Закончились съемки продолжения популярного телесериала
Сейчас Анатолий Хостикоев озвучивает на «Укртелефильме» уже отснятые и смонтированные новые серии «Роксоланы». Вскоре картина появится на украинском и российском телеканалах. Отпраздновавший недавно свое пятидесятилетие актер и не помышляет о том, чтобы «уменьшить обороты». Он активно снимается в кино, занимается собственными театральными постановками и, наконец, заботится о своей семье. Вернее, о двух своих семьях…
-- Ну как на сей раз проходили съемки? Много было курьезов?
-- Съемки «Роксоланы» -- один сплошной курьез. Начнем с того, что специально для съемок я три месяца отращивал бороду, а когда приехал в Ялту, мой режиссер, Небиеридзе, говорит: «Мы тут тебе бороду сшили, так что свою можешь сбрить». Какой же смысл клеить бутафорскую бороду, когда у меня своя, натуральная? Но режиссер уперся, и пришлось эту злосчастную бороду клеить на жаре, в самый неподходящий момент она в кадре отлетала, усы -- в одну сторону, борода -- в другую… Да много всякого было. Надеюсь, на экране это не так уж будет видно…
-- Ататолий, в тебе течет восточная кровь… Хотел бы жить в мусульманской стране и утолять свою страсть не с одной, а, скажем, с четырьмя законными женами?
-- Подобных мыслей у меня никогда даже не возникало! Я очень преданный человек. И если люблю свою спутницу, то полностью отдан ей. Другое дело, если уходит любовь, тогда меня уже ничего не остановит. Но жить одновременно с четырьмя женщинами или даже с двумя -- для меня это невозможно. У меня никогда не было любовниц! Если со мной что-то вдруг происходило, я уходил. Поэтому у меня всегда была одна жена.
-- Кстати, недавно прочитал, что Любовь Кубюк -- твоя первая жена. Но ведь она на самом деле вторая!
-- Это правда. Мой первый брак с Надей Кондратовской был, скажем так, студенческим, это была замечательная пора нашей молодости, которая осталась в далеком прошлом. У нас не было детей, и Надя осталась как бы на другой планете, в другом космическом пространстве, у нас нет точек соприкосновения, мы не встречаемся, не общаемся. А с Любой все произошло по-другому.
-- Тем не менее, ты расстался и с Любой.
-- Это родной мой человек, мы прожили вместе долгую жизнь. У нас общий ребенок, и я беспокоюсь и о ней, и о сыне. Нас с ней связывают нормальные, цивилизованные отношения. Это не тот случай, когда люди расходятся и теряют интерес друг к другу, мы ведь работаем в одном коллективе, помогаем друг другу. Люба имеет полное право подойти ко мне и откровенно высказать свое мнение о моей работе. С моей нынешней женой Наташей Сумской они общаются нормально, и я не вижу в этом ничего плохого. Жизнь коротка, а люди часто бездумно к ней относятся и на пути к каким-то, кажущимся важными целям теряют близких людей. Для меня Люба -- не посторонний человек. То же и с Наташей. Ее бывший муж Игорь Мамай иногда звонит ей, и я не могу ей это запретить. У него сохранились какие-то чувства к Наташе, у них общая дочь, и он переживает все, что с ней происходит. Это нормально!
-- Неужели тебе не знакомо чувство ревности?
-- В молодости, конечно же, я ревновал своих любимых, ломал двери, бил по физиономии, делал всякие глупости. Срабатывало, наверное, еще и то, что у меня кровь как-то по-другому играет, кавказские корни все же сказываются. Мой отец был безумно ревнив, это присуще и мне. Но с годами ревность трансформируется в какие-то другие чувства. Конечно же, я замечаю, как мужчины смотрят на Наташу, поскольку она привлекательная женщина. Но как я могу к этому ревновать? Сейчас это уже глупо, все, что связано с чувством ревности, кажется мелочью. Вот сейчас Наташу пригласили сниматься в кино, я прочитал сценарий, там есть очень откровенные сцены. Но это такая профессия, ничего не поделаешь. Или как я могу ревновать ее к прошлому? Оно принадлежит только ей.
-- А как распределяются роли в семье? Ты можешь выполнять какую-то женскую работу, или для человека с кавказскими корнями это неприемлемо?
-- Я не понимаю, что такое женская, а что такое мужская работа. Делаю то, что умею и что хочу. Если есть время, по хозяйству делаю все. Убрать в комнате -- это мужская или женская работа? Лично мне уборка доставляет удовольствие. Я очень люблю стирать, это сейчас машины появились, а раньше это было на мне, потому что стирать постельное белье -- очень тяжелая, не женская работа. Я хоть и не кулинар, но приготовить, если есть возможность, тоже могу. Мой отец, кстати, был стопроцентным кавказцем, но не превращал маму в рабыню, делал все по дому. Украинские женщины отличаются не только красотой, но и характером. Отец, желая сделать что-то приятное своей жене-красавице, из грозного кавказца и ревнивого мужа, который мог затеять драку в троллейбусе, если к маме кто-то нечаянно дотронулся, превращался в домашнего, любящего мужа. Он мог залезть на памятник Богдана Хмельницкого, откуда его снимала милиция, и кричать: «Валя, я люблю тебя!» Но при этом он был очень кроток с мамой.
-- Говорят, ты сорвал один серьезный театральный проект Виктюка, когда в тебе страсть вдруг возобладала над дисциплиной.
-- Скорее это было чувство долга, любви и привязанности к семье, по которой я скучаю, где бы ни был. Спектакль, о котором ты говоришь, мы сделали. Около двух месяцев репетировали в Лондоне вместе со знаменитой балериной Наташей Макаровой, и когда Виктюк уехал на несколько дней в Москву заниматься декорациями, я решил съездить в Киев. Конечно же, нельзя было этого делать. У меня даже денег не было на то, чтобы слетать туда и обратно.
-- Тебя даже это не остановило?
-- Меня ничего не могло остановить! Макарова купила мне билеты, и я рванул домой. Все вещи оставил в Лондоне, захватил только подаренную Наташей уникальную книгу и смокинг, который она подарила маленькому Георгию, -- ему тогда исполнилось лет шесть. Ясное дело, я прилетел с «павлиньим хвостом», рассказывал, как хорошо мы с Виктюком и Макаровой работаем в Англии. Контракт был грандиозный, вскоре должны были начаться гастроли: Москва, Ленинград, Лондон, Париж, Нью-Йорк. Я понимал, что уже выхожу на другую орбиту. И в Киеве, куда приехал всего на три дня, решил сыграть в спектакле «Белая ворона», хотя не должен был выходить на сцену. В финале в проломившуюся половицу затянуло ногу, я крутанулся и разорвал связки. «Скорая» забрала меня в больницу, мой друг Володя Заклунный сделал мне операцию.
-- И что сказал по этому поводу Роман Виктюк?
-- Я попросил своего врача позвонить Виктюку. Он сказал Роману: «Я как врач гарантирую, что через месяц Анатолий будет работать». Но Виктюк послал далеко и его, и меня вместе с моей ногой. Конечно же, я подвел его. Мы потом встречались, говорили об этом, кто мог знать, что так получится. Но в любом случае родственные отношения всегда стояли для меня на первом месте, и из-за этого я, наверное, часто неправильно вел себя по отношению к профессии.
-- Жалеешь?
-- Лишь о некоторых поступках. Меня пригласили в Москву в передачу «Шире круг», я прошел кастинг, и мне предложили стать ее ведущим. В «Останкино» на запись передачи я привез две песни. В этот период я был страстно влюблен и явился в Москву с любимой девушкой. Мне тогда было наплевать, что это «Останкино», что передо мной открываются новые возможности. Жалко было терять три дня, и я отказался участвовать в передаче. Вахтерша, услышав, что меня уговаривают остаться и записать песни, поразилась. «Вы что, из Пскова приехали?! -- спросила она меня. -- Вы не понимаете, что вам предоставляется шанс стать знаменитым?!» В передаче «Шире круг» в это время раскрутили Сергея Захарова, решили взяться за меня. Но мне, невзирая на то, что я готовился к этой записи, было наплевать. На улице стояла любимая и мерзла, и в тот момент для меня это было важнее. Я даже денег не взял у них, которые на дорогу потратил, просто развернулся и ушел. Такие вот совершал поступки. И думаю, что это нормально, для меня было бы неестественно поступить по-другому. Страсть, полет, присущи мне с юности. Так было и в армии…
-- Полет и армия? По-моему, это несовместимые вещи.
-- Одно время мне даже не хотелось вспоминать о годах, проведенных в армии. Никаких поблажек мне не делали, я ведь служил не в «ансамбле песни и пьянки», а в погранвойсках Закавказского военного округа. Мне в ту пору исполнилось уже двадцать пять лет, я окончил институт, проработал два года в Львовском театре им. М. Заньковецкой. Я даже не мог себе представить, что может существовать такое унижение, как дедовщина. С первого дня «старики» пытались сломать меня. Например, сержант давал наряд, и я полдня копал какой-то огород, а они потом наезжали катком, и опять приходилось копать. Ну, я, стиснув зубы, копал. Думал: «Ладно, ребята, вы меня этим не возьмете». По уставу я должен был им подчиняться, а они думали, что я это делаю из-за робости. И это, конечно же, добром кончиться не могло. Как-то я мыл из шланга туалет, а здоровенный дембель стоял рядом и наблюдал, как молодой выполняет его приказ. И начал наступать на шланг ногой и отпускать его. Я попросил его: «Ты, браток, лучше меня не трогай. Ты хоть сержант, но все равно сынок по сравнению со мной». Он, конечно, же такой прыти от меня не ожидал и, естественно, полез драться. Ну, я его и задурачил…
-- Что-что?
-- Ударил. Он упал спиной на кран, потерял сознание, сломал ребро. Я принес его в санчасть и в силу своей мягкости извинился, проведывал, интересовался здоровьем, -- жалко его было. А он это воспринял как слабость, и после этого мне устроили «темную», избили, никто из молодых солдат, с которыми я призывался, мне не помог. Каким бы ты ни был здоровым, против двенадцати человек не попрешь. Я ходил со штык-ножом, отбивался, как мог. И когда понял, что они меня доконают, написал письмо братьям в Осетию. А они настоящие кавказцы, живут высоко в горах, много не разговаривают, а сразу принимают решение. Братья загрузили односельчанами грузовик и приехали в Тбилиси, где я служил. Состоялась очень серьезная разборка, мои дембеля, как пацанята, стояли и просили прощения. После этого, когда они поняли, что силой меня не возьмут, объявили бойкот. Полгода, кроме моих близких друзей, со мной никто не разговаривал, на меня давили психологически. Кто-то, послабее, мог бы сломаться, но я, слава Богу, выстоял и прошел хорошую школу. Хотя армия, я считаю, должна быть профессиональной, тогда никто никого унижать не будет.