О космонавте, ровно 40 лет назад, 18 марта 1965 года, впервые в истории человечества вышедшем в открытый космос, корреспонденту «ФАКТОВ» рассказывает его друг, академик Николай Касьян — единственный в мире врач, награжденный золотой медалью имени Юрия Гагарина
Покорение космоса породило для его участников массу проблем со здоровьем. В том числе таких, перед которыми была бессильна официальная медицина. Но однажды космонавты прознали о том, что просто чудеса творят руки не известного тогда еще широкой публике доктора Николая Касьяна с Полтавщины.
А дважды Герой Советского Союза Алексей Леонов и вовсе обрадовался: «Да мы же с тобой, Николай Андреич, считай, земляки!» В небе Кременчуга Алексей Архипович постигал летное мастерство, а на земле нашел свою любовь. И потом частенько приезжал в эти благословенные места — проведать родителей жены, поохотиться в приднепровских плавнях. Так Леонов с Касьяном и подружились.
- Николай Андреевич! Через ваши руки прошли Герман Титов, Павел Попович, Георгий Береговой, Валерий Быковский, Георгий Шонин, Александр Волков и другие — всего около 80 процентов космонавтов. За то, что вы вернули их в строй, Министерство обороны СССР подарило вам автомобиль «Волга»…
- Первыми космонавтами, с которыми меня свела судьба, были военный летчик Владимир Комаров, ученый Константин Феоктистов и врач Борис Егоров, — рассказывает Николай Касьян. — Эта троица первой в мире летала без скафандров, потому что корабль «Восход» вообще-то был двухместным. Но, рассказывали мне ребята, кому-то в верхах очень захотелось впихнуть в него троих. Риск был огромным. Не дай бог, корабль разгерметизируется! Малейшая дырочка — и они погибли бы.
Кроме того, Феоктистов и Егоров были первыми гражданскими космонавтами. Советские идеологи хотели подчеркнуть мирный характер освоения космоса. И что, дескать, в космос слетать — раз плюнуть для человека любой профессии. А оказалось…
- Вдова дважды Героя Советского Союза Георгия Берегового рассказывала, что после приземления гражданским было очень плохо, Комаров их вытаскивал.
- Да… Я тогда, в октябре 1964 года, служил в армии на должности начальника медико-санитарной службы спецвойск, охранявших в Казахстане урановые рудники. По рекомендации моего непосредственного начальника — маршала Советского Союза, героя Сталинграда В. И. Чуйкова — меня включили в состав группы, встречающей космонавтов сразу после полета. Прямо на месте приземления нам, семерым встречающим, и трем космонавтам были вручены медали «За освоение целинных и залежных земель».
Дело в том, что в начале космического полета человеческий организм более готов к перегрузкам, возникающим во время подъема на орбиту, нежели позже, при спуске с нее в плотных слоях атмосферы. Во время пребывания в невесомости нарушается кровообращение, слабеют мышцы, весь опорно-двигательный аппарат. И при возникших перегрузках у многих начинаются неприятности с позвоночником. Это позже на кораблях и орбитальных станциях начали оборудовать тренажеры для поддержания организма в нужной форме. Но все равно пребывание в космосе здоровья не прибавляет.
Однажды вечером он, юный лейтенант, шел с товарищами по улице. Навстречу — несколько девушек. Бравые парни, конечно, уступили им дорогу. Но Алексей в шутку поставил одной подножку. Думал, перепрыгнет. А она… грохнулась! Бросился поднимать, извиняться, юбку, понимаешь, ей отряхивать. Разглядел — какая симпатичная смугляночка! Вот так они со Светой и познакомились. Света работала на «КрАЗе», жила с родителями в частном доме на околице Кременчуга. Вскоре они поженились. Буквально через пару дней Алексей отправился служить в Германию. Но в том же 1959 году Леонов прошел медкомиссию и был зачислен в первый отряд космонавтов — их было 20 человек из гагаринского набора. Говорил, что рассчитывал полететь одним из первых, но его все отодвигали. Переживал, что со временем здоровье может подвести. И все-таки спустя пять лет после создания отряда его мечта наконец осуществилась.
- Говорят, после первого полета Алексей Архипович едва не жалел, что связался с космосом…
- Полет был сложным, вспоминал Леонов. Неприятности у них с Павлом Беляевым начались еще перед стартом. На космодроме по пути на стартовую площадку они встретили женщину! Оказалось, что это директор киностудии «Центрнаучфильм». Но мужикам от этого не легче — дурная примета проверена временем! «Мы с Павлом поплевали через левое плечо и мысленно приготовились к тому, что в полете будет несладко», — говорил Алексей.
Причина для тревоги у них была основана не только на мистике. Накануне то ли на старте, то ли на орбите взорвался испытательный корабль. Слава Богу, обошлось без жертв.
Но, когда взлетели Беляев и Леонов, за сутки на их «Восходе-2» произошло семь различных аварий. Не обошелся без проблем и знаменитый выход в космос, который транслировался на весь мир по телевизору.
«Считалось, что в момент отрыва от корабля человек должен испытать что-то вроде страха, — вспоминал Алексей Леонов. — Но приборы показали, что у меня этой эмоциональной вспышки не было. В момент выхода в космос мой пульс был 96, а когда я вернулся в корабль — 136 ударов в минуту (норма — 60-70 ударов. — Авт. ). Давление внутри скафандра было непривычным. Требовалось большое усилие, чтобы просто сжать пальцы в кулак, а нужно было и работать. Мой скафандр весил сто килограммов (обычный скафандр космонавта — 30 килограммов), был оборудован мощной тепловой и противорадиационной защитой. Представьте: его поверхность на солнце нагревалась до 136 градусов, а в тени остывала до минус 140! В скафандре же температура постоянно была плюс 18-20. Система жизнеобеспечения была полностью автономной, я не был зависим от корабля ни в чем. Кислорода хватало с запасом, на двадцать минут. Когда после полета меня и Беляева обследовали врачи, оказалось, что облучились мы очень незначительно, получив всего лишь небольшую часть допустимой нормы.
… В момент, когда я выплыл из шлюзовой камеры, в глаза ударил такой слепящий поток света, что я спешно опустил светофильтр. Ну прямо как огонь сварки! Небо и черное, и светлое одновременно. Бескрайность — и ничего вокруг. У солнца нет короны и ореола. Звезды близкие и тоже яркие. И где-то далеко-далеко внизу голубая Земля.
Гляжу наверх, а надо мной вращается корабль-громадина, как будто он еще больше Земли. Оторвал одну руку от корабля, вторую, отплыл от корабля и махнул рукой. Меня удерживал крепкий пятиметровый фал. Слышу в наушниках голоса наблюдавших за мной с Земли при помощи телекамер: «Смотри-ка, живой… » Я махнул двумя руками. «Совсем живой!» — радостно закричали на Земле. Внизу под собой вижу Черноморское побережье Кавказа и не менее радостно докладываю: «В Сочи хорошая погода!» Но мне коротко ответили: «Без тебя знаем. Выполняй задание». Земля медленно вращалась подо мной, как большой и красивый глобус. Я видел Новороссийск и Цемесскую бухту. Так же медленно проплывали и терялись на закруглениях горизонта огромные черные поля Кубани, серебряная лента Волги, темная зелень тайги, Обь.
Мы с кораблем все время занимали разное положение по отношению к Земле: она то оказывалась вверху, то внизу. В блестящем корпусе «Восхода-2» отражались звезды. За мной следили две большие выступающие из башни тормозного двигателя телекамеры. Я то приближался к кораблю, то удалялся от него. «Куда же ты пошел?» — с тревогой спросил Беляев, когда я отплыл за пределы его видимости через иллюминатор. «Да так, прогуляться, — отвечаю почти равнодушно, — осмотрю приборный отсек… »
И «зрачки» телекамер, свидетели моего путешествия, молча повернулись за мной. Я им подмигнул.
С чем можно сравнить полет в космос? Это и не свободный полет парашютиста, и не плавание с аквалангом на глубине, хотя есть что-то и от того, и от другого. Добавьте сюда ощущение, что вы стоите на вершине Тянь-Шаня, соедините все это в одно и прибавьте невесомость, необыкновенные краски, маленькую Землю внизу и корабль рядом.
Я когда-то переводил статью о нашем полете из немецкого журнала. И споткнулся на глаголе «леонирен». Полистал словари — нет. Ломал голову. Потом ребята говорят: «Чудак, это же немцы придумали новый глагол — «леонировать», то есть делать то, что делал за пределами корабля Леонов!»
… В течение всего путешествия рядом с кораблем я снимал кинокамерой фильм. Когда под нами поворачивался Енисей (от начала моего выхода прошло 12 минут), поступила команда возвращаться в корабль.
И вот тут начались неприятности. Сняв последние кадры — великую сибирскую реку, — я приблизился к кораблю. Одной рукой держу камеру и пытаюсь подтянуть тело к люку. Но не тут-то было! Из-за гигантской разницы в давлении внутри и снаружи скафандр раздулся, стал жестким. Мне надо согнуться — он же распрямляет тело. Пальцы рукавиц тоже раздулись — камеру не могу держать! Пытаюсь втолкнуть ее в люк, а она выплывает мне навстречу. Сильно толкать ее нельзя — разобьется. И в космос отпускать жалко — фильм ведь снимал. Такой красоты люди не увидят.
И сам не могу втиснуться в проем люка, ничего не помогает. Сердце стучит так, что кажется — вот-вот лопнет. Пот глаза застилает — температура тела подскочила до 39 градусов. Кислород вот-вот закончится. А советоваться с Землей времени уже нет. Ну, я на свой страх и риск начал стравливать давление воздуха в скафандре, чтобы он уменьшился. И, держа кинокамеру ногами, вопреки инструкциям, втиснулся в люк головой вперед. Рисковал, конечно. Ведь мог сознание потерять — и все. Вместо предписанных заданием 12 минут пробыл в открытом космосе почти 20 минут, практически весь кислород прикончил… В корабле потом еле отдышался».
- Когда этот факт стал известен, по некоторым СМИ пошла гулять версия насчет того, что командир экипажа Беляев имел негласный приказ застрелить Леонова, если тот не сможет вернуться в корабль или сойдет с ума.
- Полный бред. Ни у Беляева, ни у любого другого космонавта или руководителя никогда и в мыслях подобного не было — ни при каких обстоятельствах они не подняли бы руку на товарища. Но там могла случиться другая беда: космонавт мог сам погибнуть. Дело-то новое, неизведанное. В случае, если погибшего в открытом космосе члена экипажа нельзя было вернуть в корабль, командир должен был «отстрелить» фал, то есть перерезать, отрубить. Вот это профессиональное словечко какой-то неумеха-журналист воспринял в меру своей глупости. Или низости.
- В том полете и посадка была несладкой…
- Да, Леонов сам говорил, что кто-то все время отводил от них смерть, — говорит Николай Касьян. — Надо возвращаться на Землю — автоматическая система посадки отказала! А вручную до этого никто спускаемый аппарат не сажал. На Земле когда-то тренировались, конечно. И тут на связь вышел Юрий Гагарин: «Алмазы» (это позывные космонавтов), разрешаем ручной спуск… »
Но пока судили-рядили, тормозные двигатели включили с опозданием, серьезно отклонились от запланированного места посадки и плюхнулись в тайге. «Ну, Паша, п… ц космосу!» — сказал командиру Леонов. От волнения он забыл, что рация была включена. Позже на пресс-конференции один иностранный журналист попытался выяснить смысл этого словечка, услышанного по громкой связи, а потом повторенного при всем честном народе. Под хохот всех присутствующих Леонов объяснил, что это слово коротко означает успешное завершение важного дела.
Уже в 70-е годы во время подготовки к совместному советско-американскому полету «Союз-Аполлон» Леонов отмочил другой номер, решив на банкете продемонстрировать знание английского, который только начал изучать. Вместо фразы «I want to wish you a successful life» (»Желаю вам всяческих удач в жизни») Алексей Архипович сказал «I want to wish you a sex full life», что означает «Желаю вам жизни, полной секса». Американцы захохотали. Такое пожелание им тоже понравилось.
… Но вернемся к завершению полета. Когда корабль спускался с орбиты, космонавты увидели, что в кабине оседают пылинки: появилось земное притяжение. А ниже, в более плотных слоях атмосферы, стекла иллюминаторов стали заливать капли расплавленного металла — обгорали антенны и все выступающие за габариты корпуса детали. Температура обшивки корпуса превышала три тысячи градусов. Люди летели в жаровне. Слава Богу, приземлились мягко.
«Отстрелили выходной люк и оказались по плечи в снегу, — рассказывал Леонов. — Передали свои позывные в эфир — все до сраки! Началась вьюга. Мороз — градусов 25. Мы назад в корабль. А он уже остыл. Сняли скафандры, вылили из них влагу — при приземлении пот лил с нас ручьями. Затем сняли, выжали и надели снова белье. Но теплее не стало. Распороли ножом оболочку скафандров, вынули и обернули вокруг тела теплоизоляционный материал, даже стропами парашютными обмотались, чтобы удержать тепло. Выглядели, конечно, как чукчи в оленьих шкурах. Но все же могли двигаться и собирать сухостой для костра.
Вся центральная пресса и радио трубили, что экипаж давно отдыхает на даче обкома партии. А нас нашли только через трое суток. Когда прилетели вертолетчики и мы собрались улетать, из тайги вышла бригада охотников. Они всю ночь пробирались на лыжах к нам.
Увидев, что авиаторы опередили их, они огорчились, но виду не подали. «На этом чугунке, что ли, летали? — кивнули мужики на наш зарывшийся в снег черный от нагара корабль. — Что-то мал больно. А в газетах писа-ли… » Мы стали объяснять, что с ракетами-носителями все это выглядит гораздо солиднее. Они не поверили и хотели уйти, чтобы не мешать нам. Но мы вернули их и подарили им на память сувениры».
После полета один специалист пытался обвинить экипаж «Восхода» в непрофессионализме. Сергей Королев выставил обвинителя за дверь. Как-то, вспоминал Леонов, Сергей Павлович пригласил их с Юрой Гагариным на свой день рождения. Когда гости разошлись, они остались втроем. И за бутылкой коньяка проговорили до четырех утра. Королев неожиданно разоткровенничался, рассказал о своей жизни, об аресте, пытках, о ссылке в Магадан, где чуть не погиб. Будто хотел выговориться. А через два дня он умер.
- Однажды Леонова привез ко мне наш первый секретарь райкома Николай Слинько, — вспоминает доктор Касьян. — Честный, порядочный и смелый был человек, царство ему небесное, не боялся возразить даже первому секретарю обкома Федору Моргуну. Ну, моя Андриана, супруга любимая, сразу стол накрыла. Выпили-закусили мы на дорожку и отправились в плавни охотиться на уток.
День был осенний, солнечный. Леонов и Слинько подняли такую пальбу! Секретарь райкома потом говорит: «Видел в своей жизни многих браконьеров. Сам браконьер. Но такого, как Леонов, встретил впервые. Семнадцать выстрелов из двустволки — и девятнадцать уток». Слинько сделал семь выстрелов — четыре утки. «Настоящим» же охотником признали меня: ни одного выстрела, ни одной утки. Ну не любитель я убивать, уничтожать природу!
«Тебе, Николай Андреевич, не такая нужна охота, — сказал Леонов. — Для тебя охота — это когда тебе охота и ей охота». «Да уж, Алексей Архипович, — засмеялся Слинько. — Касьян как насмотрится на фигуры дамочек, которые разлегаются перед ним на топчане, то разве утки ему будут сниться?»
Нас с космонавтом сблизило еще и то, что у Леонова росли две дочери и у меня три. «Мы с тобой дамских дел мастера», — шутил Алексей.
А потом, через годы, произошла трагедия — одна из дочерей Леонова умерла в 35-летнем возрасте от заболевания легких. Что-то там медики недоглядели.
Несколько лет назад над ее могилой на кладбище близ Звездного городка надругались искатели цветных металлов, сорвавшие с надгробья бронзовые элементы. Вандалов потом нашли — ими оказались два прапорщика.