хатой сожгли. Я долго не соглашалась ехать в приют, а потом сама попросила: «Забирайте!» Здесь хорошо. Еду готовят, стирают, убирают, купают нас раз в неделю, врач смотрит. Держась за стену, нахожу дорогу в туалет. Сама выхожу на улицу. А дома что бы я делала?
- Но у вас ведь дочка есть, — напоминаю я бабушке. Она замолчала на минуту, не зная, с чего начать свой горький рассказ, как сознаться чужому человеку, что дочь, по сути, бросила ее, но при этом оправдать свое дитя, не дать кому-то осудить.
- Она ведь в Иркутской области живет, ей уже 64 года, — говорит Прасковья Прокофьевна. — А уехала из дому после восьмого класса. Мы жили тогда в Жолобах. Однажды я пришла домой с работы, а там — никого. Так пусто, аж страшно. Я дочку одна растила. Первый муж Степан погиб на войне. Тяжело нам приходилось, голодали. Я начала работать на сахарной свекле с тринадцати лет, да так и трудилась в колхозе, пока однажды не упала со скирды и не сломала позвоночник. Долго пролежала в больнице, а все заботы легли на плечи маленькой Маруси. Она с раннего детства помогала мне по хозяйству. Приду с работы вечером, а дочка бегает после уроков во дворе, веселая такая, и у меня на душе тепло и радостно. Не знаю, почему она так далеко подалась. Может, искала романтики или надеялась на большие деньги. Кто знает. Выучилась, устроилась в Иркутске на мясокомбинат. Вышла там замуж.
- Что, и ни разу за это время не приехала?
- Почему же, один раз была — вскоре после того, как родилась моя первая внучка Аленка. Они тогда всей семьей навестили меня, девочку здесь окрестили, и я помогла им вернуться в Иркутск. Тогда еще недорого было, поездка обошлась мне в 60 рублей. С тех пор я дочку не видела уже более тридцати лет. Потом Маруся родила еще троих деток — Веру, Оксану и Сергея. Присылала карточки. Но фотография неживая, с ней не поговоришь, не обнимешь. Да и не вижу я. Одно время она не писала мне целых десять лет! Я думала, с ума сойду. К «бабкам» пойду, они карты разложат, посмотрят и говорят: «Не плачь, она живая, объявится». А я все равно плачу… Когда, наконец, пришло письмо, я от радости не знала, что делать.
Оказывается, у дочери была своя беда. Муж запил, избивал ее, и она, бросив дом и оставив старшего ребенка свекрови, с тремя младшими убежала подальше от Иркутска, в глухое село. Поначалу ей негде было даже ночевать, потом нашла работу. Второй раз замуж вышла недавно. После того как Маруся уехала, мне тоже попался хороший человек, и я перебралась жить к нему в Комаргород, работала в огороднической бригаде. Но детей нам Бог не послал. Если бы кто-то был еще, то, наверное, досмотрели бы меня. А так… Обидно, конечно, но что поделаешь… Ни Маруся, ни внуки не приезжают, это же такие деньги нужны на дорогу, а где их взять? Я им все время туда посылки высылала, пока могла.
- А дочка вам помогала? Может, хотя бы деньги высылала?
- Нет. Но я и не просила. Правда, когда ослепла, она спрашивала в письме, сколько денег надо на операцию, хотела помочь. Но как же она вышлет, если сама на пенсии, а за пересылку так дорого надо платить? И забрать меня предлагала, но я туда не доеду, еще умру в пути. Да и второго зятя — Яшу — не знаю. Слепая же, переверну нечаянно ведро в сенях, оно загремит, а зять рассердится, ругать меня станет. Лучше уже здесь буду — накормлена, девочки хорошо к нам относятся, письма за меня пишут. Мне часто снится дочка, она бежит навстречу, как когда-то маленькая, и говорит: «Мама, я уже приехала!» Я радуюсь: «Ой, как хорошо, что ты приехала, Маруся!» И обнимаю ее. Просыпаюсь, а нигде никого нет. Я лежу на казенной кровати и прижимаю к груди одеяло, — наверное, чтобы не разрыдаться, старушка говорит тихо-тихо, почти шепотом. — Мечтаю об одном: чтобы видеть хотя бы одним глазом и собственной рукой написать своему ребенку письмо.
Прокомментировать эту историю мы попросили директора Томашпольского территориального центра по обслуживанию одиноких нетрудоспособных граждан Анну Щербатюк:
- Трагедия всего нашего общества в том, что семьи разъединены, люди разбросаны по всему миру в поисках хлеба насущного. Многие, оставляя своих больных родителей на произвол судьбы, досматривают за границей чужих. Население стареет. Когда еще лет семь назад мы изучали эту проблему в своем районе, то ужаснулись. Очень многим пенсионерам некуда в старости «прихилити голову», потому что они совершенно одинокие. А одинокие пожилые люди — легкая добыча для аферистов и преступников.
У нас в районе тоже участились случаи нападений на стариков, выманивания у них денег. Поэтому мы решили открыть социальную больницу на 30 мест, весной ей исполнится уже шесть лет. Планировали забирать одиноких граждан только на зимний период. Сначала они противились, не хотели оставлять родные стены. Так было, например, с Марией Рябоконь. Пять недель, по ее словам, даже в окно никто не постучал. Очень воды хотела — некому было подать. Забирали ее на носилках, выходили, сейчас она сама ходит. Когда старики поняли, что здесь отличный уход, уже не захотели возвращаться в свои старые холодные хаты. И с племянниками, внуками не хотят жить: жалуются, что тем нужны только их деньги.
У Прасковьи Сироты, конечно, неординарная ситуация. В ближайшее время мы и ее, и других наших подопечных обследуем у окулиста. Если операция возможна, конечно же, надо прооперировать. Возможно, найдутся спонсоры, которые помогут оплатить лечение.