В резиденции, где ровно 15 лет назад была поставлена точка в истории советской империи, теперь расположены спальни президента Беларуси и членов его семьи Если после объединения Германии историческими символами стали осколки Берлинской стены, то для нас, бывших граждан СССР, самой дорогой реликвией периода развала советской империи, наверное, может быть старая печатная машинка директора Беловежского заповедника Сергея Балюка. Именно на ней 8 декабря 1991 года в резиденции Никиты Хрущева «Вискули», недалеко от Бреста, в районе Беловежской пущи, был отпечатан текст соглашений, впоследствии преобразовавших весь мир. Эти соглашения, подписанные Президентом Украины Леонидом Кравчуком, председателем Верховного Совета Белоруссии Станиславом Шушкевичем и президентом РСФСР Борисом Ельциным и позже ратифицированные в парламентах союзных республик, поставили точку в истории СССР. Где сейчас хранится эта машинка, доподлинно неизвестно. Вполне возможно, что президент Беларуси Александр Лукашенко, который инициировал денонсацию Беловежских соглашений, распорядился спрятать этот своеобразный символ свободы от белорусского общества. Но память о тех двух днях, когда лидерам трех братских славянских народов понадобилась простая печатная машинка, жива. Спустя пятнадцать лет один из авторов Беловежских соглашений, первый Президент Украины Леонид Кравчук, которому хватило мужества назвать вещи своими именами и констатировать: СССР де-факто перестал существовать, — поделился с «ФАКТАМИ» своими воспоминаниями о событиях, позволивших предотвратить возможный в те дни опасный кровавый сценарий.
- Леонид Макарович, вы давно были в Вискулях?
- Несколько месяцев назад, а если точнее, то в конце сентября. Поехал посмотреть специально. Там уже ничего не узнать, Александр Лукашенко сделал в Вискулях свою резиденцию, все в национальном колере. В зеленом, белорусском. На втором этаже резиденции, где мы останавливались с Ельциным перед подписанием соглашений, теперь спальни президента Беларуси и членов его семьи, и меня туда, естественно, не пустили…
- Есть ли сегодня в Вискулях памятный знак или мемориальная доска, напоминающая о событиях пятнадцатилетней давности?
- Нет, к сожалению. Ведь Александр Лукашенко был ярым противником Беловежских соглашений и за их ратификацию не голосовал. Кроме того, уже став президентом, он меня собирался объявить персоной нон грата. Но в этом году меня в Беларусь пустили. Посетив Вискули, я зашел в местную корчму, выпил чарку, купил себе большую бутылку водки «Беловежской» в память о тех днях. Кстати, люди, которых я встречал и в Вискулях, и в Минске, помнят и узнают меня. Многие просто подходили и говорили: «Спасибо вам, Леонид Макарович, за Беловежье… » Уверен, что придет время, и там будет стоять какой-то памятный знак, чтобы подчеркнуть значимость, высоту и глобальность этого события.
- Слухи о том, что Беловежские соглашения были подписаны в пьяном угаре, где-то под кустами, до сих пор не стихают…
- Чего только сейчас не говорят… Но никто не может сказать, что мы действовали противозаконно. Все соглашения о прекращении существования Советского Союза как субъекта международного права и геополитической реальности полностью соответствовали конституционным нормам союзных республик. В Конституции УССР было четко определено: «Каждый народ имеет право на самоопределение — вплоть до отделения». Мы поступили строго в рамках действовавших тогда Основного Закона республики и международного права.
Меня часто спрашивают, и не только журналисты: «Вы тогда пили, когда работали над соглашениями?» И я всегда отвечаю: «Да, пили, воду». Ну что же еще могут пить во время работы за столом шесть человек, принимающих историческое решение, которое изменит весь мир?
- Но на память-то недавно вы привезли из Беларуси именно бутылку «Беловежской»…
- Поймите, тогда я приехал в Беларусь 7 декабря, за день до подписания соглашений. Приехал неофициально по приглашению Станислава Шушкевича. Ельцин в этот день был в Минске с официальным визитом, работал в составе российской государственной делегации. Мы не стали его ждать, определили, как проведем 8 декабря встречу, и сразу из Минска полетели в Вискули. Там потом пошли на охоту в ожидании Ельцина.
Когда ехали по заповеднику, я так надеялся увидеть зубров. К сожалению, они не появились, вышел только кабанчик. Здоровый такой, красивый. Только я начал целиться, как все принялись давать мне советы. Пока их слушал, кабанчик ушел целым… Потом еще много разного говорили об этой охоте… На самом деле в тот день с добычей вернулся только председатель Совета Министров УССР Витольд Фокин, но охотился он отдельно, не со мной. Россияне вообще не охотились, так как ждали Ельцина из Минска. Он как раз подводил итоги визита, ну и, видимо, там без чарки не обошлось. Когда Борис Николаевич приехал в Вискули, мы уже ужинали. Он сразу же поздравил меня с избранием Президентом Украины (1 декабря 1991 года в Украине одновременно с референдумом о независимости прошли президентские выборы. — Авт. ), но о подписании соглашений в тот вечер мы много не говорили. В основном той ночью трудились рабочие группы, прибывшие с нами. Хотя, конечно, был праздничный ужин, и мы пригласили за стол всех членов делегаций, даже врач Витольда Фокина Ольга Степановна присутствовала. Была, конечно, и «Беловежская»…
- И как же после нее началось утро 8 декабря?
- А на следующее утро за завтраком мы уже обсуждали, как будет называться будущий союз новых государств. Непосредственно работа на эту тему началась в 10 часов. Нас за столом было шестеро — с русской стороны Борис Ельцин и Геннадий Бурбулис (тогда первый заместитель председателя правительства Российской Федерации. — Авт. ), с белорусской — Станислав Шушкевич и Вячеслав Кебич (в то время председатель Совета Министров Белоруссии. — Авт. ) и я с Витольдом Фокиным от Украины. Помню, тогда сразу все сказали, что нужно определиться, как мы все будем дальше работать. И тут перед решением, так сказать, «регламентных» вопросов Ельцин говорит мне: «Леонид Макарович, у меня есть поручение Горбачева спросить у вас: подпишете ли вы Новоогаревский договор (о реформировании СССР. — Авт. ), если Михаил Сергеевич и другие пойдут на то, чтобы Украина получила больше прав и свобод?» Вот о чем еще тогда шла речь! Как вы думаете, были бы подписаны Беловежские соглашения, если бы я согласился завизировать так называемый Новоогаревский договор? И мог ли на такое согласиться Президент Украины, страны, народ которой проголосовал неделю назад, 1 декабря 1991 года, на референдуме за независимость! 8 декабря 1991 года в час дня соглашения были подписаны.
- Позже Ельцин говорил, мол, у Кравчука тогда были такие проблемы, что если бы Россия захотела себе оставить, например, Крым и всю Восточную Украину, то он бы в Беловежской пуще со всем согласился…
- Ну вот тут Борис Николаевич несколько фальшивит. Если и шла тогда речь о территориальных претензиях, то только по поводу Крыма. Да и поднимать в те дни вопрос о независимости Украины и о Крыме он не мог. Несмотря на весь его авторитет, возросший после провала ГКЧП (Государственный комитет по чрезвычайному положению. — Авт. ) в России и в Москве, это был не его уровень, а уровень Михаила Горбачева. К нашей независимости Ельцин не имеет никакого отношения.
Когда соглашения были подписаны, Борис Николаевич по спецсвязи позвонил президенту США Джорджу Бушу. Их разговор тогда перево-
дил Андрей Козырев (в то время министр иностранных дел России. — Авт. ). «Господин президент, Советского Союза больше нет», — начал Ельцин. Потом сказал, что мы берем под контроль ядерный чемоданчик, говорил о том, что все обязательства и договоры, подписанные Союзом, останутся в силе. И сообщил об образовании СНГ. Потом Горбачеву позвонил Шушкевич. Мы догадывались, что президент СССР уже знал о том, что произошло, и поэтому не захотел с Шушкевичем разговаривать. Потребовал Ельцина, тот ему сказал: «Михаил Сергеевич! Вы должны понимать, что иного выхода у нас не было!»
- 7 и 8 декабря председатель КГБ Белоруссии Эдуард Ширковский (присутствовавший в Вискулях во время подписания Беловежских соглашений) по спецсвязи регулярно, с интервалом в несколько часов, информировал Горбачева о происходящем и предлагал ему арестовать заговорщиков, или как вас тогда прозвали, «пущистов». Вам не было страшно за свою жизнь?
- Свобода и независимость для меня очень высокие понятия, они выше страха. Я хочу сказать, что именно тогда в Беловежье страха не было, а было огромное чувство ответственности. За мной стоял выбор народа Украины, подтвержденный на референдуме. Украинский народ сказал свое слово и, избрав меня Президентом, поручил мне выполнять его волю.
А угроза того, что нас могут арестовать, была, но не реальная, а потенциальная.
- Говорил ли вам Ельцин после подписания соглашений: «Пора поскорее убираться отсюда… »?
- Было что-то подобное. В целях безопасности действительно имело смысл всем разъехаться по своим столицам. Тогда еще говорили, мол, чтобы нас уничтожить, хватит одного батальона. Но думаю, что опасения Бориса Николаевича были потом слишком преувеличены в прессе. Ведь 8 декабря после разговора по телефону с Горбачевым Ельцин перезвонил бывшему главнокомандующему Военно-Воздушных сил, новому министру обороны СССР Шапошникову и заручился его поддержкой.
Похожая ситуация у нас была, когда в августе 1991 года в Киев прилетел представитель ГКЧП генерал Варенников и требовал ввести в Украине чрезвычайное положение. Во время разговора с ним мне помощник сообщил о звонке по спецсвязи неизвестного: «Передайте Леониду Макаровичу, что мы с ним… » Я установил, что это был командующий
17-й Воздушной армией Константин Морозов. Перезвонил ему, спрашиваю: «Ты чего прячешься?» Морозов ответил: «Ну-у, знаете, такое время!.. » Он же и стал первым министром обороны Украины.
- Сколько человек вас охраняло в Вискулях?
- Со мной прилетело два человека, еще один был в самолете. Охрану в Беловежской пуще организовывала белорусская сторона. Поразительная была ситуация вечером
8 декабря, когда я вернулся в Украину. Приезжаю на дачу в Кончу-Заспу, темно, холодно, и тут у ворот вижу вооруженных людей. Я замер… Тогда ко мне шагнул их начальник, весь обвешанный автоматами, и отрапортовал, отдав честь: «Пане Президенте, ми прийшли вас охороняти… » Представляете, как это мною тогда воспринималось? У нас еще не было своих спецслужб, своей связи и разведки, но у нас уже была армия, которая стала на защиту Президента страны.
- Мечтающие о возрождении СССР на вас не покушались?
- В 1997 или 1998 году, я точно уже не помню, как раз когда в российской Госдуме пытались денонсировать Беловежские соглашения, а в Белоруссии это уже сделали, Президент Украины Леонид Данилович Кучма предоставил мне дополнительную охрану, поскольку была информация, что Союз офицеров СССР готовит спецоперацию по моему похищению из Украины. Я тогда был депутатом от Тернополя, часто ездил в свой округ. Так вот, у Союза офицеров даже существовал план снятия меня прямо с тернопольского поезда с помощью вертолета…
- Неужели? Членам Союза офицеров СССР можно работать сценаристами как в американском Голливуде, так и в индийском Болливуде…
- Да уж. Но они не знали, что я в поездах не езжу, а всегда пользуюсь автомобилем. Видимо, у них была цель заставить меня отозвать свою подпись под Беловежскими соглашениями.
- А вот если бы вас похитили, не имеет значения с вертолетом или без, отозвали бы свою подпись?
- А какой в этом смысл, если СССР уже нет? Конечно же, не отозвал бы. Снять подпись — это значит подчиниться страху и остаться в истории непонятно кем.
Ну вот вывезли бы они меня в Москву, и что там: давления, пытки?.. — продолжает рассказ Леонид Кравчук. — Ну отозвал бы я свою подпись… Меня бы отпустили… И как дальше жить? В принципе, лучше, наверное, вообще не жить после такого. Жизнь, она ведь длинная и… короткая. Если человек сделал что-то в жизни, он должен это сохранить.
Конечно, об этом легко рассуждать сидя в кабинете. Если бы на самом деле возникла такая ситуация, я не знаю, выдержал бы пытки. Кроме того, сегодня есть такие препараты, которые делают человека безвольным. Введут их, руку возьмут — и подпишут!
- Это с тех пор, говорят, вы спите с пистолетом?
- Да у меня всегда в тумбочке лежит маленький кольт. Подаренный мне в США американским миллионером украинского происхождения Богданом Мисько, вернувшимся на родину.
- Но покушения на вас все-таки были?
- В Харькове в 1991 году в ноябре был случай, когда на базаре во время встречи с избирателями меня попытался пырнуть ножом какой-то мужчина. Меня вовремя заслонил охранник Виктор Паливода. Удар пришелся ему в подмышку, но, к счастью, там висела кобура с пистолетом, поэтому он получил небольшую травму. Нападающего, кстати, так и не нашли.
- Вы и теперь встречаетесь втроем, коллективом авторов-подписантов Беловежских соглашений — Кравчук, Шушкевич, Ельцин?
- Нет, втроем мы после этого не встречались. Со Станиславом Шушкевичем иногда вижусь, а вот Борис Николаевич к нашей компании не присоединяется.
- Неужели Ельцин жалеет о сделанном?
- Не думаю, что он жалеет. Но он занимает какую-то странную позицию… Вообще, Россия, я бы так нежно сказал, с ностальгией относится к СССР. В одном из выступлений Путин даже сказал, что «развал Советского Союза был большой ошибкой». Где-то это и стратегическая позиция. Ведь роль России в Советском Союзе была определяющей. Отсюда и «величие», и масштабность, и претензии на глобальные решения…
До подписания Беловежских соглашений были две супердержавы — СССР и США. Сейчас в России понимают, что как бы она ни стремилась занять доминирующее место, гегемоном остается одна страна. На Западе. А на Востоке поднимается Китай… Между ними Россия в поиске балансов и противовесов. Конечно, Путин стремится как-то поддержать былое имперское величие. Наверное, такую же позицию занимает и Ельцин. Наверное. Я не знаю, потому что он публично о ней не говорит. А возможно, поскольку большинство россиян сегодня настроены на такую имперскую волну, его позицию просто не поймут. Или он не хочет втягиваться в дискуссию на склоне лет…
А вот со Станиславом Шушкевичем я часто созваниваюсь. В Беларуси официальные власти с ним поступили крайне некрасиво. Станислав Шушкевич интеллигент, член-корреспондент Академии наук Беларуси, настоящий белорус, говорящий на прекрасном языке. Он причастен к одному из величайших исторических событий конца XX века. И я никогда не прощу Лукашенко то, что Станислав Станиславович получает пенсию в 12 долларов. Считаю, что каждый человек должен иметь право на свое слово и быть обеспечен, как надлежит. В правительстве Беларуси министры и вице-премьеры, мне говорили, получают очень высокую зарплату — до четырех тысяч долларов. Если есть у Лукашенко претензии к Шушкевичу, то пусть предъявит их. Но унижать человека так, как он унижает бывшего белорусского спикера, это недостойно! Поэтому я говорю: Лукашенко — человек низкой политической культуры! Од-но-знач-но.
- Говорят, что в начале 90-х в такой же бедственной ситуации, но в Москве оказался первый секретарь ЦК КПУ в 1963-1972 годах Петр Шелест?
- Да, в те времена ему плохо приходилось. Когда я узнал, в каком положении находится Петр Ефимович, то попросил тогдашнего руководителя СБУ Евгения Марчука организовать помощь. На дачу Шелеста в Подмосковье мы возили продукты, мясо… Солидно, в общем, возили. Помогали человеку.
- Как вы относитесь к тому что в Беларуси, Украине и России сегодня историки по-разному трактуют события в Беловежской пуще?
- Я считаю, что еще мало времени прошло, чтобы историки, политологи и социологи могли по-настоящему оценить это событие. Пятнадцати лет очень мало для настоящей трансформации общества, которое хоть и жило худо-бедно в последней и одной из самых жестоких империй, но не думало о завтрашнем дне.
Изменить этот рабский образ жизни, перестроиться на новую волну, когда ты за себя отвечаешь больше, чем за тебя государство, невероятно трудно. Я, честно вам скажу, на себе это ощутил. Это непросто было!
- Год назад за инициированные вами в Беловежской пуще трансформационные процессы некоторые радикальные политики обратились с воззванием к Русской православной церкви предать авторов соглашений, подписанных в Вискулях, анафеме. Не боитесь повторения событий XVIII века, когда чучело князя Мазепы тащили по Москве и колотили палками?
- Для меня важнее, чтобы я не был предан анафеме своим народом. А анафемы определенных политических сил, даже если они в рясах, я не боюсь! При всем моем глубоком уважении к церкви, к религии, я знаю: церковь — это не Христос! А Христос за богоугодное действие, за действие ради свободы своего народа не предал бы анафеме никого.