Его произведения исполняет заслуженная артистка Украины Инеш. А германская пресса назвала самодеятельного композитора «украинским Бетховеном»
Как ни странно, Леонид Пономаренко безупречно играет на многих инструментах. Так и хочется сказать, что с медведем, который многим здоровым на уши наступает, Леонид Алексеевич не встречался, слух у него, дескать, идеальный. Но это, наверное, все равно что при Маресьеве говорить о модной обуви. Ибо без слухового аппарата Леонид Алексеевич не слышит даже собственного голоса. Знакомые космонавты рассказывали, что за несколько дней испытаний в сурдокамере, когда сидишь в полной тишине, можно сойти с ума…
Пономаренко тоже бывал на грани. Разбил от отчаяния не один слуховой аппарат. Не подходили. Пока, благодаря народному депутату Украины Татьяне Засухе, главе Обуховской райгосадминистрации Ивану Янковскому и мэру Обухова Владимиру Мельнику, ему не купили импортный, за 500 долларов. Но тяжело жить даже с таким, самым совершенным, прибором человеку, помнящему с детства голоса родных людей, шелест листвы вишняка вокруг хаты, пение птиц да шум машин с киевской трассы.
Леонид -- мужик видный, работящий, силушкой Бог не обидел. У него растет хороший сын. Но семейная жизнь не сложилась. Возможно, его лучше понимала бы женщина с такой же бедой. Только это каждый день напоминало бы…
Вот и остались они в старом родительском доме вдвоем со старшей сестрой Галиной Алексеевной, бывшей учительницей словесности. После выхода на пенсию Галина Алексеевна, тоже женщина одинокая, полностью посвятила себя дому. Вдвоем с братом ухаживают за живностью и огородом. А по вечерам сестра берет листочки со словами новых песен, исправляет ошибки, помогает «подрихтовать» рифму, ритм…
Утряся все текстовые нюансы, Леонид надевает наушники и садится за синтезатор. Мозолистые крестьянские пальцы скользят по клавишам и извлекают мелодию. Голос у него негромкий, но густой, чуть хрипловатый, чем-то напоминает Юрия Визбора.
-- В семь лет, уже в первом классе, я переболел корью, -- вспоминает Леонид Пономаренко. -- Пошло осложнение на слуховой нерв. Поначалу не замечал, что слух ухудшается.
Помню, во время диктантов перестал хорошо слышать части предложения, которые диктует учительница. Попросить ее повторить стеснялся. Учительница думала, что я невнимателен. Пошли двойки, нарекания. Стал второгодником. Пытался подглядывать у одноклассников. Они, считая, что я балбес, заслоняли тетрадки. Однажды не выдержал, заплакал. Мама как-то просит что-то сделать. А я сижу и смотрю на нее. Она раздраженно: «Льоню, ти що, глухий?» Я же вижу -- только губы у мамы шевелятся. И тут маму осенило: «Дитино моя!.. » Прижала к себе, запричитала. Пошла к учительнице. Та пересадила меня на первую парту, начала относиться внимательнее.
Я даже в музыкальную школу поступил по классу баяна. Очень музыку любил. У нас в роду кто пел, кто играл…
Леонид Алексеевич берет гармошку и заводит залихватскую мелодию. Потом передвигает инструмент за спину, поддерживая ремень рукой на уровне локтя. И так же лихо продолжает играть. Его лицо преображается, начинает светиться.
-- Меня, конечно, пытались лечить, -- продолжает рассказ Леонид Пономаренко. -- Даже к профессору Коломийченко, киевскому светилу, возили. А он посмотрел меня, историю болезни и сказал моим родным, что, мол, улучшения не ждите, будет только хуже. Он думал, что я совсем уже глухарь. А я тогда еще немного слышал. Не хотел маму огорчать своими слезами, она и так была убита, пытался виду не подавать. Но на душе так горько было. Даже жить не хотелось. Хотя и читал книги про героев разных со всякими несчастьями. Да, наверное, помогали примеры Павки Корчагина и Маресьева. И про того же Бетховена в музыкальной школе рассказывали. Но читать и думать о чужом горе легче, чем испытывать его на собственной шкуре.
Из-за моей глухоты я позже в молодости даже чуть в тюрьму не загремел. Не удивляйтесь. Работали как-то летом у нас в Обухове студенты. И что-то не поделили с местными парнями. Завязалась драка. Я находился поблизости, глазел. Налетела милиция. Всех загребли. Заодно и меня. Среди дерущихся оказались сынки каких-то начальников. Их вскоре выпустили. А против меня возбудили дело. Следствие, суд… Меня сделали чуть ли не зачинщиком! Дескать, мне не понравилось, что якобы кто-то сказал в мой адрес что-то обидное. «Да он же не слышит!» -- говорит следователю сестра. -- «Ну так, может, показал жестом», -- нашелся тот. Я же ни на следствии, ни на суде сказать ничего не могу -- не понимаю, что обо мне говорят. Хорошо, что Галя, девушка боевая, добралась до Дмитра Гнатюка -- народного артиста СССР, депутата Верховного Совета по нашему округу. И он, спасибо ему, помог восстановить справедливость.
-- А вы не пытались общаться с обществом глухих? С товарищами по несчастью вроде бы легче найти общий язык?
-- Нет. Наверное, это означало бы поражение. Эти люди, не в обиду им будь сказано, постоянно напоминали бы мне о моем несчастье. И потом, разве можно переложить музыку на язык глухих? Поэтому меня всегда тянуло к здоровым. Брал гармошку, баян, гитару… И люди шли ко мне. Музыку я, даже когда совсем перестал слышать, чувствовал пальцами, что ли. Вибрации от инструмента, наверное, как-то передаются в мозг. У меня пальцы очень чувствительные. У нас, например, колодец очень глубокий. Случается, оборвется и утонет ведро -- ни у кого не получается его кошкой зацепить -- ничего не видно, не слышно. А я пальцами чувствую, когда крючок начинает скользить по железу и подбирается к дужке.
Сейчас, конечно, с хорошим слуховым аппаратом мне легче. Но даже к нему, когда работаю за синтезатором, наушники не всякие подходят. Так я сделал сам, из старых динамиков и кусков поролона. Полгода назад к нам домой приехали журналисты «Нового канала», готовящие передачу «Гордiсть країни». Попросили спеть перед камерой. Кто-то говорит: «Убери ты эти уродины, тебя же на всю Украину снимают, а у тебя из ушей поролон торчит!» А что поделать, если в других не слышу…
Словом, с детства еще я начал писать песни, которые понравились друзьям, а также участникам обуховской художественной самодеятельности. Вокальная группа «Добродiї» повезла их в Германию. Там мужики рассказали, что автор песен -- глухой как пень. «О, украинский Бетховен натюрлих!» -- воскликнули немцы. Ну, это, конечно, слишком круто, я симфонии не пишу. Мне по душе песни лирические, похожие на народные.
Их однажды заметил наш земляк, к сожалению, ныне покойный, журналист Украинского радио Виктор Овсиенко. Чтобы сделать обо мне передачу, пригласил в Киев. Пришли мы с Витей и сестрой (она у меня вроде продюсера) в радиостудию записываться. А там вижу: девушка обалденно красивая, лицо знакомое вроде, я ее в телевизоре видел! Да это же Инеш, заслуженная артистка Украины! А такой простой и доброй оказалась! Я подарил ей две свои песни. Она чуть не расплакалась: «Мне все дарили, кроме песен!» И спела их по телевидению, у меня видеозапись есть. А когда в прошлом году в районном Дворце культуры отмечали мое 50-летие, Инеш приехала меня поздравить.
Инеш и Овсиенко познакомили нас с людьми, которые помогли мне записать аудиокассету и компакт-диск «Дивосвiт». Участвовавший в этом деле известный пианист и композитор, преподаватель Национального университета культуры и искусств Тимур Полянский потом рассказывал: «Мне никто не поверил, когда я дома сказал, что сегодня записывал глухого музыканта».
Написал я песни также для Нины Матвиенко и Верки Сердючки. Если исполнят, буду рад. Просто мне кажется, что в их исполнении они звучали бы лучше, чем в моем. Мне же больше нравится мелодии и слова сочинять да аранжировкой заниматься, то есть раскрашивать мелодию инструментальными красками.
Эх, мне бы «Ямаху» профессиональную. У нее возможности значительно шире -- звук любого инструмента или целой группы инструментов оркестра может воспроизвести, не то что мой любительский синтезатор. Мы его за 700 долларов купили. Старые отцовские «Жигули» продали. А профессиональный стоит раз в десять дороже. Живу же я на пенсию по инвалидности. За нее нынче и балалайку не купишь. Но ничего. Без песен было бы хуже.