Вернувшись через много лет в Киев, Юлия Леонидовна именно здесь отметила свой юбилей Восемнадцать лет после смерти Никиты Хрущева его внучка Юлия скрывала свое происхождение. Она жила под фамилией Петрова и перешла на настоящую с приходом к власти Михаила Горбачева. Лишь тогда разрешили и ругать, и хвалить бывшего генерального секретаря Советского Союза. Для Юлии Хрущевой началась другая жизнь, в которой имя знаменитого деда стало для нее, сотрудницы АПН, знаковым. Кстати, при жизни Никиты Сергеевича Юлия Леонидовна называла его папой. Так называет она его и сейчас…
- Конечно, он мне дедушка, — рассказывает Юлия Леонидовна. — Я не помню отца. Он погиб в 1943 году. И, вопреки домыслам, никогда не был в концлагере. Его фотография висела над моей кроватью, я знала, что папа был на фронте.
- А мама?
- Ее арестовали по 58-й статье, как врага народа. Более десяти лет она провела в лагере. Дедушка с бабушкой никогда о ней не говорили, и я думала, что она погибла вместе с отцом. Я знала, что она тоже летала, занималась в киевском аэроклубе. В общем, ее имени в нашем доме не упоминали. А поскольку никто никогда лишних вопросов не задавал, то я особо над ее судьбой не задумывалась. Знала, что Никита Сергеевич и Нина Петровна мне не родители, но всегда относилась к ним с огромной нежностью, благодарностью и любовью. А о существовании матери я узнала, когда окончила школу, в 16 лет. Нужно было подавать документы в университет, и мне все рассказали. Я была в шоке. Потом мы стали общаться с мамой, но по-прежнему своими родителями считала дедушку с бабушкой.
- Вы ведь пошли в школу в Киеве?
- Я проучилась здесь три с половиной года — в 61-й школе на улице Мельникова. Мы жили в большом особняке, сейчас там, по-моему, больница.
- Теперь на этой территории Институт педиатрии и акушерства, а ваш дом киевляне знают как «дачу Хрущева».
- Да-да, красивый двухэтажный особняк. Я с семьей деда приехала в Киев в 1944 году. Меня поселили в одной комнате с Леной, которая была старше меня на три года. В соседней комнате жил Сергей, спальня родителей была наверху. Внизу — кабинет отца и столовая. Но самым любимым местом для всех была открытая терраса.
- Там-то и устраивали приемы?
- Тогда было не до приемов! Может, разве что на Новый год, когда в холле ставили большую елку. Если намечался какой-то банкет в Москве, который устраивал Сталин, папа отправлялся туда сам. Тогда так было принято — к вождю члены правительства ездили без жен. Помню, первый раз мама пошла на прием в Кремль вместе с папой только в 1954 году… Зато в Киеве по воскресеньям устраивались семейные обеды. Все рассаживались за большим столом и делились новостями. В доме был железный порядок.
- Отец считался главой?
- Главной в доме была мама. Она была очень правильной и строгой. Без эмоциональных всплесков. Я никогда не видела, чтобы мама с папой бурно выражали свои чувства. У нас в доме все вели себя сдержанно. Мама могла выражать недовольство, скажем, моим поведением в школе…
- Вы были не самой лучшей ученицей?!
- Когда я приехала в Москву, то первое время очень скучала по киевской школе. Мне казалось, что в новой школе слишком строгие порядки. Я перешла в четвертый класс и уже стала ощущать свое положение. Директор школы часто звонила маме с жалобами: то я ушла с урока, то не поздоровалась с учителем.
- Дома вас ругали?
- Нет, но мама ТАК молчала, что лучше бы ругала! И папа тоже. Я не любила математику и физику, а по остальным предметам у меня были пятерки. Директор школы хотела оставить меня еще на год в десятом классе, чтобы я таки получила золотую медаль. Когда я узнала об этом, то пришла в ужас, заявив, что мечтаю только об одном — как можно скорее покинуть школу. Мы вместе с моей подругой, дочкой Семена Михайловича Буденного (дружим до сих пор), решили поступать в Московский университет. Правда, домашние были этим недовольны.
- Кем же вас видел Никита Сергеевич?
- Учителем или агрономом. Считал, что это самые полезные профессии. Но я ни к тому, ни к другому не тяготела. Особенно к работе на земле. Правда, на даче я выращивала редкие сорта растений. В 1965 году мы с мужем купили старый генеральский домик и долго скрывали это от отца.
-???
- Папа считал, что дача — это обуза. «Люди должны отдыхать в домах отдыха, с семьей… » — говорил он. Отец был просто утопическим идеалистом. Когда папа впервые приехал на нашу дачу в Переделкино и увидел неухоженный сад из 56 яблонь, то сказал, что у таких людей, как мы, деньги нужно отбирать. Сердился: «За растениями ведь нужно ухаживать!» Был просто в шоке. Потом прислал специалистов, которые обрезали яблони и привели в порядок сад.
Зато у самого Никиты Сергеевича рука была легкая. На пенсии у него было два занятия для души — мемуары и сад. Последние годы он жил на даче в Петрово-Дальнем. Там разводил совершенно невероятные растения. Перед самой смертью он вырастил огромного размера помидоры. Мама рассказывала, что он хотел их снять в конце августа, но потом решил: нет, пусть еще постоят до приезда детей! На следующий день на плоды упала роса, и они почернели. Он дико расстроился. А потом попал в больницу.
- Вы хотите сказать…
- Нет-нет, он умер не из-за этого. Инфаркт у него случился из-за мемуаров. Ведь он их никому не отдавал и не предполагал, что они могут где-то выйти! Но мемуары вышли в печать один раз, второй. После второго случая его вызвали в ЦК, и папа сказал: «Я никому ничего не отдавал! Спросите у охраны, которая следит за моим домом!»
- Как же это случилось?
- Мемуарами отца занимался Сергей. Тогда у меня тяжело болел муж, и я редко бывала у родителей. Сергей в своих воспоминаниях писал, что отдал их в печать умышленно. Но я не верю. Он не мог этого сделать. В общем, третий выход книги стал для отца большим ударом. Третьего инфаркта он не пережил.
- Вы успели проститься с Никитой Сергеевичем?
- Да. Тогда моя младшая дочка пошла в первый класс. Помню, папа позвонил ей, поздравил с началом трудовой деятельности. Для него это было очень важно. А через два дня попал в больницу с инфарктом. Из книг взял с собой лишь томик Лермонтова. В красном переплете. Одиннадцатого сентября позвонила мама и сказала: «Приходи, ему стало лучше». Я с легкой душой перед больницей пошла на родительское собрание. Помню, сидела за партой, и вдруг в дверях появилось почерневшее лицо моей няни. Я сразу все поняла, выскочила из школы, села в машину и помчалась в больницу. Влетела в палату, а мама говорит: «Потрогай его грудь, он еще теплый. Но его уже с нами нет… »
Папу хоронили, как преступника. На дачу к нам в Петрово-Дальний приехал представитель управления делами Совета Министров и сообщил, что похороны будут в 11 утра в понедельник. Была суббота. Мы в шоке: «До обеда же не принято хоронить!»
Сообщение в газете появилось только в понедельник. Короткая заметка: «Умер персональный пенсионер… » и так далее. Мало того. На кладбище объявили санитарный день! Пускали только иностранных журналистов и родственников. Прощание прошло в морге, а оттуда похоронный кортеж на огромной скорости, нарушая правила движения, помчался к Новодевичьему кладбищу. Подъехали прямо к месту, где была вырыта могила. Люди, которые хотели сказать прощальное слово, вынуждены были становиться на холмик свежевырытой земли. Дождь лил, как из ведра.
- Хрущева отпевали?
- Что вы! Ни о каком отпевании и речи не было. Мама и папа были нерелигиозными людьми. Папа считал религию опиумом для народа. Даже свою первую жену, мою родную бабушку Фросю, которая умерла от тифа, он не дал отпеть. Сказал: «Нет, и закончим на этом». Считал, что религия одурманивает, мешает учиться. Папа преклонялся перед точными науками. Но как-то уже на пенсии мне сказал: «Кто не работает, тот не ошибается. Наверное, я во многом ошибался… »
- Когда Никита Сергеевич отошел от дел, многие его поддерживали?
- Он дружил с Романом Карменом, у него бывали Шатров, Евтушенко. Даже Высоцкий как-то напросился.
- Напросился?
- Да. Говорит мне: «Хочу посоветоваться с Никитой Сергеевичем. Мне не дают петь». Я ему: «Володя, пойми, папа так далек от этого, что не сможет ничего тебе посоветовать. К тому же он не знает никого из нынешних работников отдела культуры ЦК». «Все равно хочу», — настоял Высоцкий, и мы поехали. Папа его замечательно принял, хотя песен Володи не знал. Вообще, папа любил ходить в театр. Мы часто бывали в «Современнике», МХАТе, где раз пять смотрели «Марию Стюарт».
- В те годы часто проводились декады, в том числе украинской культуры.
- Папа был на всех декадах. А потом принимал гостей на даче. У нас бывали Гнатюк, Корнейчук, Ванда Василевская, Бажан. Кстати, Бажана папа спас от обвинения в национализме.
- Тем не менее его обвиняют в причастности к смерти Бориса Пастернака.
- Это страшная история. Но, поверьте, она была сфабрикована товарищами по цеху Бориса Леонидовича. Ведь папе все его творчество было представлено как воспевание «белого движения». Времени разбираться не было, собрался Союз писателей, приняли постановление о запрещении выезда Пастернака за границу, и он не смог получить Нобелевскую премию за «Доктора Живаго». Но перекладывать всю вину на папу было бы нечестно. Как и в случае с Эрнстом Неизвестным.
- Когда Никита Хрущев устроил разгром художественной выставки в Манеже?
- Да. Но ведь экспозицию специально составили так, чтобы там было представлено только абстрактное, непонятное Хрущеву искусство. Более того, министр культуры Екатерина Фурцева узнала о том, что Никита Сергеевич находится в Манеже, лишь спустя час после его прибытия. Все было подстроено.
- Понятны ваши чувства, но…
- Я не отрицаю, что многое в работе Хрущева было неправильно. И он с этим тоже соглашался. Но обвинять папу во всем, что тогда происходило… Он просто физически не мог за всем уследить. И тогда находилось много «помощников».
- Говорят, Никита Сергеевич был горячего нрава. Чего стоит только история с ботинком, которым он стучал по трибуне в ООН!
- Да не стучал он ботинком! Вранье это! И не на трибуне это происходило, а за столом, где сидела вся делегация. Ведь ни один человек не может сказать, что видел это сам. Есть лишь фотография, на которой действительно ботинок каким-то образом оказался на столе. Но это был не его ботинок! Он никогда не носил обувь со шнурками!
Да, папа нервничал и стучал по столу, когда был недоволен каким-то решением. Но только кулаком! Так сильно, что у него сломался браслет на часах. А фотография, я уверена, была смонтирована. Или ему просто подбросили ботинок…
- Вы никогда его об этом не спрашивали?
- Нет, папа вернулся из поездки очень возбужденным. Потом было не до того. Столько всего происходило… Но он никогда не говорил, что стучал ботинком. А вот сломанные часы показывал…
- Наверное, дорогие?
- По-моему, наши, фирмы «Заря». Папа был начисто лишен стремления к обогащению. У него даже не было своей машины. Как-то папе подарили небольшое авто. Сначала он сказал, что будет на ней ездить за грибами, а потом подарил ее своему шоферу.
- К вещам он тоже относился спокойно?
- Любил галстуки и шляпы. Они у него всегда были самые модные. А вот ботинки носил только одного фасона — с язычком на пятке. И летние, и зимние — одинаковые. Любил вышиванки. Их ему дарили. Он был минималист. Его любимым блюдом были деруны. Обожал вареники и борщ. Даже на праздничных обедах основным блюдом считал холодец.
- А как насчет спиртного?
- Никита Сергеевич в молодости состоял в обществе трезвости. Поэтому все разговоры о его пьянстве — ерунда! Потом, конечно, при Сталине он не мог не пить — пили все. Но он пил очень грамотно. Презирал людей, которые вовремя не могут остановиться. Пьяных не терпел. Сам мог выпить умеренно. Водки или хорошего коньяку. У него была рюмка с толстым дном, создающая иллюзию, что она полная. Кофе не пил совсем. Любил пить чай из стаканчика со стеклянной ручкой. И сахар только колотый, вприкуску.
- Рассказывают, что Никита Сергеевич часто переходил в разговоре на украинский язык.
- Незадолго до смерти мамы я как-то ей сказала: помнишь, папа прекрасно знал украинский язык? А мама была ведь из Западной Украины. Она удивленно посмотрела на меня: «Ты что, Юля? Да он его почти не знал». Но любил. И украинские песни знал. Мог запросто подпевать, правда, отменным голосом никогда не отличался.
Папа был почти одного роста со мной — 1 метр 68 сантиметров. И нога у папы была небольшая, 38 размера. Я совершенно спокойно каталась в его лыжных ботинках. Папа прекрасно ходил на лыжах. Почему-то все считают, что у него были голубые глаза. Он был кареглазым с довольно маленькими ладонями и короткими руками. Мог взорваться по любому поводу, правда, быстро отходил. За всю жизнь я не слышала от него ни одного бранного слова.
- Даже когда его отстранили от власти?
- Даже тогда. Он приехал из отпуска прямо на дачу. Помню, предложил мне прогуляться по лесу. Мы бродили вместе три часа, он читал наизусть Некрасова. Я понимала, что лучше его ни о чем не спрашивать. И он был благодарен мне за это. Охранники следовали за нами по пятам, затем папа сел в машину и уехал в Москву.
- Бывшие соратники отвернулись от него?
- Многие его предали. Но, помню, всякий раз, когда я приходила в кабинет к Фурцевой, в конце разговора она показывала глазами на телефон, потом наверх и говорила: «Привет от меня огромный!» И я все понимала…
- Что случилось с дачей в Петрово-Дальнем?
- Ее разрушили. А на том месте построили кемпинг. Не стало большого красивого участка с маленьким деревянным домиком. После смерти отца через полтора месяца оттуда уехала и мама. Ей дали полдома в Жуковке. С крошечной кухонькой и небольшой комнатой. Она умерла в 84 года, но до последнего дня можно было провести пальцем по любой поверхности — ни пылинки! Когда она умирала, ее последние слова были об отце…