В новой книге известного исследователя киевской старины впервые собраны предания-анекдоты из жизни замечательных горожан позапрошлого века Дома у Анатолия Макарова до поздней осени цветут чернобривцы на незастекленном балконе. «Утром мы с женой Таней пьем здесь чай, — говорит Анатолий Николаевич. — Отсюда замечательный вид открывается!» И правда, отведя взгляд от гаражей и пустыря, где собираются возвести очередную высотку, можно увидеть вдали полянку Святой горы (она же Лысая, она же Бусова и Девич-гора). Здесь, по преданию, богатырь Святогор передал свою силу Илье Муромцу. Мощи преподобного Ильи находятся в Киево-Печерской лавре. С Лавры все когда-то и началось для исследователя киевской старины Макарова…
- Впервые я увидел Киев в 1950-х годах, — говорит Анатолий Николаевич, — когда переехал сюда с родителями. Меня, 14-летнего, поразила тогда Лавра: ее особый колокольный звон, который таинственно возникает, а потом неожиданно растворяется в воздухе…
В кабинете хозяина дома всю стену над старинным письменным столом занимают загадочные с виду коробки, обтянутые шелковистой тканью, с надписями: «Банки», «Магазины», «Цены», «Кафе», «Водопровод» и прочая, и прочая.
- Это мой рабочий каталог, — объясняет Макаров. — В каждой ячейке — карточки со ссылкой на нужные выписки по темам. Без них нельзя — можно утонуть в материалах о старом Киеве. Их собрано столько, что на всю мою жизнь хватит и еще двум-трем исследователям останется.
- «Обивку» для каталога вы специально подбирали?
- Зачем же? Взял обрезки от обоев, оставшиеся после ремонта, и оклеил ими коробки из-под лапши. Пришлось сделать это после одного казуса: как-то знакомый писатель, побывав у меня дома, упомянул в газетном материале, что мой кабинет напоминает… продовольственную кладовую. (Смеется. )
- А с чего начиналась ваша «кладовка»?
- С выписок из старых киевских газет. Булгаковский профессор Преображенский был прав, советуя не читать перед обедом советских газет. Но старинные — совсем иное дело! Я стал изучать газету «Киевлянин», перечитал все номера за 50 лет, начиная с 1864 года проводил в библиотеке по восемь-десять часов, делая выписки. Потом пошли в ход другие киевские газеты, журналы, монографии. Перечел сотни мемуаров… Зимой в читальном зале было холодно, выручали нитяные обрезанные перчатки — изобретение наших лоточниц. Но все равно пальцы, долго держа ручку, скрючивались, и по дороге домой я их с хрустом распрямлял. В ту пору кубик куриного бульона и кусок хлеба уже был обед, им я делился с волнистым попугаем. Но он при этом еще и крепко выпивал: стоило отложить авторучку — тут же подскакивал и хватал клювом перо. Чернила ведь на спирту.
- Весело вы жили…
- Не жалуюсь. Что делать писателю и мне, критику, если рухнула система книгоиздания и литературная жизнь пришла в упадок? Нужно искать свой путь. И вот тогда напомнил о себе Киев, этот мистический Вечный город на Днепре… Такую же загадку, как лаврский перезвон, таят предания, мифы горожан: старинный Киев — это Атлантида. Одно время мне даже казалось, что в наши дни можно отыскать «атлантов» — носителей особого киевского типа характера, сложившегося в древней «Магдебургии» на Подоле.
- И как, нашли?
- Увы! Лет 10 назад мы с одной киевской журналисткой отправились на Подол, и она провела эксперимент: спрашивала у прохожих, что им известно о фонтане Самсона и о самом Самсоне, герое древнего подольского мифа. Ответить не смог никто. Грустно! А хочется, чтобы киевляне чувствовали свой город и были внутренне наполнены им, как те же петербуржцы. В молодом Петербурге, между прочим, уже в ХVIII веке печатали сборники городских анекдотов, то есть историй о необычайных происшествиях, поступках выдающихся людей. Так что грех не вернуть в литературу киевские предания! Напомнить нынешним горожанам, что думали и чувствовали их предки. Они ведь мечтали, чтобы жизнь стала лучше, и кое в чем добились успеха… Собственно, поэтому я и пишу книги.
«Малая энциклопедия киевской старины» Анатолия Макарова уже стала бестселлером. А совсем недавно вышла его новая книга «Киевская старина в лицах» (ее можно найти в столичных магазинах «Сяйво», «Академкнига» и на книжном рынке на Петровке). В ней впервые собраны грустные, курьезные и поучительные предания-анекдоты о киевлянах — героях городской молвы XIX века. Москвичи уже успели окрестить жанр книг Макарова как «нон фикшн» — «литература без вымысла», другие критики называют их новой разновидностью художественной прозы. Но читателю это, в общем-то, не важно: главное, что книжки проглатываешь взахлеб.
- Скажите, Анатолий Николаевич, а с кем из героев киевской молвы вам бы хотелось вживую пообщаться, чайку попить?
- С Иваном Босым (Ковалинским) — киевским юродивым. Любопытнейший был человек! Митрополит Филарет поставил его в пример всему городу и на Успение — храмовый праздник Лавры — обязательно приглашал к себе всю городскую знать и Босого. Тот смешивал в своей тарелке разные блюда, суп и кашу, горькое и сладкое, приводя в замешательство гостей, и только после этого Филарет говорил остальным: «Кушайте, пожалуйста». А если кто-то предлагал Босому скоромную пищу, он безропотно угощался. Отступал от своего «подвига», но не по слабости, а потому, что не хотел обидеть человека, показать свою «святость».
Ходил он босиком, в одной рубашке, держа под мышкой свой картузик с кокардой. Прежде Босой был чиновником в присутственных местах, его уволили. Он остался не только без шинели, но и без должности, денег. То есть в намного худшем положении, чем гоголевский Акакий Акакиевич Башмачкин. Но герой «Шинели» не смог жить, а Иван Босой выстоял, не чувствовал себя ничтожеством. Была в Киеве эта культура праведности, дававшая возможность быть человеком, даже если ты по своему чину НИКТО… Сковородинский дух был очень силен. И первейшей христианской добродетелью старые киевляне считали бессребреничество.
- Вряд ли эта добродетель украшала наших правителей…
- Почему же? Гражданский губернатор Киева Петр Прокопьевич Панкратьев умудрялся жить на одно жалованье. Сколько раз польские дворяне предлагали ему — кто «вепря уполеванного», кто тройку лошадей. А он всегда вежливо отвечал: «Мне вполне достаточно того жалованья, которое я получаю от государя». Правда, именно при Панкратьеве разгорелся страшный скандал: дворянскую дочь ее мамаша… продала в крепостные. Она «возлюбила жениха дочери своей, а саму ее возненавидела». И подделала, не без участия чиновников, документы. Обман раскрылся. Представляю, каково было Петру Прокопьевичу пережить эту историю, хоть он и не был в ней замешан!
Жизнь есть жизнь. И Киев святым не был. Но святые люди, праведники здесь не переводились. И они задавали особую, возвышенную тональность всей киевской жизни. Писатели это чувствовали, город их притягивал. Лесков создал миф о городе праведников на Днепре. Гоголь мечтал поселиться в Киеве и преподавать всеобщую историю в университете. Живя у ректора Максимовича, он с утра уходил гулять по городу, подолгу бродил по улицам, разговаривал с прохожими. Отдыхал, лежа на скамейке на паперти Андреевской церкви. И возвращался затемно, совершенно счастливый. Но он был, к сожалению, никудышным лектором. И ему предпочли другого преподавателя — профессора Цыха из Харькова.
Так же любил Киев и Шевченко, писал о нем до последних дней своей жизни. Незадолго до ареста он собирался поселиться здесь и подыскивал себе место. Жил в гостинице на углу Крещатика и Бессарабской площади. Через улицу напротив него поселился известный историк Николай Костомаров. Поэт часто заходил к профессору в гости, они пили чай в небольшом вишневом садике…
- «Садок вишневий» уже давно исчез. Вам, наверное, как редко кому, жаль ушедшего Киева?
- Город застраивали всегда, еще со времен князя Владимира. Рушили старые здания, возводили новые. Когда перед Первой мировой войной начали строить библиотеку на улице Владимирской, снесли старую стену университета, и горожане возмущались «университетским варварством». Мы всегда сожалеем о том, что сносится. Но дело совсем в другом! Основа киевской красоты — ландшафт: холмы, пригорки, «пагорбы». Подсчитано, что холм выдерживает пятиэтажную застройку. Если же на нем построить небоскреб, горка превратится в кочку. Киевская, довольно скромная, архитектура всегда держалась на согласованности пейзажа, панорамы — с малоэтажной застройкой. На чисто математической гармонии. И если уничтожить эту гармонию между архитектурой и рельефом, холмами — Киева уже не будет. А будет совсем другой город…
- У вас дома мебель, похоже, вся родом из XIX века?
- Не вся. Комод XVIII столетия. Он из ореха, мебель красного дерева в том веке почти не делали. А вот стол уже «павловский», работы XIX столетия. Когда зимой луч солнца падает на красное дерево и зажигается «пламя», это так греет душу! Современная мебель зачастую безлика. Совсем другое — классическая, ампирная. Тут у домашнего предмета возвышенный архитектурный дух: стройность, пропорции, лаконизм деталей… Конечно же, вся мебель, которую я приобретал у прежних хозяев, переезжавших на новые квартиры, нуждалась в реставрации. Знакомый мастер-краснодеревщик, воевавший еще в Первую мировую, открыл мне секреты старинного полирования. Некоторые детали я вырезал вручную, что-то подклеивал. Сделал перетяжку продавленного дивана, который тащил домой на спине… Однажды любовь к классике меня сильно подвела. Продавалась старинная вещь — маленький шкафчик, который держат на крыльях два грифона. Очень тонкая работа: у грифонов каждая шерстинка видна, когти полированные, зубы острые и даже шершавое нЁбо сделано. Но, поскольку это не ампир, я брать не стал. А спустя годы в газете «Киевлянин» читаю о киевской выставке 1897 года. И там, среди прочего, пишется, что выставил в отделе кустарного производства наш киевский князь-умелец Святополк-Четвертинский, тогдашний крупнейший специалист по маркетри — мозаике из дерева. Оказывается, он демонстрировал… тот самый шкафчик с грифонами!
- Представляю, как вам было обидно…
- Но вскоре случилась другая история: я помог поэтессе Ирине Жиленко отыскать старинное дамское бюро, и заодно она купила два кресла со столиком, сделанные из оленьих рогов. Меня заинтересовало: что за вещи? И оказалось, что это личная мебель архитектора Владислава Городецкого, из его дома с химерами! И, хоть сам ее не купил, чувствовал себя морально отомщенным.
- Если не секрет, сколько тысяч книг в вашей домашней библиотеке?
- Ох, не знаю. Может, пять тысяч. Или шесть… Слава Богу, книжки еще не падают на голову гостям, как в доме у писателя Валерия Шевчука. Вот он действительно книжник. А я — нет. Как-то подарил друзьям прижизненные издания Пушкина и Мицкевича — им они нужней, мне достаточно академических изданий. Вообще, с удовольствием избавился бы от большей части своих книг, иногда нужную найти — просто мучение. Но думаю: а вдруг внучке Лизе они понадобятся, когда вырастет?