Вчера исполнилось 90 лет со дня рождения знаменитой певицы
Алла Баянова до сих пор поет ТОЛЬКО вживую. Ее бархатный голос не утратил былой красоты. А голубые глаза -- способность по-детски с восхищением смотреть на мир. Она много выступает. Всегда ездит со своим аккомпаниатором и помощницей.
Почти ничто не выдает преклонного возраста Баяновой. Она легко опирается на палочку, с которой не расстается даже на сцене, и трогательно прижимает к груди тонкие пальцы, унизанные кольцами. Правда, королева цыганских песен, от которой теряли голову Александр Вертинский и Петр Лещенко, румынская баронесса не любит драгоценностей. Единственная ее гордость -- удивительной красоты гранатовый браслет, доставшийся ей от матери…
-- Вы так хорошо выглядите…
-- (Расхохоталась. -- Авт. ) О-ой, скажешь тоже…
-- Честное слово! Как вам это удается?
-- Так и быть, поведаю. Кстати, тебе первой. Я выгляжу ТАК -- в мои-то безумные годы! -- потому, что просто сумасшедше люблю жизнь! Обожаю все молодое и красивое. Включая людей, животных и природу…
Я так счастлива, что во мне еще живут эти чувства. Особенно сейчас, весной. Я гуляю возле своего дома, по садику на Арбате, наблюдаю, как молодые листочки покрываются каким-то особенным блестящим лаком, и счастлива. Это дает мне силу и здоровье.
-- Да вам можно позавидовать!
-- Особо-то завидовать нечему. Здоровье у меня не ахти. В последнее время я сильно болела. Простуда перешла в бронхит, который оставил неизлечимые следы в моем организме. Увы… А ведь для меня легкие, горло -- самые важные на свете инструменты.
-- Известно, что вы никогда не поете под фонограмму.
-- Конечно! Даже не понимаю, как так можно петь! Всегда искренне удивляюсь молодым певцам, которые поют под эту, как ее…
-- Фанеру.
-- Вот-вот. Слово-то какое неприятное… Ведь тогда не можешь полностью передать чувства, владеющие тобой на сцене. Когда перед моим выступлением во Дворце «Украина» организаторы узнали, что я буду петь вживую, сначала никто не поверил. Но я настояла, и специально для меня выкатили рояль… Погоди, я что-то важное тебе до этого рассказывала.
-- Про любовь к жизни.
-- Конечно, про любовь. Как я могла забыть?! Без нее ничего в мире не существует. Я говорю не только о любви человека к человеку, но и о братьях наших меньших. Вот у меня дома живут пять питомцев…
-- Да вы что?!
-- И ничего, справляюсь… Собака и четыре кошки. Как-то я открыла дверь соседке, а та стоит с собакой и говорит: «Алла Николаевна, сегодня ночью его хотят застрелить… » Я опускаю глаза и вижу роскошную головку породистой колли и ее УМОЛЯЮЩИЕ глаза. И сразу все поняла. Колли осталась у меня. Так и живет со мной уже второй год. Кошка Марьиванна ее обожает. Недавно она принесла мне потомство, так что котов в доме много… В общем, самый верный рецепт долголетия -- в любви…
-- Ну, наконец-то речь пойдет о мужчинах.
-- Как же без них?.. В моей жизни было много мужчин -- красивых, сильных, знаменитых. Но, ты знаешь, теперь я сожалею о многих возможностях, которыми в свое время пренебрегла. Я все время была замужем. То за одним, то за другим… Эдакая верная дура-жена.
-- Слышали бы вас ваши мужья…
-- Это точно, не простили бы мне таких слов. Но ведь с годами приходит мудрость. А тогда в голове была одна лишь любовь.
-- Ваш последний муж был румынским помещиком?
-- Боярином. Я была с ним счастлива. Впрочем. Как и с двумя другими. Я с головой окунулась в домашнее хозяйство: поросята, телята, жеребята. Его отец был известным в Румынии политиком. Но моего мужа послали работать на канал Черное море -- Дунай, там он потерял здоровье, тяжело заболел и вскоре умер. Короля в то время в Румынии уже не было. В общем, все поменялось, и я уехала в Советский Союз. Я ведь не румынка -- бессарабка. Когда-то Бессарабия как страна существовала при Румынии со столицей Кишинев. Там я и родилась. Наша страна была небольшая, говорили в основном на русском языке. Жизнь была красивая! Везде французские модные магазины…
-- Это вы уже о Франции?
-- Так давно все было… Меня ведь родители увезли во Францию еще маленькой девочкой. Там я и выросла. Мой папа был известным румынским оперным певцом, работал в театре Балиева «Летучая мышь». Во время гастролей во Франции папа ушел от Балиева и остался в Париже, выступал в шикарном кавказском ресторане «Казбек». Мой отец был очень красивый, богатырского телосложения. Первый раз я вышла на сцену вместе с ним. Он изображал слепого старца, я -- поводыря. Отец пел прекрасным баритоном «Вечерний звон… » Однажды на таком выступлении, уж не знаю, что меня дернуло, когда папа должен был исполнить эту песню, я тоненьким голоском завела: «Вечерний звон… », папа подхватил, и мы дуэтом очень трогательно ее спели. Что тут случилось! Зрители повскакивали со своих мест, оглушили нас криками «браво!». Хозяин ресторана сразу же увеличил нам зарплату. Папа был счастлив, мама -- категорически против моих выступлений. Но я уже вкусила славы и хотела идти на сцену. Мне тогда было всего 13 лет.
-- В Париже вы встретились с Вертинским?
-- Это был подарок судьбы. Вертинский в те годы пел в шикарном, очень дорогом ресторане «Большой Московский Эрмитаж». Его хозяином был помещик Рыжиков, выписывавший для выступлений самые дорогие и интересные номера из-за границы. Вертинский был страшно популярен! Был очень элегантен и хорош собой. Всегда в безукоризненных костюмах. В то время он уже отошел от образа Пьеро, говорил, что этот этап для него уже пройден.
Я в это время работала в одном французском ночном баре. Помню, как-то во время моего выступления в зал вошел господин в очень красивом смокинге темно-синего цвета с белой камелией в петлице. Я пела таборные песни. Цыгане имели в Париже огромный успех. Когда я закончила петь, этот господин подошел ко мне и спросил: «Ты одна?» Я ответила, что пришла с мамой. Она всегда меня сопровождала, чтобы сразу после выступления увезти домой. «Ну, иди, знакомь меня с мамой!» -- господин взял меня за ручку и подвел к столику. Мама улыбнулась ему и говорит: «Александр Николаевич, я вас умоляю: не троньте ребенка! Оставьте ее в покое. Тем более, что моя девочка не увлекается вашим творчеством». Тут мама его обманула, потому что я ОБОЖАЛА Вертинского!
-- Вы его не узнали?
-- До того момента я никогда его не видела! Хотя песни знала наизусть. Вертинский посмотрел на меня ласково-ласково, взял за руку и настойчиво сказал: «Твое место в «Большом Московском Эрмитаже». Рядом со мной. Сегодня же ты увольняешься из бара». Отказать Вертинскому было невозможно. Тем более, что это открывало для меня потрясающие перспективы. Родители не стали противиться моему переходу. Вертинский был очень состоятельным человеком. Работал только в «Эрмитаже». Часто на репетиции приходил со своим любимым белым бульдогом Люсей. Помню, в день моего первого выступления Вертинский преподнес мне большой букет пунцовых роз. «Это тебе, Аделаида, -- сказал Вертинский. -- На память об этом дне и обо мне… »
-- Почему Аделаида?
-- Он так всегда меня называл. Говорил, что я как «хор-птица». Полтора года я работала с Вертинским, пока отец, у которого всегда была тяга к перемене мест, не решил покинуть Париж. Нам предложили очень выгодный контракт в Белграде. Денег тогда особых в семье не было. Отец кричал матери, которой не хотелось уезжать из Франции, что ему даже не за что купить мне хорошую шубку. В общем, спорить с ним было бесполезно.
-- Позже вы встречали Вертинского?
-- Нет. Я узнала, что он вернулся в Советский Союз и тут же написала ему письмо -- напомнить о себе. Но ему письма не передали. А когда я это поняла, было уже слишком поздно…
После Белграда мы с отцом и матерью поехали в Грецию, затем снова оказались в Бухаресте. Городе, в котором я встретила свою судьбу…
-- Первая любовь?
-- Он был руководителем ансамбля знаменитого Петра Лещенко, пианист Жорж Ипсиланти. Нас сразу поразила стрела Амура…
-- Он был старше вас?
-- На восемь лет. Мне шел пятнадцатый. Мама сказала: «Нет! Никаких встреч!» Отец кричал: «Чтоб его ноги здесь не было!» Им казалось, что какой-то неизвестный грек -- не пара их дочери. На самом деле Жорж был правнуком великого греческого полководца. Но мои родители видели меня замужем только за пэром.
-- Судя по всему, их ожидало разочарование…
-- Мы с Жоржем расписались. На нашу свадьбу ни отец, ни мать не пришли. Помню, Петя Лещенко сразу после свадьбы пригласил нас к себе домой пить водку. Мы как раз отыграли свой номер и в три часа ночи пришли к нему в гости. У меня были красные от слез глаза. Я обожала своих родителей, но начинала новую жизнь с человеком, которого они НЕ любят и не будут НИКОГДА любить. Я пила шампанское, мужчины -- водку. На стол поставили все, что было в доме. Петина мать испекла блины. Я пила, ела, рыдала, а Жорж все приговаривал: «Что же ты, дурочка, плачешь? Ведь мы вместе и любим друг друга. Что может быть важнее?.. »
-- Родители так и не примирились с вашим замужеством?
-- Нет. В конце концов, может, в чем-то они были и правы… Через несколько лет после нашей женитьбы Жорж мне изменил, сошелся с другой женщиной. В то время меня очень поддержал Лещенко.
-- Вы были с ним дружны?
-- И с его женой Зиночкой. У них была дача недалеко от Бухареста. Там мы проводили все свободные дни. Очень весело -- с анекдотами, гитарой, песнями… Придумывали игры, предавались воспоминаниям. Там я встретила свою вторую большую любовь. Правда, он был женат, но это не могло нам помешать. Петя говорил: «Твоя, Алка, любовь сразит все преграды… » У Лещенко был сын Игорек, который позже умер от рака. Две сестры Петра, которые вместе с ним жили, выступали с ним. Петька пел под гитару, а они танцевали.
-- Вы его так и называли -- Петька?
-- Ну да. А он меня -- Алкой. В конце тридцатых Лещенко открыл в Бухаресте ночной ресторан. Он пользовался огромной популярностью. Долгое время я там и выступала. Потом в театре «Альгамера», пока за мной не пришли…
-- Вас посадили за исполнение русских песен?
-- Однажды утром к нам в квартиру вломились угрюмые молодые люди, перерыли весь дом, ничего не нашли и забрали меня с собой. А вечером под конвоем отправили в лагерь, как сторонницу и агитатора Советского Союза. Это было в 1940 году. И начало военных действий я встретила в заключении. Не хотелось бы вспоминать о том ужасном времени. Каждый раз, рассказывая, начинаю плакать… К сожалению, плохое помнится до мельчайших подробностей.
-- Многое хотелось бы вычеркнуть из памяти?
-- Может, только те страшные полтора года, которые я просидела в лагере. Да еще лишения, испытываемые во время режима Чаушеску. Впрочем, все это тоже МОЯ жизнь. И я в конце концов благодарна, что так много в жизни испытала, пережила, увидела и еще надеюсь увидеть. Да-да! А вы как думаете?
-- Я в состоянии лишь восхищаться…