Накануне Международного дня авиации и космонавтики Марина Лаврентьевна завершила работу над мемуарами о своем бывшем муже -- первом космонавте-украинце Павле Поповиче
С прославленной советской летчицей, бывшей супругой космонавта Павла Поповича Мариной Попович мы познакомились во время ее недавнего приезда в Украину. В Киеве у нее много друзей, ведь здесь по приглашению генерального конструктора Олега Антонова Марина Лаврентьевна пять лет испытывала самолеты, установила на них десятки мировых рекордов. Однако времени на полноценное интервью у Марины Попович тогда не было, и она предложила: «Приезжайте ко мне в Звездный городок».
В Звездный, расположенный в получасе езды от Москвы, и сейчас попасть без приглашения нельзя -- территория обнесена забором, входы и въезды охраняются. Пройдя КПП, я попал на обсаженную высоченными елями аллею, которая ведет к многоэтажному дому, где получили квартиры первые советские космонавты. Кстати, архитектурными изысками это здание не отличается -- обычная «коробка» с зеленым фасадом. В просторном вестибюле дежурила консьерж. «Проходите, Марина Лаврентьевна ждет вас», -- сообщила она.
-- С Киевом меня связывают не только работа, друзья, но и бывший муж -- Павел Попович, он родом из Узина Киевской области, -- начала рассказывать Марина Попович. -- В Киеве по просьбе генерального конструктора Олега Антонова я собрала женский экипаж летчиц-испытательниц. Мы с девчатами били мировые рекорды, о нас писали в газетах, рассказывали по телевидению. К сожалению, я мало времени могла проводить с семьей. По пятницам летала в Звездный к мужу и дочерям, их у нас двое -- Наташа и Оксана, готовила на неделю щи, котлеты, отбивные… А в понедельник утром уже была в Киеве. Так было и до работы в Украине, когда я служила военным летчиком-испытателем в авиационном НИИ во Владимирске Астраханской области -- виделась с семьей только по выходным. Летала домой на истребителе «Миг». Путь-то до Звездного неблизкий -- 2,5 тысячи километров. Вот так со своими полетами и потеряла мужа: надоела Павлу Поповичу такая семейная жизнь -- а прожили мы вместе 30 лет, -- и он подал на развод. Впрочем, я предпочитаю говорить, что это не я его, а он меня потерял. Человек он хороший, как говорят у вас -- «щирый». Как раз сейчас я закончила писать о нем мемуары. Книга должна выйти ко Дню Победы.
-- Как вы познакомились с Павлом Романовичем?
-- Это было в Новосибирске вскоре после войны. Я училась в авиационном техникуме и аэроклубе, а Павел -- в летном военном училище. Мы познакомились, когда он с товарищами приезжал в аэроклуб давать концерт. Я сразу обратила на него внимание: статный, голубоглазый, чуб кудрявый. Словом, красавец. А как он великолепно пел! Я тоже ему приглянулась. У меня были длинные косы, я укладывала их короной. Пышненькой была девочкой, мне тогда 17-й год шел. Как только начались танцы, Павел подошел меня пригласить. Я в то время беседовала с начальником аэроклуба, Героем Советского Союза. Павел обращается к нему: «Товарищ полковник, разрешите пригласить вашу девушку». «Это как она сама решит», -- отвечает полковник. Я не растерялась: «Разрешаю». Первым был вальс-бостон, я умела его танцевать, а вот следующий танец -- паде-паденер -- был мне не знаком. Я честно в этом призналась. А Павел: «Ничего, я вам покажу». Оказалось, им в училище преподавали танцы. Но с первого раза с этим паде-паденером у меня ничего не вышло, мы оттоптали друг другу ноги. Павел попросил у меня номер телефона. Я сказала, что телефона нет, и продиктовала адрес общежития.
Вскоре Павел пригласил меня на свидание. У меня в это время жил чужой младенец -- когда возвращалась от родителей на учебу в Новосибирск, на одной станции какая-то женщина передала мне в вагон мальчика, а сама заскочить в теплушку не успела. Я сообщила о случившемся в милицию. Мать разыскивали, а малыш тем временен жил у меня. Я его и в аэроклуб брала. Как раз после полетов возле аэродрома договорились встретиться с Поповичем. Я к нему подхожу, а сзади мои девчата несут ребенка. Павел недовольно буркнул: «Что это за гвардия за нами наблюдает?» Объясняю: «Там дитя, которое случайно оказалось у меня». Для себя решила: если Попович начнет о ребенке подробно выпытывать, встречаться с ним не стану. Но Павел ничего о мальчике не спросил. Мы гуляли с ним часов пять -- лето, тепло. Я тогда даже не заподозрила, что Попович все это время ходил в сапогах на размер меньше своего -- одолжил их у приятеля специально для свидания. Потом много лет подряд он ворчал, что натер тогда мозоли, от которых никак не может избавиться…
На первом свидании Павел сообщил, что их переводят в другой город. Мы расстались тогда на целых три года, только переписывались.
-- Я подала документы в военное летное училище -- мечтала летать, но мне категорически отказали, -- продолжила Марина Попович. -- Пришлось идти на прием к самому Клименту Ворошилову. Передо мной в очереди стояла женщина из Украины, у которой муж погиб на фронте. Она жаловалась на председателя колхоза, который отнял у нее дом и устроил там амбар. Женщине приходилось жить то у одних, то у других соседей. Ворошилов сильно возмутился и стал диктовать своему помощнику: «Обязать председателя колхоза построить такой-то новую хату». Колхозница поблагодарила, собралась уходить, а потом неожиданно спрашивает на ломаном русском: «А якою буде крыша, председатель зробыть солом'яну, а я хочу з черепицi». Ворошилов рассмеялся: «Напишите: крыша из черепицы». И ко мне: «А тебе, девушка, чего?» «Хочу быть военным летчиком», -- рапортую. «Что ты себе втемяшила? Война-то уже кончилась. Детей нужно рожать, ведь столько людей на фронтах погибло». Но я не сдалась, рассказала, что летаю уже три года, упрашивала и таки уговорила. Ворошилов распорядился, чтобы председатель ДОСААФ Николай Каманин (затем он руководил подготовкой космонавтов) лично проверил, как я умею управлять самолетом. Каманин поручил это инструктору. Тест я прошла, и меня зачислили в училище. А через три года, когда я поехала в свой первый отпуск в родную деревню, ко мне приехал Павел -- свататься. Признаться, он был несколько разочарован: у меня уже не было косы -- стрижка под мальчика, а голос стал низким, сипловатым. Впрочем, это не помешало нам стать мужем и женой.
-- А в отряд космонавтов вы поступали вместе с мужем?
-- Он совершил свой первый космический полет в 1962-м, я в тот год проходила комиссию в отряд космонавтов. Каманин пригласил меня и Ирину Соловьеву (она затем стала дублером Валентины Терешковой) участвовать в этом нелегком конкурсе. Всего было около 300 претенденток -- летчицы, спортсменки-парашютистки. Некоторых отчисляли уже из-за анкетных данных: одна с мужем разошлась, у другой двое детей, у третьей -- бабушка за границей… Первым медицинским тестом был анализ крови на сахар. В течение нескольких часов мы пили сладкую воду, и через каждые пять минут у нас брали кровь из вены. Многие не выдерживали это испытание -- теряли сознание. Следующий тест был с «сюрпризом». Садишься за стол на крутящийся табурет, тебе предлагают решить арифметическую задачу. Мне попалась такая: в бассейне растет лилия. За сутки она увеличивается в размерах вдвое, за 49 дней она заполнит весь бассейн. Вопрос: за сколько суток она заполнит половину бассейна? Только я стала считать, как раздался душераздирающий вой сирены-ревуна и в глаза ударил слепящий свет прожектора. От неожиданности я закричала и упала с табурета, из глаз брызнули слезы. Удивительно, что в то мгновение решение задачи пришло как бы само собой. Сквозь слезы бормочу: «За 48 дней».
Следующей была термокамера: нас одевали в зимнюю одежду и в камере, где температура поднималась до 100 градусов, проверяли на потливость. После этого всех подвешивали под разными углами над полом и ставили на грудь банки. Если под банкой образовывались кровоподтеки, тест считался не пройденным. Такими испытаниями нас мучили полтора месяца. Девчата были измотаны, скисали. Чтобы поднять их дух, заставляла петь хором. Я выдержала все тесты, а мне сказали: «Вы отчислены, у вас повышенная восприимчивость к кислороду». Но я летчик и твердо знаю, что это не может быть серьезной причиной. Объявила голодовку. Девчата тайком носили мне еду, но для остальных я голодала. Понаехали генералы, ругают меня: «Вы же коммунист, офицер, как же вы смеете устраивать демарши?» Я им: «Хочу знать истинную причину моего отчисления!» И тогда мне сказали: «У вас дочь. Пусть сначала Павел в космос слетает (это было за несколько месяцев до его полета), а потом можно рассмотреть и вашу кандидатуру». Думаю, без Поповича здесь не обошлось -- наверняка он попросил, чтобы меня в космос не брали…
-- Вы проходили комиссию в госпитале в Сокольниках, на веранде которого знаменитый советский летчик Мересьев танцевал перед врачами на протезах?
-- После Мересьева на этой веранде таким же образом убеждал вернуть его в авиацию другой легендарный летчик, Евгений Николаевич Андреев. Я написала о нем книгу. Вместе с Петром Долговым Андреев испытывал скафандр для первого космического полета. На аэростате «Волга» пилоты поднялись на немыслимую высоту -- 30 тысяч метров! При десантировании Долгов зацепился за что-то, скафандр разгерметизировался. Это было равносильно смертельному приговору. Давление на той высоте лишь 17 миллиметров ртутного столба, а давление крови в сосудах человека -- 760 миллиметров. Поэтому когда произошла разгерметизация, Долгов буквально взорвался изнутри -- кровь разорвала сосуды… Андреев благополучно приземлился, если не считать обморожения рук: на больших высотах стоит жуткий холод -- до 60 градусов мороза.
Так вот, чтобы участвовать в испытаниях скафандров, Андрееву пришлось плясать перед врачами на знаменитой веранде госпиталя в Сокольниках. Вдобавок к этому он выбежал во двор и выполнил на турнике несколько гимнастических упражнений. За пару лет до этого Андрееву в воздухе раздробило кости при испытаниях кресла-катапульты. Ему два месяца вытягивали ногу, после этого сделали сложную операцию, чтобы «сложить» кости. А затем нога почти год была в гипсе. Когда его сняли, нога была тонюсенькой. Андреев поставил себе цель вернуться в авиацию, упорно тренировался.
-- Приходилось слышать, что вы продолжали испытывать самолеты, будучи беременной. Это правда?
-- Так получилось, что когда я вынашивала вторую дочь -- Оксану, то до восьмого месяца беременности сидела за штурвалом. Мужики так ничего и не заметили. Мне тогда удавалось брать несложные летные задания, которые не требовали полетов в режиме перегрузок. Помогло конспирации то, что я -- женщина не худенькая. Правда, некоторые пуговицы на форме приходилось расстегивать. Я даже взыскание за это получила.
-- Я читал, что ваше увольнение из армии было предсказано гадалкой…
-- Не совсем так. Эта история началась с того, что меня, летчика-испытателя, полковника ВВС, представили к званию Героя Советского Союза. Я тогда поехала отдыхать в Сухуми. В санатории пришлось ждать, пока уберут в номере, и, чтобы я не скучала, одна женщина из регистратуры, красавица-гречанка, предложила мне погадать. Сварила кофе. Я его выпила и вылила гущу на поднос. «Так вы военная, -- заявила она, посмотрев на кофе. -- И у вас какие-то серьезные неприятности». «Какие еще неприятности, вроде все в порядке», -- отвечаю. Все же бросилась звонить Павлу. И действительно, ему только что сообщили, что командующий ВВС Кутахов приказал уволить меня из армии. Ему подали на подпись документы о награждении меня званием Героя, он возмутился: мол, не будет этого. Пришлось оставить вещи в санатории и лететь в Москву на прием к министру обороны Соколову. Он меня сразу принял и распорядился оставить в армии. Но я пережила до того сильный стресс, что перестала на глаз определять расстояние до земли, а ведь для летчика это основа основ. В армии меня оставили, а летать не могу. Командир советовал восстанавливаться на вертолете -- не помогло. Так прошел год. И вот однажды звонит из Киева генеральный конструктор Олег Антонов: «Марина, я слышал, вы перестали летать». Я ему все объяснила, а он говорит: «Бросайте армию, приглашаю вас в свое КБ испытывать самолеты». Я согласилась.
С Антоновым общалась много -- он был интереснейший человек, знаниями обладал энциклопедическими. Бывало, допоздна засиживалась у него дома в кабинете. Супруга Антонова Эля немного ворчала, тем не менее они частенько оставляли меня ночевать, ведь беседы затягивались до полуночи. В один из таких вечеров я первой узнала, как Антонов назовет знаменитый ныне самолет «Руслан». Я ему предлагала: «Назовите «Прометеем», предыдущая-то машина носит имя «Антей». Вот и новинка пусть получит имя греческого бога». «Самолет «Прометей» есть у американцев, -- пояснил Антонов. -- А «Руслан» я выбрал потому, что сказочный Руслан потрепал бороду Черномору. Только прошу вас, Марина, никому об этом пока не говорите. » А на следующее утро была намечена выкатка первого опытного экземпляра самолета из цеха. Я не выдержала, побежала в цех -- ребята там работали всю ночь -- и говорю: «Готовьте трафарет -- машина будет называться «Руслан». Утром Антонов заметил трафарет, но ничего не сказал, лишь взглядом пристыдил меня.
-- Испытание самолетов связано с повышенным риском. Вам приходилось попадать в аварийные ситуации?
-- Таких случаев за мою карьеру было немало. Самый, пожалуй, страшный полет я пережила вовсе не на испытаниях. Однажды моему экипажу Ан-12 приказали привезти из Горького в Подмосковье бак -- мол, без него какие-то испытания останавливались. Из Москвы летим в Горький, грузим бак. В нем что-то хлюпает. Нас заверяют, что это вода. А в полете крышку бака срывает, оттуда фонтаном начинает бить керосин, заливает весь фюзеляж. Малейшая искра -- и произойдет взрыв. Как назло, попадаем в сильнейшую грозу. Самолет трясет, сверкают молнии… Прошу разрешения подняться над облаками. Нам запрещают -- выше летают пассажирские самолеты. Вдруг гляжу -- горят крылья, а потом огонь стал стекать по стеклу. Я в ужасе. У меня в экипаже был опытнейший пилот, участник войны Минаев. «Это не пожар, а огни святого Эльма, -- пояснил он. -- Когда электричества в тучах слишком много, оно «цепляется» за обшивку самолета и светится». Спустя несколько часов мы благополучно вылетели из грозового фронта. Словом, обошлось. Когда через два месяца мы побывали на том аэродроме, злополучный бак по-прежнему лежал там. Оказалось, он никому не был нужен…