вспоминает 70-летняя крестная дочь Гитлера, приехавшая в Киев извиниться перед украинским народом
Розмари Клауссен, дочери нацистского генерала, в 1941-ом исполнилось семь лет. Ей пришлось пережить голод в воюющем Берлине, паническое бегство от наступающей советской армии, батрачество на сельской ферме. Ее детские годы сопровождали вши и болезни. Она боялась и ненавидела русских настолько, что долгое время, уже став взрослой женщиной, мечтала убить хоть одного из них.
-- Я родилась в семье начальника гамбургской полиции -- генерала Клауссена -- за несколько дней до проведения в нашем доме приема, на котором ожидался высокий гость -- фюрер Германии Адольф Гитлер, -- рассказала «ФАКТАМ» Розмари Клауссен. -- Отец, уже имевший троих сыновей, очень хотел девочку. Поэтому, когда он встречал фюрера в аэропорту, его лицо светилось таким счастьем, что Гитлер, узнав о причине радости, тут же вызвался быть моим крестным отцом (кстати, не имеющий собственных детей фюрер выступал в роли крестного 30 раз. -- Авт. ). Крестины были очень пышными и торжественными. В подарок отцу фюрер преподнес денежный чек. Так было принято в их кругу.
В 1935 отца перевели в Берлин, на должность коменданта столичной полиции. Я хорошо помню папу. Как он выводил нас, детей, на утреннюю гимнастику в сад, как запрещал мне жаловаться и ябедничать на старших братьев.
После Олимпийских игр в Берлине все изменилось. Началось преследование евреев, ограничение личной свободы граждан. Мой отец, будучи родом из Восточной Пруссии (там у него было много друзей-евреев), не мог с этим смириться. Никто в семье не догадывался, что отец, рискуя жизнью, помогал евреям бежать из столицы. Видимо, об этом стало известно фюреру, что вызвало его страшное неудовольствие. Отца лишили должности, посадили под домашний арест. Наш дом день и ночь охранялся гестапо.
Однажды вечером гестаповцы пришли в дом. Они дали отцу капсулу с ядом и поставили перед выбором: или он примет яд, и тогда назавтра все узнают, что у него был «сердечный приступ», или вся семья будет отправлена в ссылку. Какой выбор был у отца, если принять во внимание молодую жену и четверых детей? На следующий день он умер от «инфаркта сердца», и его похоронили с воинскими почестями по всем правилам гитлеровской партии. Правду мы узнали лишь спустя много лет. Оказывается, отец успел написать письмо о том, как его принудили к самоубийству, и передать его нашей преданной служанке. Щадя наши чувства, та много лет хранила его у себя, и лишь перед смертью показала письмо моей матери. 80-летняя женщина, узнав страшную правду, прожила на этом свете еще лишь четыре недели.
-- Помня о своем крестном отцовстве, оказывал ли вам Гитлер какие-либо знаки внимания?
-- Нет. С тех пор я воочию не видела его ни разу. Помню лишь дикий голос из динамиков, призывающий к войне, в то время, как в Берлине постепенно становилось все хуже с продуктами. Старшие братья ушли на фронт, а мы вместе с мамой часто ложились спать голодными. Почти каждую ночь прятались от бомбежек в подвал нашего дома. Наконец наступил момент, когда нам пришлось бежать из дома. Кое-как собрав и уложив в детскую коляску личные вещи, мы отправились на вокзал, где нам чудом удалось втиснуться в поезд. Никто не знал, куда мы едем. Не было ни еды, ни питья. Естественные нужды приходилось справлять тут же -- вагон покинуть нельзя было никак. Никого уже не волновало, если кто-то умирал. А снаружи творилось что-то ужасное. День и ночь мы слышали залпы орудий, снаряды с ревом пролетали над поездом. Ничего не было страшнее огня русских «Катюш». Каждую минуту мы ожидали прямого попадания. Наконец поезд остановился в ущелье неподалеку от Кольберга. Многие пассажиры уже были мертвы.
-- Холодным зимним днем мы добрались до порта, -- продолжает Розмари Клауссен. -- Послышалась сирена -- в порт вошел торпедный катер. Он мог взять на борт несколько сотен людей, чтобы через три часа доставить их в безопасное место. Все бросились к этому судну. Нам повезло: мы оказались притиснуты к трапу. Но мама вдруг прижала нас к себе и сказала: «Нет, мы туда не пойдем!» Не успел катер удалиться от берега и на полкилометра, как в него попал русский снаряд. Корабль затонул на наших глазах. Мы уплыли на следующем.
Путешествие по Балтийскому морю продолжалось неделю. Каждый день мы становились в очередь, чтобы получить маленькую чашечку воды. Вдобавок на борту разразилась эпидемия тифа. Когда, наконец, мы ступили на землю гавани Иккермюнде, нас отвезли на ночь в какую-то церковь. Я не забуду холодные, твердые, как лед, церковные скамейки и человека, выступавшего перед нами с речью. «Женщины и дети! -- говорил он. -- Вы являетесь оплотом в нашей борьбе с русскими! Победа близка! Фюрер гордится вами!» После всего, что мы пережили, эта речь казалась чистым издевательством…
Потом беженцев распределяли по хуторам. Нас выстроили, словно рабов на рынке, вдоль деревенской улицы, и крестьяне выбирали тех, кого можно было бы взять себе в батраки. Но мы с братом и мамой были такие худые и заморенные, что на нас никто не обращал внимания. Наконец, нашелся человек, взявший нас. У него уже жил русский военнопленный, и мама отказывалась сесть с ним за стол.
Однажды начался американский воздушный налет на наш хутор. Мы с мамой сидели, завернувшись в одеяла -- только что постирали одежду. Хозяин быстро запряг повозку, мы доехали до леса, там спрятались. Когда вернулись, оказалось, что усадьбу сравняли с землей. Тогда мама удалила свастику с фашистского знамени и сшила из него мне и себе ярко-красные платья.
Прошло несколько дней, и вдруг наступила мертвая тишина: никаких выстрелов, никакого пушечного грохота. Война была закончена.
Долгие годы, уже став взрослой женщиной, я смертельно боялась и ненавидела русских. Мечтала о том, чтобы убить хотя бы одного из них! Так же, наверное, как и русские дети ненавидели немцев. Но позднее, благодаря Богу, я поняла, что и наш народ принес советским людям много горя. Я простила тех русских, которые убивали нас. И сейчас, в дни 60-летия освобождения Украины от фашистских войск, я приехала в Киев, чтобы лично попросить прощения у украинского народа. Надеюсь, что и ваш народ простит немцев.
-- Однако, -- вздохнула на прощание госпожа Клауссен, -- придя в киевский Музей Великой Отечественной войны и увидев у входа зеленую «Катюшу», я вновь, как в детстве, испытала дикий животный страх.