Ровно 27 лет назад советские войска вошли в Афганистан С 25 декабря 1979-го по 15 февраля 1989 года в Афганистане были убиты, умерли от ран и болезней, пропали без вести и попали в плен 14 тысяч 453, а стали инвалидами 10 тысяч 750 советских военнослужащих. Спецназ в скорбном списке потерь занял особое место. Потому что первым шел всюду, где можно было встретить мину, пулю, нож. Мало кто из спецназовцев вернулся с той войны домой. Сергей Михайленко вернулся. Закончив службу в армии, занялся делом более чем мирным — проблемами очистки газа. И те, кто сегодня знает Сергея Николаевича, вряд ли догадываются, через что прошел он…
При слове «спецназ» в воображении возникают крепкие парни с суровыми лицами. Сергей Михайленко уже далеко не парень, и суровым его не назовешь. Но от спецназовца у него крепкое сложение и та особая собранность, которой отличаются люди, готовые к любым неожиданностям.
- Сергей Николаевич, а было ли неожиданностью для вас назначение в Афганистан?
- Человек, выбирающий военную профессию, обязан быть готовым ко всему, — говорит Сергей Михайленко. — Тем более если у него нет «волосатой лапы». У кого такая была, те, приехав после училища в Туркестанский округ, «рассосались» по частям. Был у нас и один офицер, который бросил на стол партбилет: «Имел я в виду и ваш Афганистан, и вашу партию, и вас всех, вместе взятых».
В Афганистане из нашего выпуска оказались 100 человек. Среди них мы — три «КО»: Михайленко, Коваленко, Клименко. До сих пор дружим. А тогда попросили, чтобы нас направили служить в один батальон. Это стоило бутылки шампанского прапорщику из управления кадров в Кабуле. Получили назначение в Джелалабадскую бригаду. Командир бригады сказал: «Есть вакансии в Асадабаде. Но там взводные до дембеля не дотягивают. Пожалею вас — езжайте в Бараки». Цену этого мы поняли потом. Поймали вертолет. Именно поймали, потому что он там, как такси. Видишь: летит. Поднимаешь руку: «Куда? Садись!» И полетели…
Выходим из вертолета — и ныряем в облако пыли. Представляете, в каком виде появились перед командиром батальона? Но и тот был не краше. Сидит мужик лет под сорок в тельняшке, а ноги — в тазу с водой. Мы к нему: мол, не скажешь, где тут комбат? «Я комбат». Мы в шоке. Евгений Резник (так его звали) вызвал командиров рот. Ротных трое. Один маленький, в усах и КЗС (костюм защитный сетчатый. — Авт. ), второй — огромный детина в тапочках на босу ногу, без головного убора. Третий — в высоких ботинках, афганской кепке… Уже по этой непохожести мы поняли, какие разные люди воюют в Афганистане.
Никогда не забуду первую самостоятельную операцию. Заранее все знал: где высадят из вертолета, куда потом идти, что делать. Но вот мы на местности. Теперь я отвечаю за жизнь двадцати пацанов — перед их матерями, перед их будущими женами, перед их нерожденными детьми. Вот ужас!
Дальше — сидим в засаде. До пяти утра — никого. Уже потеряли надежду на удачу, как появился караван. Вижу, идут «духи» — их нужно убивать. Но руки дрожат, язык не поворачивается отдать команду. Слышу: «Товаришу лейтенанте, треба бить». Едва выговариваю «огонь», а сам даже не смотрю в ту сторону, куда стреляют. В том бою я не сделал ни одного выстрела, однако понимал: людей убил я.
- Но на войне не только ты стреляешь, но и в тебя. Значит, могут убить…
- Как ни странно, это осознал гораздо позже. Уже где-то через год моей службы с войсковой операции минера, который часто ходил и с нашей группой, принесли с операции раненого. Лежит он на плащ-палатке и бледнеет, бледнеет… Я вдруг представил себя на его месте. И понял простую вещь: у тебя есть родители, жена, друзья. Все тебя любят. Но когда из тебя уходит жизнь, никто не может помочь.
- И как после этого идти в разведку?
- Ну, пули бояться — в разведку не ходить. Но и игнорировать ее нельзя. У нас было три категории людей. Первая — это «Герои Советского Союза посмертно» — так мы их называли. «Безбашенные» ребята, которые не боялись никого и ничего, но до дембеля доживали редко. Вторая — безотчетные трусы. У нас такой раздирал себе ноги, чтобы гнили… Третья — кто боялся, но шел, куда посылают. Дело командира — постараться, чтобы все остались живы. Горжусь, что в моем взводе не погиб ни один человек. Да и я, как видите, цел.
Но такое не везде было возможно. Например, в Асадабадском батальоне ни один выход спецназа на боевое задание не обходился без жертв. Там «духи» сидели в кишлаках. Проводили караваны, охраняли их пути и устраивали засады, ставили минные поля… А мы дислоцировались в районе Парачанарского выступа. Это территория Пакистана, которая так глубоко врезается в Афганистан, что за два ночных перехода караван может добраться до Кабула. Гор нет — холмы. Караванные пути известны. Здесь не нам, а мы устраивали засады.
- Вас послушать — на курорте служили! Но вот на фотографии вижу у вас орден Красной Звезды — за что получили?
- Остановили большой караван с оружием. Началось с того, что в новогоднюю ночь из расположения батальона ушел солдат. Особисты сказали: нужно вернуть. Мы выставили засады там, где парень мог объявиться. Морозище минус двадцать. Ветер. До трех часов ночи никого и ничего. Вдруг: «Товаришу лейтенанте, хтось чде… ». В ночном бинокле — огромное темное пятно, а кто там и сколько, оценить невозможно. Когда «пятно» приблизилось на расстояние 150-200 метров, открыли огонь.
Когда по условленному сигналу прекратили, услышали: «духи» в мегафон что-то кричат. Солдат-таджик перевел: своих в кучу собирают. Значит, будут атаковать. Я присмотрел место, куда группа может отойти, а на старом приказал поставить мины. Вскоре на нашей прежней позиции начались взрывы: раз… два… три… — значит, нас «нашли». Мы тем временем заняли круговую оборону на холме, смотрим: человек 25 идут на нашу новую позицию. Подпустили метров на десять и смели огнем. Потом подошли БТРы, и «духи» ретировались, бросив караван.
Караван оказался «богатый»: безоткатные орудия, пусковые установки реактивных снарядов, минометы… Охрана — 300 человек. А нас 21 человек. При этом 40 «духов» уничтожили, шестерых взяли в плен.
- Не обидитесь, если задам вопрос о… приписках? Ведь бывало такое, что уничтожены пять душманов, а «наверх» сообщают, скажем, о пятнадцати… Я про такие случаи слышала.
- У нас и без приписок результаты были хорошие — во многом благодаря комбату Анатолию Корчагину. А в других формированиях случалось. Но это шло от штабистов — им хотелось блеснуть успехами перед Москвой. С нас, кто ходил на боевые задания, требовали вещественные доказательства. Уничтожил караван — предъяви оружие, документы убитых «духов»… Подтвердить свои сведения о результатах операции можно было только вещдоками — вот и лезли под пули. И гибли. Меня самого спасло чудо. Досматривали как-то задержанный караван. Подхожу к раненому «духу», а у него гранатомет. Спасла осечка.
- А если бы не осечка? Душманы даже над трупами наших солдат издевались. А с ранеными, страшно повторять, что делали.
- И глаза выкалывали, и руки отрубали, и поджигали… Но в спецназе — закон: убитых и раненых уносить с собой. Уверенность в том, что тебя не бросят даже мертвого, придавала смелости. А чтобы не рисковать лишний раз, раненых «духов» живыми не оставляли. Одного сослуживца в Москве спрашивал большой военный чин: почему, мол, пленных не берете? Почему окопов не роете, колючую проволоку не ставите… Человек прошел Великую Отечественную войну и всю оставшуюся жизнь, видимо, мыслил ее категориями.
Иногда вообще складывалось впечатление, что военные верхи плохо представляли, на какую войну отправили людей. Мы ехали с чем? «Помочь афганскому народу защитить завоевания апрельской революции!» — так говорили нам в Союзе. Но афганская революция — не наша. У нас раздали землю крестьянам — они и взяли. Да еще панские «маетки» разграбили. А там земля священна. Брат у брата кусок не заберет! Поэтому землю раздали, а никто не берет. Афганцы между собой не могли разобраться, кто «свой», а кто «чужой».
Любой мужчина, живущий на территории, контролируемой правительством, обязан был воевать на его стороне, а тот, кто жил в местности, где орудовала банда, автоматически становился ее пособником. Между боями нужно было кормить семью — и для многих афганцев война стала бизнесом. За убитого солдата душманам платили 7 тысяч афгани — это около 30 долларов. За офицера — 30 тысяч, за подбитый танк — 100 тысяч. Существовали расценки на проведение каравана: провел — получил. Попал в плен — надо остаться живым, чтобы дальше зарабатывать. Чтобы выжить, нужно дать информацию. И нам ее давали.
А был и такой случай. Приходит к нам «дух». Ну настоящий «душара»! Говорит, что может показать склад. Приходим: показывай! Берем без боя. А там… реактивные снаряды от наших «градов». Спрашиваем: зачем ты, мол, склад сдал? «О, — говорит, — у меня есть причина. Мы сожгли русскую машину и взяли снаряды как трофеи. Командир приказал научиться ими стрелять. У меня не получается. Решил, что лучше эти снаряды отдать вам». Мы, конечно, посмеялись. Но вот в асадабадском батальоне подобная ситуация кончилась трагедией: «душара» привел ребят в засаду.
После таких случаев, как правило, начинались дискуссии на тему «Что мы здесь делаем?». Конечно, не надо было в чужой монастырь со своим уставом лезть. И тем более — гробить людей. Но количество жертв стало известно позже. А тогда накапливалось другое: «Хочу выспаться», «Хочу, наконец, увидеть родных». И когда в служебном паспорте появился штампик «Возвращается в СССР» — я на седьмое небо взлетел. Живой! А контузии не в счет… Но до сих пор вижу перед собой разлетевшиеся человеческие мозги и слышу хруст костей под колесами БТРа.
- Если бы сейчас пришлось взять в руки оружие…
- Не продолжайте. Вы знаете, о чем, кроме дома, конечно, я часто думал на войне? Вот берем караван. Винтовки — английские, автоматы — китайские, мины — итальянские. Весь мир работает на войну! А когда она приходит в чей-то дом, люди удивляются — разве не странно? Я отлично стреляю. Но дома оружия не держу и в руки не беру.
- Вернувшись из Афганистана, вы слышали в свой адрес: «Я тебя туда не посылал»?
- Нет. Может быть, повезло. Например, с квартирой. Из Афганистана я заменился на Забайкалье. Оттуда попал в Кировоград, где к тому времени начальником по тылу стал человек, с которым мы вместе служили в Афгане. И вот сдается «афганский» дом. Жилищная комиссия делит квартиры. Какой-то прапорщик говорит: «Капитан, который прибыл из Забайкалья, был обеспечен там квартирой, а значит, свою льготу уже реализовал». Начпо говорит: «Что-то я, ребята, не пойму. Вы откуда приехали? Из Германии. И хотите льготу реализовать в Кировограде. Так вот все прапорщики, которые приехали из Германии, к завтрашнему утру чтобы написали рапорты о переводе в Забайкалье. Там и будете реализовывать свою льготу». А мне: «Сергей Николаевич, оформляй документы — мы тебе выделяем квартиру».
- Вы когда-нибудь подходите к афганцам, которые просят милостыню?
- Помогаю только тем, про кого точно знаю: честно воевали. Например, мои друзья Александр Котенко и Валерий Гринчак. Они инвалиды. Создали фирмочку и работают. Между собой мы эту фирмочку называем «На двоих одна нога». Раз в два года им нужно менять протезы, а они стоят семь тысяч евро каждый. Я им как могу помогаю. Ведь мы понимаем, что там, на войне, любой мог оказаться на месте любого — решал случай.
- А теперь про любовь! Женщина, которая прошла Афганистан, любила там и была любима, вернувшись в Союз, сказала, что никогда не выйдет замуж, потому что «так», как «там», не сумеет полюбить. Что на это скажете?
- Есть два взгляда на эту проблему: мужской и женский. В училище мы «проходили» организацию иностранных армий: там в составе дивизии ВДВ есть подразделение, предназначенное для психофизиологической разгрузки. У нас этого не было. А тестостерон в условиях войны выделяется несколько больше, чем обычно. Начали присылать женщин — врачей, официанток, машинисток, телефонисток. И, бывало, закручивались романы. И создавались семьи. Но в то же время и рушились. Так что одни проблемы решались, а другие возникали….
- Вряд ли услышу правду, но спрошу: у вас-то был роман?
- Я женился незадолго до выпуска из училища. Любовь была сумасшедшая! Очень тосковал по жене. Она до сих пор хранит письма, которые я писал ей с войны. Дочка как-то прочитала их и сказала: «Папа, я и не знала, что ты такой романтичный».