В честь 60-летия знаменитый музыкант награжден орденом князя Ярослава Мудрого V степени
Свой юбилей Владимир Спиваков встретил на сцене Большого зала Московской консерватории. Весь сбор от концерта будет передан в фонд помощи пострадавшим в Беслане. В эти дни в столице России проходит II Международный фестиваль «Владимир Спиваков приглашает… », поэтому маэстро не до пышных празднеств. К тому же, известно, что великий музыкант не любит отмечать свой день рождения, а иногда и вовсе о нем забывает. Как и о том, сколько ему лет…
В связи с 60-летием Владимира Спивакова Президент Украины Леонид Кучма наградил российского музыканта орденом князя Ярослава Мудрого V степени и направил ему поздравительную телеграмму.
-- Владимир Теодорович, известно, что увлечение музыкой передалось вам с генами…
-- Я не стал бы так утверждать. Правда, моя мама, Екатерина Осиповна, пианистка, училась вместе с Гилельсом в Одессе, затем окончила Ленинградскую консерваторию. Великолепно играла до восьмидесяти лет… Пока жив кто-то из родителей, мы ощущаем себя детьми (тяжко вздыхает. -- Авт).
Я бесконечно признателен своим родителям за то, что они подарили мне много встреч с интересными людьми. Затем, когда я уже самостоятельно стал на ноги, такие встречи дарила мне жизнь. Я всегда внимательно слушаю и учусь у них. Впрочем, наши учителя -- это и жизнь, и литература, и поэзия, и театр… У Марины Цветаевой есть образ: «Ходить в плаще ученика». Думаю, прекрасно, если человек всю жизнь может выступать в этой роли.
-- Одна из таких встреч -- с Рудольфом Нуриевым…
-- Это произошло в Лос-Анджелесе, где я давал концерт, а он выступал в спектакле вместе с Наташей Макаровой. У нас оказалась одна гримуборная. Рудольф очень обрадовался, встретив меня. Мы говорили об Уфе -- его родном городе, где родился и я. Жил тогда на улице Глинки. Когда я был маленьким, помню, меня называли Хабибуллиным -- так я был похож на татарина…
-- Кстати, о детстве. Вас заставляли заниматься музыкой?
-- Не могу сказать, что надо мной довлели. Хотя сейчас думаю: если вы видите в ребенке талант, вначале, возможно, нужно заставлять его.
-- Вы сразу поняли, что музыка -- ваше будущее, или…
-- Скорее «или» -- так, кажется, говорят в Одессе? (Улыбается. -- Авт. ) Настоял мой профессор Юрий Янкелевич. Однажды он меня, если можно так сказать, застукал: я в ватнике шел писать этюды на пленэре со своим учителем живописи. Естественно, на полноценные занятия музыкой не оставалось времени, поскольку живопись тоже требовала серьезного к себе отношения. И на то, и на другое нужно по крайней мере по 4--5 часов в день. Юрий Исаевич вызвал меня и сказал: «Либо ты будешь скрипачом, либо занимайся живописью и возвращайся в Ленинград». Разговор получился суровый. Я любил и глубоко уважал этого человека, поэтому не хотел его огорчать.
-- Если можно, расскажите еще о своем увлечении живописью.
-- С удовольствием, тем более, что пристрастие к ней сохранил по сей день. В Москве я занимался с замечательным художником -- Александром Бутуровым, который в свое время учился у знаменитого Чистякова. Но поскольку невозможно было совмещать занятия живописью со скрипкой, пришлось сделать выбор в пользу музыки. Затем, когда я уже учился в консерватории, водил детей младших классов в Третьяковку и читал им лекции по русской живописи. Меня серьезно интересовали вопросы теории композиции, перспективы в живописи. Я собираю картины, но с каждым годом это все труднее, потому что русская живопись, к моей большой радости, выросла в цене. Я считаю, что, скажем, Кончаловский периода «Бубнового валета» не хуже, чем Сезанн или Фальк. А ню Лебедева не хуже, чем ню Ренуара, поэтому диспропорция в ценах дикая: там -- миллионы, а здесь -- тысячи. Мои материальные возможности весьма невелики: нефтяной вышки у меня нет, а наличие драгметаллов ограничивается двумя зубными коронками (улыбается. -- Авт. ).
-- Можно сказать, что у вас две страсти -- музыка и живопись?
-- Почему же? В своей жизни я занимался столькими разными вещами, что всех сейчас и не припомню. Увлекался спортом… Толчком к занятиям боксом стало желание постоять за себя. Когда мы учились в специальной музыкальной школе при Ленинградской консерватории, нас, еврейских мальчишек, постоянно лупила компания хулиганов, собиравшаяся обычно на у школы. Скрипки разбивали в щепки. Естественно, в один прекрасный день мне это надоело, и я записался в секцию бокса. Через три месяца, когда мы снова лицом к лицу столкнулись с вражеской компанией, я аккуратно положил футляр со своей скрипочкой на землю и первый раз в жизни ответил так, как следовало. Это умение в дальнейшем не раз мне помогало, как и сила воли, воспитанная благодаря боксу.
(В середине 70-х годов минувшего века Владимир Спиваков выступал на сцене знаменитого Карнеги-холла в Нью-Йорке с сольной программой. Во время исполнения «Чакконы» Баха в зале вдруг раздался хлопок, похожий на выстрел. Белая манишка скрипача окрасилась в красный цвет.
От неожиданности маэстро решил, что в него выстрелили. Но оказалось, что провокатор из зала запустил в него чем-то красящим, явно желая сорвать концерт. Спиваков не сдвинулся с места и доиграл «Чаккону». Восхищенный стойкостью артиста зал неистовствовал. За кулисами музыканту приготовили чистую манишку, но он и во втором отделении играл в той, испачканной. На следующий день нью-йоркские газеты написали, мол, русский скрипач не испугался смертельной опасности, как белогвардеец -- пули большевика. Измазанный краской фрак, когда артист спал, той же ночью «увели» из гостиничного номера. А вот манишку он хранит до сих пор, как боевую реликвию.
-- Вам пришлось «боксировать» еще и в Париже?
-- Да, во время русской Пасхи, которую мы праздновали на квартире у Славы Ростроповича и Гали Вишневской. Засиделись, возвращались в четыре утра, Слава пошел нас провожать до гостиницы. Замерз и вернулся домой. И сразу же три человека -- один негр и два араба -- обступили меня и предложили выбрать: кошелек или жизнь?
В моем кошельке лежал гонорар за выступление, 90 процентов которого я должен был отдать родному государству. Как я докажу, что у меня отобрали деньги воры? И я решил, что проще справиться с бандитами, чем с государством. Завязалась драка, сначала меня жестоко избили, но потом, вспомнив навыки юности, я перехватил инициативу и, можно сказать, вышел победителем.
Когда враги полегли на поле брани, с окровавленным лицом и в разорванной одежде я вернулся в гостиницу. Жена, выкурив десять сигарет, сказала мне: «Вова, я тобой горжусь!» Могу лишь добавить, что почти два месяца после этого ходил из-за повреждения ребер в специальном корсете, но продолжал выступать и даже поехал в Рим дирижировать оркестром.
-- А более веселые истории из жизни можете припомнить?
-- М-да, задача серьезная… Разве что опять связанную с Парижем и с моим учителем, профессором Юрием Янкелевичем. Замечательный был человек. И очень серьезный. Однажды мне удалось его разыграть и даже рассмешить. Профессор приехал в Париж, не зная, что и я -- пролетом из Монреаля, после конкурса, на котором получил первую премию, -- нахожусь там же. Я попросил знакомого француза позвонить профессору и прослушать молодого талантливого скрипача. Мы втроем встретились в кафе. Я надел парик, загримировался, нацепил очки, и учитель ничего не заподозрил. Он устроил мне настоящий экзамен: подробно расспрашивал, что я играю, и так далее. Я отвечал на ломаном французском: придумал, что я из Албании, точно зная, что албанского языка Янкелевич не знает. Потом, когда я под столом начал гладить профессорскую ногу, он, бедный, чуть ни свалился со стула и по-русски спросил нашего француза: «Слушайте, чего этот ненормальный тип от меня хочет?» А одет я был настолько экстравагантно, что за нами наблюдало все кафе. В конце концов я не выдержал -- снял парик, очки, стер, как мог, грим. Профессор минут пять молчал, а потом стал дико хохотать.
-- В родных пенатах нечто подобное случалось?
-- Был еще памятный случай в Москве. Мы давали концерт, перед началом я сказал своим музыкантам, чтобы в финале они ничему не удивлялись и продолжали играть. Когда начался Гершвин (маэстро переходит, сам того не замечая, на профессиональную лексику. -- Авт. ), дал вступление и спрыгнул в зал -- все буквально обалдели! Подошел к Майе Плисецкой, сидевшей в шестом ряду: «Маечка, потанцуем немножко?» Мы стали плавно двигаться под всеобщие рыдания. Самое смешное: на следующий день все газеты, забыв, что исполнялся Бах, Моцарт, вышли с заголовками типа: «Спиваков танцевал с Плисецкой»…
-- Вы в шутку говорили на «ломаном французском» со своим педагогом. А как на самом деле обстоят дела с языками?
-- Говорю на английском, французском, испанском, немецком, идише, хотя и не могу сказать, что так уж хорошо. Вообще легко схожусь с людьми и могу жить в любой стране.
-- На юбилее Аркадия Райкина, который транслировали по телевидению, вы, вручив подарок, пожелали на всю страну: «Вейз мир дому твоему!.. »
-- Понимаю: по тем временам идиш, да еще по Центральному телевидению… Вообще же у меня за плечами много переживаний, поэтому я никогда ничего не боялся и не боюсь. Я любил Райкина, мы дружили, вместе отдыхали летом в Риге, и я считал своим долгом прийти к нему на юбилей. Каламбур показался Аркадию Исааковичу удачным, Райкин звонил мне на следующий день, благодарил. Кстати, о юбилеях. Когда в Москве в Музее изобразительных искусств имени Пушкина отмечалось столетие Марка Шагала, я сделал программу, как бы символизирующую творчество художника: своего рода витраж, только музыкальный. К моему великому удивлению, ни один из академиков, выступавших на торжестве, даже не упомянул о том, что Шагал был еврейским художником, чем, собственно, пронизано все его творчество. На эту «пикантную» деталь обратить внимание присутствующих пришлось мне.
-- Владимир Теодорович, у вас есть жизненное кредо?
-- Мне бы льстили слова Пушкина: «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал». Я счастлив, что у меня есть возможность творить, создавая на сцене ощущение живой музыки. Часто думаю: «Боже мой, и мне еще за такую радость, дарованную судьбой, платят… »
-- Это из области возвышенного. А можно немного о земном?
-- О законах выживания, что ли?
-- Где-то так…
-- Я не считаю себя особенным, оригинальным. И тем более святым. Но есть границы, которые не преступаю никогда.
-- Например?
-- Сплошные «не»: не приемлю ложь, не терплю людей, глухих к страданию ближних. Не понимаю, как можно убивать себе подобных. Не признаю политиков, способных послать людей на смерть ради собственной выгоды. Не люблю власть, потому что путь к ней всегда сопровождается жертвами…
В общем, мне кажется, жизнь каждого человека в каком-то смысле жертва. Думается, существует какая-то высшая истина, может, она существовала и раньше, а потом упала на нашу грешную землю и разбилась на мелкие кусочки. И каждый человек несет свой крест, ищет свой кусочек истины. Это жертвенность. Порой мне кажется, что мою сущность составляют исключительно «не».
-- Это можно отнести и к вашей супруге Сати, книга которой «Не все» вышла в издательстве «Вагриус» (Владимир Спиваков женат на выпускнице ГИТИСа, актрисе, музыканте и телеведущей Сатеник Саакянц, дочери известного армянского скрипача Зарэ Саакянца. Ее отец, как и Владимир Спиваков, был учеником профессора Янкелевича. У Владимира и Сати три дочери).
-- За свои идеи приходится бороться, -- продолжает собеседник. -- Например, когда «Виртуозы Москвы» собирались в Германию, импресарио заявил, что мы должны играть в Дахау. Я ответил, что мне не хотелось бы играть в этом городе, потому что мои родственники погибли в концлагерях. Тогда нам сказали, что, если мы откажемся, у нас под вопросом вся поездка, потому что выступление в этом городе дает больше всего денег. Я поставил условие: соглашусь играть, если импресарио не будет вмешиваться в программу. И он дал мне слово. Мы исполняли камерную симфонию Шостаковича «Памяти жертв фашизма и войны». Должен сказать, что я никогда не видел, чтобы музыканты так играли -- со слезами на глазах! После концерта воцарилась гробовая тишина. После чего я исполнил на бис лишь арию Баха. Ко мне за кулисы пришли два музыкальных критика и сказали, что по роду своей деятельности никогда не ходят за кулисы, но на сей раз не удержались: «Мы все поняли, спасибо вам огромное за концерт!»
-- Все же как насчет «да»?
-- Их тоже немало… Люблю природу. Театр, поэзию, живопись, вообще искусство. Людей, особенно детей (У маэстро, кроме трех дочерей, есть сын от первого брака, а также дочь его сестры, умершей от рака, которая живет в семье музыканта. -- Авт. ).
-- Вы считаете себя счастливым человеком?
-- Да. У меня есть музыка. Это мир, в который я могу в любой момент уйти от жизненных невзгод.
-- Извините за любопытство, но и «хлебом жив человек»… Что предпочитаете в еде?
-- Борщ, котлеты, картошку с селедкой…
-- Вы лауреат многих престижных конкурсов. Согласились бы нынче участвовать в каком-нибудь из них?
-- Для этого я уже не гожусь. Пускай молодые состязаются. Степень риска в разных возрастах разная. То, к чему зрелый человек подходит с осторожностью, молодые делают, не задумываясь, и им все удается. Но наступает момент, когда вдруг останавливаешься и спрашиваешь себя: «А как же это у меня так потрясающе получалось?»
-- И банальный вопрос напоследок: что для вас музыка?
-- Для меня это средство общения с людьми, это то, что я могу сказать людям. Есть вещи, которые можно выразить только музыкой. Даже лучше, чем словом.