Двадцать лет назад появилась знаменитая «Табакерка»
Редкий случай, когда Олег Павлович никуда не спешил. Мы заранее договорились совместить приятное с полезным -- трапезу с интервью, остановив выбор на «Обломове», одной из рестораций Табакова-младшего. Антон Олегович периодически подходил к нашему столику, интересовался, все ли в порядке, всем ли папа доволен. Папа был доволен…
-- Обратил внимание, Антон разговаривает с вами, Олег Павлович, вытянувшись чуть ли не по стойке смирно.
-- Не преувеличивай! Особенной дрожи в голосе сына не слышу, но что он демонстрирует уважение к отцу, совершенно нормально, по-иному и быть не может.
-- Однако было.
-- Когда?
-- После вашего ухода из семьи.
-- Это совсем иная история, но и тогда речь шла не о неуважении, а об обиде за маму, недопонимании ситуации. Мы давно во всем разобрались, столько лет прошло, что глупо ворошить прошлое, хотя справедливости ради должен признать: ты прав, Антон не сразу простил мне уход. Впрочем, я не пытался как-то задобрить или умаслить сына, нет, терпеливо ждал, стараясь сдерживаться и не реагировать на несправедливые выпады. Безусловно, было неприятно читать в интервью Антона, что он, оказывается, рос чуть ли не сиротой при живых родителях и его воспитывали только бабушки и няня. Знал: это не так, однако не лез с опровержениями подобных мифологем.
Поверишь, мы до сих не затрагиваем этих тем, просто в какой-то момент я понял: Антон стал взрослым. В конце концов, если уж так считать, у меня второй брак, а у него, дай вспомнить, первый… второй… третий… четвертый! Но дело опять же не в количестве. Полагаю, в любой жизненной коллизии нужно вести себя по-людски, минимизируя боль, которую причиняешь близким людям.
-- То есть?
-- То и есть. Никак не хочу расшифровывать тезис, и так сказал достаточно…
Я рано уяснил: мой долг -- накормить, одеть, обуть любимую женщину и детей, создать для семьи нормальные человеческие условия. Этим всегда и занимался. Смею надеяться, не без успеха… Участие же в процессе воспитания сводил к одному -- личному примеру. На мой взгляд, это наиболее действенный способ: не словом, а делом. Все просто: хочешь жить, как я, поступай так же. А на нет и суда нет. В каком-то смысле похожим образом вел себя мой отец, и метод вроде бы оказался достаточно эффективным. Кстати, склонен считать, и кухмистерская карьера Антона началась с того, что я имел неосторожность приобрести дачу. Жена моя первая Людмила Ивановна захотела жить поближе к земле, я подсуетился и получил участок. Тогда это называлось «выморочная собственность»: после смерти прежних владельцев, у которых не нашлось наследников, государство продавало сотки по цене значительно ниже той, что могли попросить настоящие хозяева, будь они живы. Словом, советская власть помогла мне завладеть дачей. Правда, бывал я на ней крайне редко, поскольку много работал. Как уже говорил, добровольно взвалил на себя бремя кормильца и поильца семьи… Этим, кстати, объясняю и инфаркт, который схлопотал 29 лет от роду: надорвался, слишком усердно пахал… На воздвигнутой стараниями Людмилы Ивановны даче в отсутствие родителей часто бывал Антон. Особый интерес к загородному объекту у него возник в период полового созревания, что тоже легко объяснимо. Приезжавшим к нему на рандеву гостям сын собственноручно готовил в приспособленной для этой цели бочке из-под солидола копченых кур, что, как я понимаю, производило неизгладимое впечатление. Особенно на девушек. С этого все и пошло…
-- А дачу вы так и не полюбили?
-- Первую продал, новую так и не достроил. Теперь уже, видимо, и не случится. Собираюсь в ближайшее время продавать участок.
-- Не тянет к земле?
-- Есть потребность, но понимаю: всерьез не получится. Чтобы испытывать удовольствие от дачной жизни, надо немного -- постоянно жить за городом, но для этого «немного» необходимо изменить весь привычный уклад, а я не могу позволить себе такую роскошь. И часа или полутора на дорогу в город и обратно у меня нет. Исключено!
-- Вариант с остановкой в пути вами вообще не рассматривается?
-- Живу в ритме, который мне удобен. Он позволяет поддерживать определенный тонус. То, что ты называешь остановкой, может серьезно выбить из колеи, вернуться в нее заново будет крайне сложно.
-- Став три с половиной года назад худруком МХАТа, вы, похоже, взяли за правило играть главные роли чуть ли не во всех премьерных спектаклях театра. Попахивает злоупотреблением служебным положением, не находите?
-- Не нахожу. Напротив, в должности художественного руководителя я не повторил ошибку некоторых предшественников и не бросился тут же ставить спектакли, демонстрируя собственные режиссерские способности и амбиции. Я оцениваю работу других, поэтому и руки у меня развязаны, ничто не мешает спокойно играть на сцене.
-- Вы жадный, Олег Павлович?
-- До жизни -- да. Называю это полнотой бытия. Материальной корысти у меня, поверь, нет. Снимаясь восемь дней у Иштвана Сабо в Голливуде, получаю гонорар, которого хватает для пополнения семейного бюджета года на полтора, а то и на два.
-- А преподавание в Америке деньги приносит?
-- Все равно это несоизмеримо со съемками у западных режиссеров. Другое дело, что, скажем, театральные работы никогда не оценивал с точки зрения оплаты. Для меня это, как… как здоровье. Не знаю, слышал ли ты о компенсаторных возможностях актерского ремесла?
-- Разумеется. Но, честно говоря, не слишком доверяю рассказам о том, как больной артист выходит на сцену и парит над ней.
-- Можешь не верить, но это правда. Слушай реальную историю. Меня прихватил жесточайший приступ радикулита, я лежал пластом, не мог пошевелить конечностью, а вечером предстояло играть в «Провинциальных анекдотах» в постановке Валеры Фокина. По ходу спектакля моему герою приходилось участвовать в драках, бегать, прыгать, совершать иные резкие телодвижения. Словом, меня привезли в театр, положили на раскладушку и в таком виде вынесли на сцену. Я лежал и с ужасом ждал момента, когда прозвучит реплика, после которой придется встать. И что ты думаешь?
-- Волшебная сила искусства подняла на ноги?
-- Да! Отработал роль без всяких поблажек к ослабленному радикулитом организму, а вместе с опустившимся занавесом буквально рухнул на руки партнерам. Меня погрузили в «неотложку», отправили в больницу, где сделали блокаду, после чего и доставили домой.
На сцене зубы перестают болеть, голова. Вчера играл в «Кабале святош», достаточно тяжелом спектакле, начинал его с давлением 160 на 110, а домой приехал, померил -- 132 на 85! Пойми, это не актерские байки. Видимо, работа по любви имеет некие скрытые релаксационные мотивы. Честно могу сказать: если бы мне даже не давали роли, я бы их покупал. Дорого платить не стал бы, но долларов по десять за вечер выделял бы из собственного бюджета.
-- Что-то скромненько.
-- Извини, старик. Исхожу из своих финансовых возможностей.
-- А если супруга отстегнет пятнадцать баксов, лишь бы дома остались?
-- Знаешь, Марина пока не жалуется. Моих физических кондиций хватает и на работу, и на жену, и на младшего сына. По утрам просыпаюсь по-прежнему рано, для восстановления сил нужно пять с половиной часов отдыха, не больше. Правда, в день трудного спектакля обязательно должен поспать часа полтора после обеда. Когда нет ничего срочного и экстраординарного, заваливаюсь на бок. Прямо в служебном кабинете, рядом с сортиром. Ольга Семеновна, помощница моя, строго оберегает покой и сон. Если удается отдохнуть, это зримо сказывается на качестве актерской работы.
-- Я вас про жену спрашиваю, а вы опять мне про театр, Олег Павлович…
-- Не жди эротических подробностей. Не мой стиль. Хорошо знаю, как глубоко может ранить слово, стараюсь аккуратно обходиться с холодным оружием, не бряцаю им без нужды. О некоторых моих коллегах ходят легенды, повествующие об их славных победах на любовном фронте, кто-то даже издает тома мемуаров об этапах большого сексуального пути. Подозреваю, фривольными рассказами грешат те, кому только и остается, что вспоминать о былом. Этакая сублимация чувств. Впрочем, есть и желающие извлечь коммерческую выгоду из смакования интимных подробностей. Ты слышал что-нибудь о моих подвигах? И не услышишь. Потому что не отношу себя ни к первой категории, ни ко второй. Если у меня что-то где-то и было, то исключительно по любви. А как о ней рассказывать публично, во всеуслышание? Не представляю!
-- Но соблазнить вас сегодня чем-нибудь можно?
-- Трудно. Очень. С начала романа с Мариной многое поменялось в ритме моего познания жизни.
-- А сколько вы вместе?
-- В ноябре двадцать лет. В официальном браке -- со штампами в паспортах -- состоим уже десять. Срок! Как бы тебе сказать?..
-- Да уж говорите, как есть. Пойму.
-- Если в данном случае позволительна терминология из «Семнадцати мгновений весны», прежде смена караула, подразумевающая обновление амурных интересов, у меня происходила регулярно и достаточно интенсивно. Это я говорю о той жизни, дозудинской. А потом вроде как отрезало. Конечно, можно сделать некий дифферент на преклонные годы, дескать, был конь да уездился, но это неправда. Двадцать лет назад мне было сорок восемь, а это для настоящего мужчины не возраст. И сегодня не готов объяснять изменение в цикличности возникновения новых женских образов на моем горизонте только возрастными ограничениями. Дело не в этом. Видимо, после долгих поисков мне все же удалось найти человека, с которым хорошо, тепло, комфортно. Зачем же, спрашивается, в таком случае искать дальше? И в эмоциональном смысле чувствую себя прекрасно. Этому в немалой степени способствует Павлик, мой младший.
-- Наверное, его только спящим и видите?
-- Стараемся по утрам провести вместе хотя бы полчаса. Перед уходом в школу. А вообще, конечно, проблема существует… Знаешь, как ни банально звучит, до собственных детей надо дорасти. Первым ребенком, которого я, что называется, ощутил по полной, была Полина, внучка, дочь дочери. По отношению к ней испытал, пожалуй, всю гамму родительских чувств, включая те, что не познал с Антоном и Александрой.
-- Дочь по-прежнему препятствует вашим контактам с Полей?
-- Давай не будем углубляться в подробности моей семейной жизни, ладно? Полина регулярно бывает в театре, мы встречаемся, она советуется о будущем, но я сейчас говорил тебе не об этом, а о том, как пеленал ее, убаюкивал, кормил манной кашей, выполнял прочие домашние обязанности. Этого не было с моими старшими детьми.
-- А с Павликом?
-- Научился ценить подарки, которые делает жизнь. Главное, чтобы они не приходили слишком поздно. «Блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел… » Понимаю, что не вечен, но стараюсь не зацикливаться на таких мыслях. Слишком уж болезненная тема. Хотя, с другой стороны, как об этом не думать? Постоянно помню, что мне 68 лет, а сыну восемь с половиной. Буду помогать ему, сколько смогу. А вот сколько именно… Генетика у меня вроде бы неплохая, но тут ведь загадывать глупо и бессмысленно. Жизнь нельзя выклянчить, она, на мой взгляд, до самого последнего вздоха должна быть, как приз, награда. Очень хочется научить Павлика отвечать за себя. Отношусь к сыну всерьез, сужу его, наверное, даже слишком строго. Уже сейчас узнаю кое-какие свои черты. Оба встаем по утрам с хорошим настроением. Всегда! Вне зависимости от того, как закончился вечер накануне, светит ли за окном солнце либо же льет дождь. Согласись, удивительно, когда старый и малый одинаково радуются счастью жить на земле.
-- Нашли занятие! Ладно, ребенку простительно, он полон иллюзий, но вы-то про эту жизнь давным-давно все знаете, Олег Павлович…
-- Скажем скромнее: почти все. И доверяю не заемной мудрости или информации из книжек, а собственным интуитивным импульсам. Ошибаюсь редко, хотя бываю порой легкомысленно наивен, за что сполна расплачиваюсь.
-- Что-то вы, извините, не производите впечатления излишне доверчивого гражданина.
-- Наверное, внешность обманчива… Впрочем, не стану изображать из себя самого большого на свете простачка. Есть во мне и хитрость, и расчетливость, но тут вот какая штука… Помню отцовский рассказ о том, как однажды он переправлялся через Дунай в Вене. Было это сразу после войны. Лодочник оказался человеком разговорчивым и стал делиться житейскими наблюдениями: мол, люди похожи на гребцов, только одни согнулись в три погибели, сопят и тянут все под себя, а вторые широко расправили плечи и дышат полной грудью.
-- Вы, Олег Павлович, разумеется, из вторых?
-- Умею по-всякому -- и упираться всеми конечностями, и высоко парить. Вот только радоваться, подстраивая гадости другим, не обучен. Не испытываю потребности подличать.
-- Но на чужой удар ответить сумеете?
-- Не толстовец и вторую щеку подставлять не стану -- это точно. Все помню, все! Может, и рад бы забыть, но не получается. С другой стороны, до сведения счетов тоже не позволяю себе опускаться: око за око, зуб за зуб и все такое прочее… Брезговаю, как говорила моя бабушка Анна Константиновна. Понимаешь, в театре часто и зримо унижается человеческое достоинство. Режиссура нередко связана с необходимостью подавления чужой индивидуальности. Мне всегда это было так противно! Весь внутренне сжимался, когда нечто подобное происходило на моих глазах.
-- Если вас ногами топтать принимались?
-- Прямо скажем, Табакова не слишком потопчешь, все-таки я человек заслуженный и успешный, со мной нельзя обращаться по-хамски, да и ущипнуть особенно не за что.
-- А сами других пощипываете?
-- Нет. Наверное, нет… Вывести меня из равновесия трудно, правда, если все же достают, могу понести. Впрочем, на актеров это не распространяется. Щажу их. Они ведь, как дети, их любить надо.
-- Значит, актеров балуете, а собственного сына в черном теле держите?
-- Я говорил про строгость в воспитании, а не про чернуху. Смею тебя заверить: Павлик не обделен лаской и теплом. Стараюсь максимально много времени проводить с ним, поэтому и в поездки, на гастроли всегда беру с собой. Скажем, недавно, в начале января, вместе ездили в Эстонию.
Впрочем, не монополизирую право на общение. Кроме прочей родни, у Павлика есть очень любящие его дедушка Слава, отец Марины, бабушка Ира, Маринина мама…
-- Наверное, ваши ровесники?
-- Почти… Дед и баба млеют от внука, а тот весьма ловко ими управляет…
-- Об истории рода Павлик вас пока не расспрашивает?
-- Жду. Расскажу все, что знаю. К примеру, про его второго деда, моего отца, воевавшего на фронтах Великой Отечественной и проливавшего кровь за Родину.
-- У человека с фамилией Столяров или Токарев глупо спрашивать, чем занимались его предки. Похмелкину с Пьяных вообще сразу хочется посочувствовать. С Табаковым, на мой взгляд, не все столь однозначно. Например, для меня большой вопрос, были ли ваши прародители знатными курильщиками либо же поставляли зелье другим?
-- Не готов отвечать за всех Табаковых, поскольку, строго говоря, это не моя родня.
-- Интересная новость! Неужто псевдоним носите?
-- Нет, все несколько иначе. Моего прапрадеда Ивана Ивановича Утина усыновили богатые крестьяне Табаковы, дав ему свою фамилию. Это по отцовской линии. Среди маминых родичей твердо знаю о существовании Андрея Францевича Пионтковского, польского дворянина, владевшего большим имением в Балтском уезде Одесской губернии. Ныне это территория независимой Молдовы. Я специально съездил в те края и посетил местное кладбище, где обнаружил много польских захоронений, но дедову могилу не нашел. Впрочем, надежду не оставляю, поиски обязательно продолжу.
-- Генеалогией увлеклись, Олег Павлович?
-- Делаю это во многом ради сыновей -- Антона и Павла, внуков -- Никиты, Полины и Аньки… Понимаешь, на мой взгляд, самая большая мерзость, которую собирались сотворить с народом большевики, это попытаться оторвать нас от прошлого, разрушить связь между поколениями, оманкуртить людей, как сказал бы Чингиз Айтматов. К счастью, из этой затеи ничего не вышло. Я родился в 35-м, наверное, сам догадываешься, какое лихое время было и что творилось вокруг, но меня волновали не столько подвиги челюскинцев или полеты Валерия Чкалова, сколько судьба собственных дедов. Кондратия Табакова я застал. Он был классным слесарем, мастером, что называется, от Бога, хотя и сильно пьющим человеком. Впрочем, последнее обстоятельство не мешало Кондратию Ивановичу владеть до революции домиком на Горной улице. Согласись, весьма наглядное свидетельство уровня благосостояния рабочего класса при царском режиме. Но это так, к слову…