Известный украинский киноактер до сих пор так и не получил обещанных денег
Константин Степанков живет в центре Киева, в квартире с окнами на Софийский собор. Он почти не выходит из дому: отказывают ноги. Передвигается, тяжело опираясь на резную деревянную палку -- подарок внука. В его квартире много фотографий: жены Ады Роговцевой и детей -- Костика и Кати. Домашней иконой в семье Степанкова-Роговцевой называют фотографию Ивана Миколайчука.
Константин Петрович теперь почти не снимается. Его чаще можно застать на собственной кухне, где актер готовит свой фирменный постный борщ или лепит аппетитные вареники с вишнями. Он не любит выходить в свет, давать интервью и говорит, что выглядит так, что порой не хочется смотреться в зеркало. По-моему, немного лукавит…
-- Неплохо выглядите…
-- В таких случаях я говорю: «Так хорошо выгляжу, что ус… ся можно». Так что давайте не будем…
-- По крайней мере, чувство юмора не утеряно.
-- Без него было бы совсем туго. На самом деле я -- оптимист. Прирожденный. Но после долгих лет жизни, постоянных забот оптимизму все труднее и труднее за что-то зацепиться. Так что не спешите стареть. Подольше оставайтесь молодой, деятельной, красивой..
-- А как же мудрость, которая приходит с годами?
-- Кто вам сказал, что старость -- это мудрость? Глупости! Старость -- лишь разрушение. Физическое и душевное. Остается только всякая гадость.
-- Когда не хочется рано вставать…
-- Когда не работают ноги, отказывают пальцы. Мозг уже не так действует, склероз мучит. Да и события оцениваются иначе. Я чувствую, что становлюсь раздражительным, потихоньку впадаю в детство. Тяжело держать вилку, ложку, бриться самому сложно. Видите, хожу с бородой. А вы говорите, выгляжу неплохо…
-- И давно вы стали так себя ощущать?
-- Уже несколько лет. С сорока у меня ишемия, перенес тяжелую операцию на щитовидной железе, болел туберкулезом. Думал, повешусь… А ноги… У меня полиартрит, еще аристократическая болезнь -- подагра. Разговаривать мне трудно. А вы -- мудрость… Какая к черту мудрость, если говорить даже не хочется! Мне сейчас стыдно появляться на людях. Подолгу лежу в постели, трудно вставать. Но самое страшное, что ничего уже не восстановишь.
-- За мемуары не хотите взяться?
-- Не умею я писать, только читать. Даже Балаян как-то сказал: «Ты говорил, что не умеешь писать, так на тебе диктофон -- надиктовывай свои воспоминания». Но оказалось, что я и рассказывать-то хорошо не умею…
-- Будет вам жаловаться, вас помнят и любят. На День украинского кино Государственную премию имени Александра Довженко дали.
-- Это да, могу похвастаться орденом и красивым дипломом. Меня привезли на Киностудию имени Александра Довженко, где ежегодно в день рождения великого режиссера возле его памятника собираются кинематографисты и вручаются премии. Через два дня домой принесли поздравление из Верховной Рады.
-- А денежное вознаграждение?
-- Еще не получил.
-- Там же довольно внушительная сумма!
-- Вот-вот! 50 тысяч гривен. О них я сейчас и тревожусь. Но я не хочу унижаться, просить, звонить куда-то. Когда мне исполнилось 75 лет, меня наградили орденом «За заслуги», уже не помню, какой степени. И что вы думаете, ордена у меня до сих пор нет! Дайте же мне на него посмотреть, пока я не сдох! Так и умереть могу, не получив денег.
-- Да Бог с вами…
-- А что? К великому сожалению, материальная благоустроенность нашей семьи не очень высока и, конечно, на деньги от премии я возлагаю много надежд. Я уже подсчитал, что мне хватит их на пять лет. Буду тратить на решение бытовых проблем. Да хоть стиральную машину куплю!
-- А что, нет?
-- Нет! Руками стираем. Ада и я. Чего вы удивляетесь? Трудно, трудно… Приходится всем понемногу зарабатывать. Дочь Катя работает у Виктюка, живет в Москве, получает не много. Сын Костя не работает. Адочке очень тяжело мотаться из Киева в Москву и обратно. Но надо, надо…
-- Вы в этой квартире всегда жили?
-- Это квартира дочери. Мы с Адой жили на Пушкинской, потом на Владимирской. Продавали, покупали. Теперь вот тут с внуком живем. Он уже ходит в седьмой класс.
-- Актером хочет стать?
-- Не знаю. Я бы не советовал. Хотя, предложи мне сейчас начать все сначала, наверное, выбрал бы тот же путь. Уж больно интересно. Многие жизни проживаешь вместе со своими героями, интересные судьбы узнаешь, много читаешь. Хотя, по большому счету, актерская профессия -- неблагодарная работа. Если актер на виду -- его сопровождают бурные аплодисменты. Но стоит на минуту уйти -- и все, о тебе забыли. Лишь кино может задержать популярность. И то ненадолго. А сейчас всем нужна слава, а с ней -- деньги, авто, дача. Но что ты сделал для этого?
-- Но ведь и в ваше время не только о духовном грезили. Поди о какой-нибудь «Победе» мечтали?
-- Какая там машина! У нас все было по-другому. Когда я заканчивал в 1947 году уманскую школу и надо было поступать в институт, желал лишь одного -- работать поближе к хлебу. Все мои друзья стремились попасть в пищевой, сельскохозяйственный или технологический институты. Страшно хотелось жрать. Люди голодали. У нас в Умани доходило до каннибализма. И я поступил в сельскохозяйственный на плодово-ягодный факультет с уклоном в технологию. Если бы не стал актером, делал бы сейчас, наверное, отличные соленья, варенья и вино из красной смородины. Потрясающе вкусное!
-- Вы знаток вин?
-- Я вообще пьющий человек. Только не делайте из этого сплетню.
-- И сейчас тоже?
-- А почему нет? Надо только меру знать. Пару рюмок или бокал красного вина… А вообще, я любил водку. Пил много. Но стать народным артистом это мне не помешало. Да и съемкам никогда не вредило. Я умел вовремя остановиться.
-- Бутылку за раз осилить могли?
-- Под хорошую закусь, да красивые очи, почему б не выпить? Многие актеры не чурались этого. Помню, когда еще учился в сельскохозяйственном, мы банкет устраивали для актеров Театра имени Ивана Франко…
-- А они-то как в Умани оказались?
-- Приехали с выездным спектаклем. Раньше это было очень популярно. Привезли две пьесы: «Без вины виноватые» и «Украденное счастье». В ролях -- сплошные знаменитости! Ужвий, Пономаренко, Бучма, Шумский, Добровольский. Я тогда возглавлял культсектор комитета комсомола сельхозинститута. Пригласил актеров на встречу со студентами. Пришли абсолютно все! Мы показали отрывки из спектаклей нашего аматорского кружка. Я читал какие-то стихи. Потом на сцену поднялись корифеи Театра имени Ивана Франко. В общем, вечер удался. А под конец в оранжерее был устроен банкет. Подавали печеную картошку и буряки, кафедра животноводства пожертвовала двумя кроликами, а технологи дали спирт в мензурках и плодово-ягодное вино.
-- Славно погуляли…
-- Еще бы! В разгар праздника меня подозвал к себе директор института Пересыпкин. Рядом сидел Бучма. «Хотите в следующем году в театральный поступить, на курс Бучмы?» -- спрашивает меня Пересыпкин. Я опешил. Да вы же первый, говорю, меня не отпустите! Но весной пришло письмо от секретаря приемной комиссии Киевского театрального института, и директор дал мне добро плюс 200 рублей старыми деньгами из собственного фонда. Купили билет до Киева и, на всякий случай, обратно. Но ехать домой мне не пришлось. Я поступил. Легко и просто. А что такого? Я абсолютно не тщеславный человек.
-- Разве для актера такое возможно?
-- Ну вот, сидит один перед вами. В год моего поступления объявили дополнительный набор мужчин. Я и попал-то в институт, потому что недобор был, а не из-за того, что такой талантливый.
-- Но Бучма-то все равно вас заприметил. Вы потом стали его любимым студентом?
-- У него не было любимчиков -- только работящие студенты и ленивые. Я относился к первым. Вкалывал. Мне это нравилось, я получал удовольствие от учебы. Сначала жил в общежитии, а потом снял квартиру. Институт давал на это 15 рублей в месяц. Снимал жилье на Горького, 24, у геологов. Они уезжали на год, два. Просили оплачивать только коммунальные услуги.
-- Вы тогда уже были знакомы с Адой Николаевной?
-- Мы встретились немного позже. Я преподавал на курсе, где училась Ада Роговцева. Взял и… втюрился в студентку.
-- Это ж аморально!
-- А как же! Моральное разложение преподавателя. Меня по этому поводу вызывали на «ковер». Кстати, благодаря Аде я так и не стал членом КПСС. Тогдашний директор Театрального института Семен Ткаченко на год отстранил меня от преподавания. С прерыванием стажа. Но это совершенно не повлияло на наши с Адой отношения. Я продолжал дарить ей цветы, назначать свидания, читать стихи, объясняться в любви. И после того, как Адочка закончила институт, мы поженились. Через пять лет будем справлять золотую свадьбу.
-- И что, за эти годы никогда и нигде?
-- Я однолюб. Говорю это совершенно искренне. Ада у меня была только одна. Любимая…
-- Все смотрю на вашу татуировку в виде якорька на руке…
-- А, это? Да дурак был, вот и сделал ее. После детдома я год служил на рыболовецком судне на Севере. Там и накололи мне якорек. Не только на руке, на одном плече у меня парусник, на другом -- корабль. Еще на груди есть…
-- «Не забуду мать родную»?
-- Нет, у меня только морская тематика. Хотя, кто знает, может, и еще наколю. Вот исполнится мне 76, «напишу» на пальцах «Костя». Все может быть. По глупости, дурости.
-- Многое «по дурости» совершили?
-- Да всякое за 75 лет жизни случалось. Но по-крупному никогда не дурил. Чего не было, того не было…
-- Не жалели никогда, что на приглашение работать в Театре русской драмы имени Леси Украинки ответили отказом?
-- Никогда! Хотя в русскую драму меня приглашал сам Хохлов сразу после окончания института. В Театре имени Ивана Франко тогда не оказалось места, надо было ждать год. Помню, встретился с Бучмой, рассказал ему о предложении, а он говорит: «Я с тобой не для того работал, чтобы ты в русский театр шел. Жди, найдем место». Год ждал. А в это время преподавал в институте мастерство актера. Зарабатывал деньги на телевидении, радио. Морда тогда была ничего, можно было показывать. Через год, 1 апреля, мне позвонила секретарь директора Театра имени Ивана Франко и сказала, что вывешен приказ о моем зачислении. Я спрашиваю: «Это не розыгрыш?» «Нет», -- говорит. Так я и попал в театр на ставку 640 рубля. А ведь в институте я получал Сталинскую стипендию -- 740 рублей. Но, конечно, желание стать актером академического театра было сильнее всяких денежных благ.
-- Еще и работать с самой Натальей Ужвий!
-- Тогда в театре была когорта знаменитых актеров, которые… никому не давали работать. До самой смерти Натальи Ужвий у нас с ней были прекрасные отношения. Но как актрису я ее не любил, не воспринимал. Терпеть не мог и художественного руководителя театра Гната Юру. Хотя он ко мне относился нормально, правда, работы особо не давал. Молодым актерам тогда приходилось туго. Но я не боялся, и прямо высказывался на художественных советах. Это же был позор, когда Добровольский в 50 лет выходил на сцену в роли молодого студента в «Угрюм-реке», а пожилая Ужвий играла Анфису!
-- Поэтому вы ушли из театра?
-- Как-то директор Киностудии имени Александра Довженко Василий Цвиркунов рассказал мне, что набирает штат киноактеров. Это было в 1968 году, и я уже снялся в нескольких картинах, в том числе в «Каменном кресте». Раздумывал недолго и в конце концов ушел из театра. Там я тогда получал 110 рублей.
-- Негусто…
-- Конечно, в кино можно хорошо зарабатывать, но надо вкалывать. Актер высшей категории в день получал 45 рублей. Если он не снимается шесть месяцев, то получает 50 процентов, год -- ничего. Помню, как-то на Московском международном кинофестивале я сидел с польским актером Даниэлем Ольбрыхским, и он меня спросил: «Слушай, а сколько ты получил за своего деда-партизана?» -- имея в виду «Думу о Ковпаке». Мне было стыдно сказать, что мне заплатили 12 тысяч рублей за четыре года сложной, напряженной работы! Выходило по 250 рублей в месяц. Думаю, скажу, что 50 тысяч. Ольбрыхский спрашивает: «За одну серию?» За все, говорю. Он как воскликнет: «Штрейкбрехер! Разве можно так работать!?» Помню, мне так стыдно стало… А вы говорите «слава, почет»… Не возражаете, если я закурю?
-- Разве врачи вам не запрещают?
-- Да кто их спрашивает! Курю и все. Правда, теперь гораздо меньше, чем бывало. Мог выкурить за день три пачки «Примы» без фильтра. А теперь вот с фильтром курю три сигареты в день. Но разве это вкус? Чепуха! Я на даче выращивал табачок Вирджиния и делал самокрутки -- вот это да… Аромат!
-- Еще можно трубку курить.
-- Курил по молодости, пока мозоль на губе не вылезла. Сказали, это от поцелуев, или от… стакана. Гематома называется. Запретили трубку курить и мундштуки. Теперь вот страдаю… Ну все, устал я очень. Трудно говорить. Да и вообще интервью не даю. Как это вы меня раскрутили?..