В старину многие киевские неимущие нередко становились знатными людьми Нищие были всегда и везде. И наши киевские попрошайки ничем не отличались от прочих. Но вот отношение к ним киевлян было особенным и во многом неповторимым. Трудно назвать другой такой город, где от нищих не только не мечтали избавиться, но, напротив, в их присутствии видели особый смысл, некое высшее предназначение.
Нищелюбие киевлян тесно связано с традициями паломничества. Каждый богомолец должен был отдать должное не только святым «отцам-печерникам», но и живым «страстотерпцам», «Божьим людям», обсевшим лаврские паперти. Без заповеданного Христом подаяния, без ритуального сострадания ко «всем отверженным и обремененным» в лице лаврского нищего самое набожное паломничество выглядело неполным. Недаром в старые времена знакомство с Лаврой начиналось с поклона перед образом Иоанна Милостивого, раздающего серебро нищим, на створке монастырских ворот. На другой была написана сцена с богачом и Лазарем. Эти изображения напоминали всем прихожанам, что путь к святости начинается с милосердия, сострадания и подаяния.
Среди богомольцев нередко были бедные люди, которые не могли одаривать нищих деньгами. Для них в пекарнях Киева изготовлялись дешевые и очень мелкие бублики — специально для ритуала лаврского нищелюбия. Сами нищие их не ели и сдавали назад торговцам. На следующий день они вновь оказывались в нищенских торбах и вновь обменивались на деньги. В конце концов бублики теряли товарный вид, и тогда лавочники сбывали их за бесценок киевлянам, а те скармливали скоту.
Нищелюбие не было чуждо и старому лаврскому монашеству. Обычно братия добывала пожертвования от богатых горожан и тратила их на так называемую зимнюю кормежку нищих. Этот древний обычай сохранялся в Лавре до конца XIX века.
«По окончании обедни, — писал очевидец в 1885 году, — нищие сходятся в трапезные комнаты и усаживаются за столами. Послушники разносят хлеб, борщ и жидкую кашу, на 4 человек по деревянной «рашке» (ведру); при входе раздается каждому обедающему по куску хлеба. По обеде послушник читает житие святого в порядке дней в году. С весны в Лавре начинается стечение богомольцев и увеличиваются подаяния, нищих перестают кормить в лаврских трапезных, они начинают питаться случайной милостыней».
На праздники монахи подавали для своих нищих вполне пристойное угощение. На Пасху 1876 года, например, каждому из них «предложили по пол-яйца, по куску пасхи с 1/4 фунта (100 граммов. — Авт. ) и молочного сыра по куску в волосский орех, а затем — борщ, лапшу и кашу с маслом».
Особой достопримечательностью Киева был храмовый праздник Лавры в день Успения Богородицы (15 августа по старому стилю). Вокруг Великой церкви ставились сотни столов, за которые садились паломники, горожане, простые монахи, соборные старцы и сам митрополит. Успенский обед Лавры подавался сразу на 5 тысяч персон и более! В середине 1840-х гг. эти редкостные церковные торжества в честь киевских нищих описал Андрей Муравьев. «Многочисленные столы для нищей христовой братии, — писал он, — были накрыты кругом всего собора; митрополит, возвращаясь в кельи, благословил их на кушанье пищи». Гостями митрополита Филарета был генерал-губернатор Бибиков и все губернское начальство. Столы для них были накрыты отдельно — в старой трапезной церкви Петра и Павла.
В 1837 году храмовая трапеза происходила в присутствии царя Николая Павловича. Проходя через монастырский двор, он увидел огромный стол, уставленный деревянными мисками и ложками. На его вопрошающий взгляд последовало объяснение, что, по обычаю первых христиан, сохранившемуся в Лавре, храмовый праздник встречается всем миром, без всяких различий и лучшим украшением такой трапезы, символом духовного единства общины считается присутствие за столом нищей братии. Царь, любимой фразой которого в то время была знаменитая формула министра народного просвещения Уварова: «Православие, самодержавие, народность», почему-то усмотрел в киевском храмовом застолье живое тому воплощение. При наличии на трапезе «православия» и «народности», заметил царь, не хватает лишь самого главного — «самодержавия». И, не раздумывая долго, Николай Павлович занял место за храмовым столом. Можно представить, какой переполох учинился вокруг, как заметались генералы, не зная, как им быть и где пристроиться! Впопыхах разносчик-монах сунул царю в руки ложку и деревянную миску с кашею. И он, вдохновляясь примером великих киевских князей, ел пищу, приготовленную для нищих. Как писалось в газетной хронике, царь остался доволен успенской трапезой и «изъявил желание, чтобы святые предания св. отцов были соблюдаемы нерушимо в наставление современников и в назидание потомкам».
Доброе пожелание царя не имело практических результатов. Киевская знать не спешила садиться за один стол с «подлым людом». Специальных указов на сей счет не последовало, и вскоре наделавшее столько шума застолье императора с киевскими нищими было забыто. О нем вспоминали лишь в ризнице Успенского собора, где среди прочих раритетов и диковинок посетителям показывали грубую деревянную ложку, которой ел царь Николай на успенской трапезе 1837 года.
Общение с нищими ремесленно-цехового Подола не облекалось в такие эффектные ритуальные формы, как милосердие лаврской братии. При каждой подольской церкви содержался «шпиталь», служивший одновременно сиротским домом, богадельней, больницей и школой. Грамотные ветераны-цеховики обучали сирот письму и счету. В городе их называли «нищуками», но за сбором подаяний на улице их видели редко. Все их свободное время поглощали разнообразные обязанности при церкви. Тут они учились грамоте, ходили на клирос, пели, читали, подметали церковь, зажигали и тушили свечки, звонили на колокольне, будили прихожан к заутрене. Об опрятности их одежды, стрижке и купании заботились поочередно сами прихожане. Они же по очереди подкармливали «общих» детей общины.
«Как-то, помнится, — пишет киевский старожил, описавший быт цехового города, — когда мы работали в мастерской, в часу пятом пополудни являются на наш двор пять мальчиков-школьников, живших у нашей приходской церкви, становятся под окнами и начинают петь кант св. Димитрия Ростовского «Иесусе мой прелюбезный!». Пели очень хорошо, а пока они пели, бабушка уже приготовила им угощение — обед на раскинутом на дворе рядне. Отпуская детей, бабушка сказала им: «Деточки, приходите в субботу, я вам головки вымою, дам чистые рубашки и штанцы». Поблагодарив, дети отправились в приходскую школу.
Наступила суббота, когда на магистратских часах пробило 3 часа, являются «нищуки» к нам во двор. Обед для них уже готов — также на рядне. Была уже готова для сирот и купель. После обеда служанка принялась мыть им головы, а бабушка расчесывать. Потом раздала им чистые рубахи и штанцы. Мальчики стали все в один ряд и начали петь первый псалом: «Блажен муж» с припевом «Аллилуйя». Пение продолжалось, пока не заблаговестили в Братском монастыре к вечерне, и сиротки поспешили в свою приходскую церковь».
Приходские сироты опекались цеховиками до совершеннолетия. Потом одни принимались в ученики мастеров, другие шли в Могилянскую академию (учили, кормили и одевали их бесплатно за счет митрополита). Выходили из «нищуков» и знатные люди. Один из них — Николай Завалиевский — стал сенатором.
В старые времена сложился и особый тип городского нищего — малообеспеченного (и непременно нетрудоспособного!) человека, опекаемого самим Магистратом и всей городской общиной. Он имел право на бесплатное лечение в городской больнице, во всякое время на кусок хлеба и кров в богадельне. Магистрат позволял «своим» нищим также и промышлять просьбой подаяния на улицах (пришлым это запрещалось). Но особую привилегию городских нищих составляло право хождения по всем градам и весям с магистратским паспортом в кармане. Многие из них присоединялись к паломникам, обходили святые места на Юге и Севере, бывали в Палестине, Сионе, Риме, Афоне, Баре и других центрах поклонения.
Среди бывалых киевских нищих встречались прекрасные рассказчики. Отсюда пошел, очевидно, и старинный городской обычай приглашать нищих в дом на праздники, дни рождения. Их сажали на видное место, давали слово для поздравлений, с удовольствием слушали рассказы про далекие страны, тамошние нравы, обычаи и чудеса.
Магистрат позволял также городским нищим обходить каждое субботнее утро торговые ряды и дома зажиточных горожан и собирать своеобразную нищенскую субботнюю дань. В этот день с утра полагалось молиться за усопших родителей. Но так как одним было некогда, а другим просто не хотелось вставать рано и идти в церковь, то с позволения Магистрата эту религиозную обязанность брали на себя городские нищие. Для них на субботний день готовились мелкие деньги (скупые горожане целую неделю собирали полушки и полукопеечные монетки — «денежки»), а в само ритуальное утро открывали двери своих домов для всех убогих.
Субботний обряд был запрещен в 1880-х годах. Магистрат не играл уже никакой роли в городской жизни, а убогих просителей в субботние дни все чаще стали подменять шайки босяков с пристани, которые не имели ни малейшего понятия о старых городских обрядах и думали, что в субботу с утра «подают на чаек».
Правда, борьба с нищей подольской вольницей началась еще в XVIII веке. Прослышав о колоссальных деньгах, выделенных казне на путешествие царицы в Крым в 1787 году, о роскоши придворного каравана, направлявшегося в январе того же года из Петербурга в Киев, сюда поспешило множество попрошаек со всей Украины. Они рассчитывали за ту зиму, пока Екатерина будет находиться в Киеве, разжиться целыми состояниями. При первых же поездках по улицам Екатерина пришла в ужас от невиданного обилия нищих. Она прибыла в Киев со своим двором, ей хотелось показать послам иностранных государств красоты «древней столицы». Но, когда петербургские гости посещали древние монастыри и храмы, их повсюду окружали толпы людей в жутких лохмотьях.
По этому поводу у царицы произошел неприятный разговор с наместником Украины графом Румянцевым. Она просила пощадить ее нервы и не срамить Киев перед послами, а потому требовала изгнать из города всех побирушек и более не пропускать их на заставах, даже если они идут на богомолье в Лавру. Граф пытался успокоить государыню, объясняя ей, что на самом деле киевская жизнь не так ужасна, как ей представилось, что в городе проживает всего 136 нищих. А преследующие по пятам царскую свиту попрошайки вовсе «и не нищие», а своевольные мещане, которые, «надеясь на богатые царские подаяния, надевают на себя жалкие лохмотья».
Граф Румянцев отличался вспыльчивым характером. Но на этот раз у них с царицей вышел вполне «конструктивный разговор». В результате 4 марта того же 1787 года появился довольно дельный указ с предписанием «принять меры и сделать соображения об уменьшении числа шатающихся по г. Киеву нищих, оставленных без призрения, отчего кроме беспокойств для людей могут происходить и другие беспорядки». Наместник Румянцев такие «сображения сделал». И вскоре после отъезда царицы на Юрковице был построен специальный городок для нищих. Городская нищенская коммуна предоставляла кров и пропитание убогим киевлянам бесплатно, за счет Магистрата.
Это было самым разумным решением проблемы. Путешественники конца XVIII — начала XIX века уже совсем не жаловались на приставания уличных попрошаек. И лишь с 1835 года, когда рухнула вся система магистратско-цеховой жизни с ее старозаветными традициями, положение юрковицкой колонии ухудшилось, и во второй половине XIX века по количеству уличных попрошаек Киев уже не отличался от иных городов.
Письменных свидетельств о житье-бытье юрковицкой слободки не сохранилось. Очевидно, ничего особенно плохого с ее обитателями не происходило, если горожане вспомнили о ее существовании лишь через 100 лет после появления указа Екатерины. К концу 1880-х годов старые магистратские постройки пришли в окончательную негодность. Их стали ломать, и только тогда обнаружилось, что они никому не принадлежат и используются нищими на общинных правах. «Настоящего хозяина, — писал очеркист «Киевлянина», — эти дома не имеют, а считаются собственностью живущих в них, пользующихся здесь приютом бесплатно… »