Исполнилось 70 лет со дня рождения замечательного шахматиста
Льву Полугаевскому не суждено было стать чемпионом мира. Зато с какой симпатией и уважением относились к нему шахматные болельщики! Пожалуй, не было в многовековой истории шахмат игрока, настолько преданного своему искусству. Он ушел из жизни девять лет назад в Париже, куда переехал вместе с семьей из Москвы. И, по какому-то невероятному совпадению, именно в день смерти гроссмейстера вышла книга, ставшая главным делом его жизни. В столице Франции «ФАКТАМ» удалось побеседовать с женой выдающегося шахматиста Ириной.
Из досье «ФАКТОВ»
Лев Полугаевский родился 20 ноября 1934 года в Могилеве (Белоруссия). Международный гроссмейстер, заслуженный мастер спорта. Трехкратный чемпион СССР. Участник матчей претендентов на звание чемпиона мира 1974, 1977, 1980 годов. Шестикратный победитель Всемирных шахматных олимпиад в составе сборной СССР. Умер 30 августа 1995 года в Париже.
-- Ваш муж тяжело болел? Для шахматного мира его уход из жизни стал огромным потрясением.
-- Я даже самым близким друзьям не говорила, что у него опухоль мозга, — с болью вспоминает супруга гроссмейстера Ирина Полугаевская. -- Только маме и нашей дочери. Одна я знала, сколько ему было отведено. Лежала вместе с ним в палате и высчитывала: «Боже мой, сколько еще дней осталось?.. » Поговорить было абсолютно не с кем. Я стала вести дневник. Писала, а потом все эти записи выбрасывала. Сам Лева так никогда и не узнал правду о своей болезни. Я предупредила всех врачей, не допускала в больницу посторонних, просила, чтобы ни на один звонок никто без моего ведома не отвечал. А Лева, он же умный… Один взгляд, и все понимает. Однажды врач как-то не так на него посмотрела, и он пытал меня потом пять часов. И все пять часов я ему говорила: «У тебя нет ничего серьезного. А у этой женщины просто такой взгляд»…
Я хотела, чтобы наши самые близкие друзья успели приехать и проводить мужа в последний путь. Он шесть дней лежал в морге, а я ходила к нему на свидания, разговаривала с ним… Не могла смириться с его смертью. В закрытый гроб, так хоронят во Франции, положили карманные шахматы, на которых была расставлена позиция варианта Полугаевского. С ней он ушел из жизни. Лева так и не дождался своей книги об этом варианте. Она вышла буквально в день его смерти. На кладбище Монпарнас, где он похоронен, эта книга запечатлена в мраморе.
-- Вы помните, как познакомились со своим будущим мужем?
-- Познакомились мы с ним случайно, в гостях. Я была с его другом, а он пришел после проигрыша какой-то партии. Я только окончила школу. В общем, он мне понравился: великолепно танцевал, был необыкновенным собеседником. Закончит один тост и тут же начинает другой. Друзья говорили: «Дайте Полугаевскому слово, он уже минуту, как молчит». Обожал классическую музыку -- Рахманинова, Бетховена. Любил напевать оперные арии.
-- Как приняли Льва ваши родители?
-- Мой отец -- довольно известный журналист, долго работал в ТАСС. Он интересовался спортом, всегда был в курсе шахматных перипетий, но никогда не думал, что я преподнесу ему такой сюрприз. Папа был уверен, что Полугаевский — пожилой мужчина, так как он давно о Леве слышал. Позвонил своему другу. Тот говорит: «Давай сходим на чемпионат страны. А дочери скажи, пусть держится подальше от этих шахматистов. У них в каждом городе по жене. Надо ее оградить». Оградить-то оградить, а родители мои, познакомившись с Левой, полюбили его на всю жизнь.
У Левы была потрясающая способность отключаться и ничего не слышать во время занятий шахматами. Мой папа всегда стоял на страже его интересов: «Не смей его ничем третировать! Он ведь сейчас готовится к турниру».
-- И надолго он мог так «отключаться»?
-- К обеду я его могла долго звать. Все остывало, я снова разогревала. А он наспех поест и даже не заметит, что именно. В семье говорили: «Ему дай подошву, он и ее съест». Хотя вкусно поесть любил. И пунктик у него еще был: все должно непременно быть свежим. Я его могла трижды в день кормить одной и той же кашей, только варить приходилось ее тоже три раза.
-- А кто занимался воспитанием ребенка?
-- Дочь Катю он любил безумно. Шахматам ее не учил. Когда увидел, что у дочки нет терпения, и она хочет поскорее выигрывать, сразу же сказал, что эта игра не для нее. Когда Катя родилась, мы с ней стали жить у родителей, чтобы ему не мешать. И когда Лева звонил, то даже забывал, что у него уже есть дочка. Он спрашивал у моего папы: «А кто это у вас там плачет?» Отец так серьезно отвечал: «Это твоя девочка, Лева». Катя родилась 28 декабря, и помню, как-то накануне ее дня рождения я поручила мужу достать хорошую елку. Лева заказал елку у знакомого. Время шло, я его стала теребить. И вот звонит он этому знакомому: так, мол, и так, еду к вам за елкой. Тот отвечает: «Да вы ж мне сами сказали, что елка вам нужна к Новому году». И тут Лева выдал: «Да я не знал, мне только что жена сказала, что наша дочка родилась 28-го. Она мне раньше никогда эту дату не называла». Мы все так и легли от хохота. И таких курьезов было много.
-- Вы были в курсе его интересов?
-- Не то слово «в курсе». Я была его советчицей, и он мне рассказывал все от и до. И я его оберегала от всех этих экстрасенсов, от приятелей, которых было очень много, находила, кто с ним может по характеру сойтись. В жизни много предателей, завистников, кого хочешь. Я, конечно, влезала не в свое дело, потому что в шахматы совершенно не играла. Но я все пять часов игры сидела в турнирном зале. Тут уж любой начнет что-то соображать. Кроме того, я что-то спрашивала, узнавала. Психологически я понимала его как гроссмейстера. Его манеру, жесты. Когда, например, ему не нравилась позиция, жесты были всегда одними и теми же. До партии я иногда волновалась. Особенно, если соперник слабый, а он его почему-то боится больше, чем сильного. Лева всегда с подчеркнутым уважением относился к партнеру. Зато после партии мог сказать: «Фраер! Ну настоящий фраер!» Когда Лева был в отъезде, мы созванивались.
-- Скажите, а с женами других выдающихся гроссмейстеров вы общались?
-- Выдающихся шахматистов было очень много: Лилиенталь, Смыслов, Петросян, Геллер, Штейн, Таль. Но ведь все они были конкурентами, а не только партнерами по игре. Победивший получал право играть за границей, проигравший — нет. А играть за границей означало идти вверх по лестнице успеха. Поэтому домами мы мало с кем дружили. Просто со всеми я старалась поддерживать корректные отношения.
-- Ну а в свободное время шахматисты чем занимались?
-- Любили играть в карты: в бридж или в преферанс. Помню, я готовилась к экзаменам, сидела дома, а муж ушел играть в карты. И все нет его и нет. Уже ночь, три часа, четыре… Папе боюсь звонить -- он ведь тут же поднимет всю столицу на ноги. Я в ужасе. И только в семь или восемь утра Лева шмыг в постель. Я говорю: «Это что такое? Где ж ты был?» «Ты понимаешь, -- отвечает, -- полночи я выигрывал, и меня не отпускали, а вторую половину я проигрывал, и я уже сам не уходил». Тут мы начали подушками драться. Во время ссоры Лева стал бросать в мусорное ведро все мои драгоценности, а я -- его шахматные фигуры, книги, тетради. Потом каждый свое находил, и мы мирились.
-- А стресс он как снимал?
-- Иногда мог и рюмочку выпить. Если нервничал, кричал сильно. Помню претендентский матч в Швейцарии с бразильцем Мекингом был очень тяжелым. Столько скандальных ситуаций! И вот Лева не выдержал. Вроде я чего-то там купила больше, чем нужно было. Он так орал, что тренеры, когда его услышали, с испугу закрыли дверь. Я приготовилась идти на торжественное закрытие, а он все орет и орет. «Если ты не прекратишь, -- говорю, -- я на закрытие не пойду». Но надо было знать Леву. Когда он заводился, то остановиться уже не мог. И я не пошла…
-- Может, муж просто не хотел, чтобы на вас засматривались другие мужчины?
-- Я была очень кокетлива, любила нравиться, а Лева был очень ревнивым. Из-за этого я и машину-то не вожу. У нас была «Волга», но он мне не разрешал садиться за руль, говорил: «Ты невнимательная, потому что на всех мужчин смотришь».
-- Как известно, вершиной спортивной карьеры Полугаевского стал матч с Корчным в 1980 году. В случае победы он получал реальные шансы побороться за звание чемпиона мира с Анатолием Карповым. Но, увы…
-- Это была ужасная трагедия. Мужа я просто по частям собирала. Это был очень тяжелый для меня момент. Я всегда ставила ему в пример Корчного, его злость. Вот как раз этой-то злости и не хватало Леве. А ведь у него какой талант был! И понимание игры, и знания. Но, к сожалению, слишком мягкий характер. У Левы не было врагов, он никого никогда не обидел. Ну просто как ребенок! Не мог даже себе представить, что кто-то из его знакомых -- не очень хороший, мягко говоря, человек. Всячески находил этому человеку оправдание: может, жизнь у него не сложилась, может, проблема какая-то большая…
-- Десятый чемпион мира Борис Спасский рассказывал, что, как только он выезжал из квартиры, туда сразу же вселялся Полугаевский. Это правда?
-- Мы действительно два раза жили в квартире Спасского. Он оставлял квартиру, которую ему в Москве предоставляло общество «Локомотив», и мы туда въезжали. Сначала была однокомнатная квартира возле Белорусского вокзала. А потом -- двухкомнатная на Новослободской. В конце концов, мы ее обменяли на роскошную квартиру на набережной Москвы-реки.
-- Почему вы решили перебраться в Париж?
-- Разные периоды в жизни случались. И несправедливые, и тяжелые… Но я верила в мужа. Он был талантлив, мы любим друг друга. Вылезем! Никакой поддержки наверху у Левы не было. Когда его выперли из олимпийской команды, он мне только одну фразу сказал: «Ириша, единственное, что может помочь мне в жизни, так это только умение выигрывать». Я хотела, чтобы Катя училась в Париже, да и Лева тоже не всем был доволен в России. И в начале 90-х мы по тренерскому контракту уехали во Францию.
-- Как вам там жилось? Не думали снова вернуться в Россию?
-- Московскую квартиру я продала, когда Левы не стало. А тогда все сбережения мы вложили в эту трехкомнатную парижскую квартиру. Он только пять лет в Париже прожил. И деньги Лева заработал в общем-то только здесь. Он умер накануне подписания всех контрактов. Наконец-то всего достиг. Должен был стать миллионером… Может быть, нашел бы квартиру еще лучше. Но я так ее люблю, так люблю этот район, что мне было бы трудно отсюда уйти. Мы рассчитывали на долгую жизнь. Мне казалось, что такого человека потерять невозможно. Он был гений. Я ведь всегда считала, что главное для него — шахматы. Но медсестра в больнице мне поведала, что накануне кончины Лева сказал: «Для меня самое дорогое в жизни -- жена»…