О встречах со знаменитым исследователем Арктики, со дня рождения которого 26 ноября исполняется 110 лет, «ФАКТАМ» рассказывает известный столичный журналист Александр Гордий
Имя Ивана Папанина -- руководителя первой в мире дрейфующей станции «Северный полюс-1», дважды Героя Советского Союза, доктора географических наук, контр-адмирала и основателя научного флота страны, уже стало легендой и обросло бронзой. К монументам люди быстро привыкают, теряют интерес. А время потихоньку выветривает память. Между тем Папаниным могла бы гордиться и Украина -- ведь он севастополец…
К счастью, среди тех, кто помнит знаменитого покорителя Арктики и как живого обычного человека, оказался другой наш земляк, киевлянин Александр Гордий, которого «ФАКТЫ» попросили поделиться воспоминаниями.
-- На встречу с Иваном Дмитриевичем меня командировала в ноябре 1974 года редакция очень популярного тогда в республике еженедельника «Україна», где я работал заместителем главного редактора, -- рассказывает Александр Гордий. -- Приближалось 80-летие Папанина. Он любезно согласился уделить мне внимание.
Работал Папанин в те годы начальником отдела морских экспедиций Академии наук СССР, т. е. возглавлял весь научный флот страны, основателем которого стал еще в послевоенные годы, а также руководил Всесоюзным географическим обществом.
И вот я приехал в Москву с двумя «Киевскими» тортами. Один оставил в гостинице, а второй, не зная еще, как такая знаменитость относится ко всяким гостинцам, вручил немолодым интеллигентным секретаршам в приемной.
Долго ждать не пришлось. Обитая черным дерматином дверь кабинета открылась, и вышел низенький плотный человек с двумя потускневшими от времени звездочками Героя. «Заходи… » -- сказал и как-то по-свойски, без церемоний пожал мне руку.
На стене его кабинета висела карта мира. Моря и океаны были утыканы флажками с названиями кораблей. При мне принесли радиограмму с «Сергея Королева», который сообщал свои координаты. «Трижды в сутки докладывают, -- не без гордости объяснил Папанин. -- Следят за нашими космическими кораблями и спутниками». И с заговорщицким видом добавил: «И еще кое-чем интересным занимаются!.. »
В дверь заглянула секретарша: «Иван Дмитриевич, я иду в гастроном. Вам что-то купить?» -- «Да, милая, возьми булочку и сырочек… »
Извинившись и пообещав, что к его делам мы еще вернемся, я попросил Папанина рассказать о своей юности. «А че, родился и вырос я на Корабельной стороне в Севастополе, -- вспоминал Иван Дмитриевич. -- Дети моряков, ремонтников… Росточку, как видишь, был небольшого. Чтобы старшие ребята не обижали, научился драться. Даже хулиганил. Силушкой Бог не обидел.
Подрос -- и, естественно, в матросы. Но выйти в море толком не успел -- началась гражданская. Конечно, встал на сторону революции. Особого образования не было. Книги любил, язык был подвешен. Словом, мальчишкой, чуть больше двадцати исполнилось, стал начальником штаба морских сил Южного фронта.
А когда по приказу Ленина флот затопили, мы, моряки, пересели на бронепоезда. Бригадой у нас командовал товарищ Лепетенко. Он с Владимиром Ильичом лично встречался.
Освобождая от белых Украину, подошли мы однажды к Гуляйполю. Тут Нестор Махно приехал уговаривать нас перейти к нему. И хотя мы, голодные, потрепанные, выбились из сил, никто из моряков не перешел к махновцам. В Крыму только однажды вместе с ними наступали.
Кто-то распускал впереди нас слухи: идут красные, москали, все забирают. Люди резали скот, прятали хлеб. А у нас с провиантом беда. Голодаем! Помню, бронепоезд стоял в Долинской. Морячки взяли автомобиль -- и в село. Беднота подсказала, что в одном богатом дворе хозяева четыре кабана зарезали, сало посолили в бочках и спрятали на чердаке. Братва в хату к хозяйке: «Дай сала, голодаем, мы такие же люди, как и вы… » А та божится, что ничего нет. Батрачке Горпыне велела принести крынку молока. Горпына же нам взглядом показывает наверх. Трое на чердак, вернулись с салом. «А это что, роднуля?»
Хозяйка -- в обморок. Подняли нашатырем. «Кто же вас навел?» -- «Мы, мамаша, когда шли -- за триста верст чуяли, ветер дул в нашу сторону, запах смаленой шерсти нес», -- отвечают морячки. Выписали ей квитанцию, поставили печать. «Деньги нужны?» -- «Да будьте вы прокляты со своими деньгами, их никто брать не хочет… » И такое бывало. Потом, в 1931 и 1932 годах, в Архангельске я видел, сколько таких гнали и гнали на поселение. Говорили: кулаки и подкулачники.
А в гражданскую мне запомнилось, как гарно девчата-украинки поют. Я же был молодой и не знаю, красивый ли, но девчата, как жито, клонились… И жена у меня была красавица. С ней мы познакомились на Севере…
В 1925 году Мария Ильинична Ульянова, младшая сестра Ленина, будучи ответственным секретарем и членом редколлегии газеты «Правда», командировала меня в качестве корреспондента в Алдан и Якутск -- край добычи золота и алмазов. Глухомань, скажу я вам! До железной дороги -- тыща километров. Холода -- минус шестьдесят. (Зябко поежился. ) А золотишком там разный люд интересовался, в том числе и бандиты, бывшие каторжники… Поэтому Вячеслав Менжинский, председатель ВЧК, перед моим отъездом выдал мне маузер.
После Якутии я попал в Арктику. В составе команды ледокола «Малыгин» принимал участие в поисках пропавшей экспедиции Умберто Нобиле, чей дирижабль потерпел аварию. Затем проводил гидрологические исследования в северных морях.
На Земле Франца Иосифа в 1931 году встречал немецкий дирижабль «Граф Цеппелин». Было как? Мне поставили задачу подыскать место для создания авиабазы, оттуда рукой подать до Северного полюса. А тут прилетели немцы. Мне нельзя было им говорить о подготовке нашей экспедиции. Мы знали, что они тоже втихаря готовятся. Вот я и плел им всякую чепуху во время чаепития.
А место для аэродрома еле нашел. Сплошной купол, ледник! Взлетать надо вниз. Отказал мотор -- падай в океан. Зато там, на острове Рудольфа, я познакомился и подружился с прекрасным радистом Эрнстом Кренкелем, будущим соратником по экспедиции «Северный полюс-1»… »
-- Идею создания дрейфующей научной станции Папанину подсказал Отто Шмидт, тоже наш земляк -- до революции приват-доцент Киевского университета, а затем академик АН УССР, -- продолжает Александр Гордий. -- Отто Юльевич приобрел опыт жизни и работы на льдине во время дрейфа парохода «Челюскин» в 1934 году, когда судно не смогло выбраться из окружившего его льда и команда была вынуждена покинуть «Челюскин». Пароход через некоторое время раздавило, и он затонул.
«Для переброски участников и имущества экспедиции были специально переоборудованы четыре тяжелых бомбардировщика ТБ-3. Флагманский корабль вел Герой Советского Союза, участник спасения челюскинцев летчик Михаил Водопьянов, -- рассказывал Папанин. -- Через восемь часов после старта с найденного мной аэродрома на острове Рудольфа мы 21 мая 1937 года совершили посадку на льдину в районе Северного полюса. Впервые в мире! Когда шасси самолета коснулось «земли», машину дернуло так, что все пассажиры упали. Думали, зад оторвется! Это сработал раскрывшийся тормозной парашют, сокративший длину пробега -- тоже, кстати, отечественное изобретение, которое наши не додумались запатентовать, а оно позже нашло широкое применение в реактивной авиации, даже в американских космических челноках.
Словом, сели благополучно. Я организовал короткий митинг, сказал речь. Потом вынул припрятанную в кармане бутылку коньяка. Выпили по «морской чарке» -- по тридцать граммов -- за успех, за родное правительство. И начали обживать льдину.
Условия были, конечно, тяжелые. Работать приходилось по 18 часов в сутки. Я перед вылетом весил 90 килограммов. Вернулся -- 60, брюки не держались!
Спали по три часа. Согреться невозможно было ни в спальных мешках на гагачьем пуху, ни в меховой одежде и белье из шерсти мериноса -- в палатке температура выше минус двенадцати не поднималась. Женя Федоров, наш геофизик, однажды уснул, а волосы примерзли к стенке палатки. Просил: отрежь, оторвать невозможно. Я тебе скажу по секрету, единственное теплое место, где мы согревали ночью задубевшие ладони, было, прости, между ног…
Наша льдина дрейфовала на юг, начала трещать, с грохотом раскалываться. Площадь ее катастрофически сокращалась. Однажды трещина прошла под палаткой, ее затопило. Мы слепили себе домик из снега. На помощь нам двигались пароходы «Таймыр» и «Мурманск», три подводные лодки. Когда нас снимали со льдины, ее размеры не превышали 30 на 50 метров. В общей сложности мы жили и работали на льду 274 дня, более девяти месяцев.
«В Ленинграде, а потом в Москве нас встречали, как позже встречали разве что космонавтов -- правительство, толпы ликующего народа, -- вспоминал Папанин. -- Повезли в Кремль к Калинину. Он вручил нашей четверке по звезде Героя Советского Союза, по два ордена Ленина. Каждому выдали чек на тридцать тысяч рублей -- за эти деньги можно было купить хороший особняк. Гидробиолога Петра Ширшова, геофизика Евгения Федорова и начальника радиостанции Эрнста Кренкеля приняли в партию. Всем нам за собранный огромный научный материал присудили ученую степень доктора наук. Всех избрали депутатами Верховного Совета СССР…
Отечественные и зарубежные корреспонденты задергали нас приглашениями на встречи. Мы выступали, как артисты-гастролеры, по разным городам. Людей всякий раз приходило море! После митинга в Москве на Комсомольской площади уборщики мусора подобрали две тысячи потерянных толпившимися людьми галош, и все -- одиночки.
Мы, пожалуй, даже на льдине так не уставали, как от этой шумихи и суеты. Говорю однажды Пете Ширшову: «Давай махнем в Барвиху, отдохнем чуток». Он отправился раньше меня, я задержался. А когда приехал к нему -- звонок. Петя говорит: «Тебя». -- «Не хочу, не буду!» -- «Очень просят!» Раздраженно беру трубку: «Я Папанин!» В ответ слышу: «Я -- Сталин… » -- «Спасибо, говорю, Иосиф Виссарионович, за заботу и доверие. Вот собираемся ехать к избирателям с отчетом о проделанной работе». «Никуда избиратели не убегут, -- неторопливо говорит Сталин. -- Хрущев просил прислать тебя на Украину». -- «А можно вчетвером?» -- «Можно, даже лучше. Завтра у вас будет вагон и все необходимое… »
Приехали в Одессу. Оркестр, бочка вина, пироги, стол накрыли, трибуну построили. На подъезде к месту будущего митинга в нашу машину врезался… трамвай. У меня травма -- трещина косточки. Но наложили повязку, и держу речуху. Боль не проходит. «Дайте вина», -- говорю. -- Дайте еще!» Потом дали анальгин, в гостинице холодную ванну принял -- полегчало. Но это же Одесса! Они не могут без анекдотов… «Папанина изуродовали!» -- пустили одесситы слух. Шутки шутками, но после поездок и митингов у меня случился первый инфаркт. Их у меня было два, и инсульт. Сталин приказал лучшим академикам медицины вылечить. И вылечили!
Однажды Наркоминдел приготовил мое выступление по радио на Америку. Чиновники написали сухо, казенно. Я запротестовал: так не могу! Хочу перед американским народом тепло выступить. По-своему говорил. И потом от Сталина слышал, что сердечно получилось».
Война застала Папанина на Севере. Встал вопрос о помощи союзников. Черноморские и балтийские порты были захвачены или блокированы врагом. Фронт остановился в 40 километрах от северных ворот страны -- Мурманска. Порт законсервировали, оборудование эвакуировали. Но после подписания соглашения с США и Великобританией о всестороннем сотрудничестве советское руководство приняло решение расконсервировать Мурманский порт и возобновить через него морские перевозки. Эти работы поручили возглавить Папанину, назначенному начальником Главсевморпути…
«Будешь подчиняться Мыкаяну», сказал мне Сталин, -- вспоминал Иван Дмитриевич. -- Иначе он не выговаривал: «Мы-ка-я-ну». В начале 1942 года разбомбленный Мурманск выглядел весьма удручающе. Но за пару месяцев мы сделали то, на что в мирное время и года не хватило бы. Привезли краны, автомашины, восстановили железнодорожные пути и причалы, электро- и водоснабжение, построили жилье и столовые для рабочих. И с февраля-марта порт начал принимать один за другим караваны союзников. Путь в океан открылся. У меня в подчинении было 55 тысяч народу. Тысячу вагонов ежедневно грузили танками, самолетами, пушками, боеприпасами, провиантом, сырьем и материалами. Нередко -- под бомбами. В море немецкие подлодки и самолеты атаковали караваны, топили суда.
Перепадало и нам: то состав с горючим сожгут, то с танками эшелон перевернут. В нашем небе немцы чувствовали себя безнаказанно, пока в порту, на станциях мы не начали ставить зенитки. Во время налета зенитчики как дадут! Немцы стали летать повыше, бомбы сбрасывали уже как попало. И в 1943-м мне дали вторую Золотую Звезду Героя. За то что фронт получил крепкую подмогу».
-- Иван Дмитриевич также рассказывал, что в годы гражданской познакомился с будущим драматургом Константином Треневым, написавшим впоследствии знаменитую пьесу «Любовь Яровая», в которой сам Папанин частично стал прототипом матроса Шванди, -- говорит Александр Гордий. -- И с улыбкой поведал, как снимался в кино. В художественном!
«Скажу тебе -- ни одна картина не выпускалась на экран без просмотра на даче Сталина. Он любил даже пробы смотреть. В годы войны режиссер Михаил Чиаурели собрался ставить фильм «Клятва». И вот сидят они со Сталиным в зале, режиссер шепотом объясняет. На экране появляются артисты в образах Сталина, Ворошилова, Калинина, летчика Громова… «А замыкать должен Браток», -- молвил вдруг Иосиф Виссарионович. Он в разговорах меня никогда по имени не называл. Только «Браток» -- наверное, в память о моем матросском прошлом.
Начали искать актеров. Показывают мне -- не нравятся. Уж лучше сам! Вроде как в шутку сказал. Посмеялись, и я уехал в Мурманск. Вскоре снова прибыл в Москву, надо было утрясти вопрос с товарными вагонами. А тут на тебе -- кино. Вызывают в Андреевский зал Кремля. Ламп горит столько, едри твою, слепят! Кругом артисты заслуженные. А мне приносят сценарий, чтобы выучил слова. «Да вы что? -- говорю. Когда учить? Заткните его себе подальше. Сам скажу! Дайте стакан шампанского». Дали. Выпил.
Тут выходит женщина с мальчиком. «Мама, мамочка, -- кричит он, -- живой Папанин!»
Я к ним подхожу, благодарю ее: видать, хорошего сына воспитывает. Сняли. В фильме после этого эпизода -- Сталинград, и парнишка тот подносит патроны бойцам. Правда, после развенчания культа личности картина эта легла на полку».
Вот так рассказал мне Иван Дмитриевич кое-что о своей жизни. Я две магнитофонные кассеты записал. Храню их до сих пор.
Мы пили чай. Папанин расхвалил мой «Киевский» торт, которым его угостили секретарши. Я похвастался, что у меня еще один есть, могу привезти. Наш герой поначалу отказался. Когда же встреча подходила к концу, неожиданно попросил: «А торт ты все-таки привези… » Что я и сделал. Папанин радовался, как ребенок.