На днях отметивший 70-летний юбилей руководитель Национального украинского народного хора имени Григория Веревки Анатолий Авдиевский стал Героем Украины
В 1967 году Украинский народный хор имени Веревки гастролировал в Мексике. На концерте в Гвадалахаре, городе мексиканских магнатов, приветствовать украинских артистов на сцену вышла первая леди города в сопровождении 20 телохранителей с кольтами на поясах. Ее палантин, усыпанный бриллиантами, переливался в лучах прожекторов. Первая леди Гвадалахары пригласила руководителя хора Анатолия Авдиевского на обед. Наши артисты тоже были под наблюдением охранников -- только в штатском и без кольтов. Один из них стоял за спиной Авдиевского и тихонько подсказывал: «Соглашайтесь! А там видно будет». Но в те времена советские люди не могли быть гостями классовых врагов, и званый обед не состоялся…
-- Весной 1975 года наш хор гастролировал в Португалии, -- рассказывает Анатолий Авдиевский, -- где к тому времени произошла демократическая революция. Но оппозиция организовала переворот, и мы оказались в чрезвычайной ситуации -- по улицам Лиссабона шли танки и взрывались бомбы, над городом летали самолеты. Артисты не выходили из гостиницы.
Накануне мы дали прощальный концерт в зале «Колизей». В конце выступления на сцену вышли военные. Я подумал, что мы арестованы. Тем более что с их появлением в зале погас свет и восторженный гул зала сменился мертвой тишиной. Как руководитель я должен был показывать пример своему коллективу, а у самого сердце замерло. Может, это провокация? Может, оппозиционеры так отреагировали на поддержку СССР португальской революции? На самом же деле таким образом нас приветствовали.
Когда в зале включился свет, мы увидели, как сверху на нас падают лепестки роз. На сцене образовался ковер из цветов. От «Колизея» к гостинице мы шли через коридор португальцев, которые просили разрешения на память отрезать у девушек прядь волос, у ребят -- пуговицы от костюма. Говорят, со времен великого Карузо в Лиссабоне ни один коллектив так восторженно не принимали.
Гастроли хора по плану продолжались в Испании. Для этого импресарио должен был перевести туда начальный взнос. Но в связи с неудавшимся путчем в Португалии запретили вывоз валюты. Организатор наших гастролей решил: «Только вы, маэстро, сможете перевезти мою валюту через границу. Вас никто не будет обыскивать!» -- и вручил мне 350 тысяч долларов. Перед отлетом моя демисезонная куртка была набита пачками денег.
У выхода на летное поле Лиссабонского аэропорта стояла шеренга военных с направленными на пассажиров автоматами. Если заставят меня раздеться и обнаружат такую сумму -- расстрел на месте! Правда, я смело смотрел в глаза проверяющим, понимая, что другого выхода нет. Услышав представление импресарио: «Это маэстро!», военные опустили оружие и зааплодировали. Оказалось, многие из них присутствовали на нашем вчерашнем концерте. После приземления в Мадриде я передал деньги импресарио со словами: «Больше меня в такие истории не впутывай! Так можно и разрыв сердца получить!»
-- Перед очередными гастролями во Франции Украинскому народному хору имени Веревки предложили поставить фольклорную оперу, -- продолжает Анатолий Тимофеевич. -- Потому что традиционные концерты с песнями--танцами французский зритель имел возможность видеть в исполнении ансамблей имени Александрова и Вирского, хора имени Пятницкого и других коллективов. Да и наш хор уже дважды выступал в этой стране.
От имени французской фирмы я предложил Евгению Станковичу написать музыку к опере «Цвiт папоротi». Основой спектакля стал купальский обряд. Специально избежали исторической конкретики, поставив действо языческих времен. Выбрали нейтральную одежду, без украинской символики и красочности, появившихся позднее. Но в трех сторожевых башнях на сцене усмотрели трезуб. Меня вызвал секретарь ЦК КПУ Маланчук: «Убрать!» «С таким натуралистическим подходом, -- возразил я, -- трио бандуристок тоже можно воспринимать как трезуб. Давайте ликвидируем их и сделаем квартеты или дуэты!» «Вы это бросьте!» -- отрезал Маланчук. Художник все-таки вынужден был сломать одну башню. И хотя открыто «Цвiт папоротi» запретить не могли, все знали, что премьеры не будет.
По поводу образов чертей, ведьм и другой дьявольщины в ЦК спросили: «Кого это вы имеете в виду?» У партийных идеологов было настолько прямолинейные ассоциации, что Маланчук сразу же принялся изобличать национализм Авдиевского. Заведующий отделом пропаганды Киевского горкома партии подготовил материалы для открытого суда надо мной, чтобы другим представителям интеллигенции неповадно было. Мол, хор Веревки исполняет только украинские песни.
В те годы первым секретарем Киевского горкома был Александр Ботвин, которому я сказал: «Український народний хор створив не я, а радянська влада. Якщо потрiбно, переiменуйте його в хор пiсень народiв СРСР. Хор П'ятницького якi пiснi виконує? Росiйськi. А якщо хор Верьовки приїде в Москву з узбецькими пiснями, мене ж люди засмiють!» Александр Платонович согласился: «А ведь Авдиевский прав!» -- и на бюро горкома приняли решение поддержать руководителя хора имени Веревки.
Через десять лет ситуация повторилась. В конце 80-х в Киеве проходил конгресс украинистов. Генеральный директор Укрконцерта Борис Шарварко предложил мне показать его участникам хотя бы фрагмент оперы «Цвiт папоротi», в свое время воспринятый как националистический. Для просмотра выбрали сценку русалочьих купал.
Коллектив ждал «приговора» два часа, после чего появился раскрасневшийся Борис Шарварко: «Ничего сделать не смог -- сняли!» Я сказал коллективу: «Зняття русалчиного номера з концерту для українознавцiв розцiнюю як натяк на вiдсутнiсть у мене вiдповiдної iдеологiчної орiєнтацiї. Дякую за спiльну роботу. Вiд роботи в хорi Верьовки вiдмовляюсь».
Собрался и уехал к своим друзьям в Яготинский район. И раньше частенько на реке Супой ловил рыбу. Там удивительные острова. Мои друзья соорудили на одном из них шалаш, снабдили меня матрацем, одеялом. Природа умиротворяюще убаюкивала… Вспомнилось детство в селе Роскошном Одесской области, как мальчишкой любил петь в компании старших парней. После войны дядя Жора привез мне из Германии аккордеон. Потом было обнародовано решение Сталина об искоренении преклонения перед Западом. К запрещенным инструментам отнесли аккордеон, гавайскую гитару и другие инструменты. Пришлось отцу купить мне дешевый тульский баян. А играл я на балалайке, гитаре, скрипке, бубне, гармошке.
После окончания школы отец сказал: «Синку, музика -- це прекрасно. Я й сам люблю спiвати, але треба мати серйозну професiю». Я любил математику, свободно решал все уравнения из задачника Киселева. Легко сдал экзамены в Одесский станкостроительный техникум. Идем довольные с другом Севой Борщом по одесской улице и вдруг слышим из окон звуки фортепиано, баяна, кларнета… На здании табличка «Одесское музыкальное училище».
Сева сагитировал меня зайти в приемную комиссию. «Спойте!» -- я спел «Нiч яка мiсячна». Попросили спеть звучащие аккорды (я только потом узнал их названия) -- запросто спел. Председатель приемной комиссии сказал: «У вас уникальные данные. Давайте документы!» Услышав мое объяснение, закричал: «Який станкобудiвельний? Ставайте на колiна, просiть, але щоб документи були у нас!»
Три курса проучился на отделении игры на музыкальных инструментах. А потом профессор Пигров посоветовал мне перейти на дирижерско-хоровое отделение. За полгода сдал трехгодичное отставание по новой специальности. Потом закончил Одесскую консерваторию. Председатель выпускной комиссии в 1958 году Георгий Майборода рекомендовал меня руководителем хора Украинского радио. Второе предложение поступило от первого секретаря Житомирского обкома партии Стахурского. Он просил организовать в области профессиональный хоровой коллектив.
Я выбрал Житомир. Через год ансамбль песни и танца «Льонок» выступал со своей программой в городском театре. Первый секретарь помогал мне как мог. Даже сегодня помню его прямой телефон 035, по которому пришлось звонить в экстремальной ситуации. Тогда при хоре был замполит Милкин (если живой, пусть не обижается), который в песне «Цвiте терен», исполненной нашим коллективом а капелла, узрел церковщину. Видимо, нужны были бубны, оркестр, чтобы трубил трубач -- словом, оптимизм…
Меня начали прижимать. Когда запахло жареным, набрал 035 и услышал голос Михаила Стахурского: «Что, припекло? Заходи!» Он вызвал секретаря по идеологии и заведующего отделом пропаганды. «Кто из вас специалист по музыкальной части? Милкин -- специалист по хоровому искусству? Поломать жизнь человеку -- ума большого не нужно, а вот поддержать его в трудную минуту… » -- подчиненные записывали слова первого секретаря.
-- В 1963 году Никита Хрущев остался недоволен художественной выставкой в Манеже, -- вспоминает Анатолий Авдиевский, -- и решительно заявил: «Много у нас развелось деятелей искусства и творческих коллективов. Хватит петь и танцевать за государственный счет -- пора сокращать!» Хотя рекомендация не обнародовалась, министерство культуры УССР тут же издало соответствующее распоряжение. В отличие от России, не проводившей сокращений, Украина расформировала 14 творческих коллективов.
Узнав о расформировании «Льонка» во время гастролей на Сахалине, я отправил телеграмму в Житомирскую филармонию: «И на Тихом океане свой закончили поход. Авдиевский». И стал первым советским безработным. Месяц просидел без копейки. Позвонил Михаилу Стахурскому и услышал: «Был конь, да изъездился! Ничем тебе помочь не могу». Как раз накануне его отправили на пенсию.
Когда мне в Житомир позвонил Григорий Веревка и попросил приехать к нему в Киев, мне пришлось у товарища одолжить деньги на автобусный билет. Тогда Украинский народный хор находился в здании рядом с филармонией -- мы называли его «солов'їна хата». Григорий Гурович предложил мне стать его ассистентом: «Я так погано себе почуваю. Ви при менi ввiйдете в репертуар, почнете працювати з хором».
Конечно, я согласился. Но как раз в это время меня стали вызывать в различные инстанции по поводу руководства Черкасским хором. Дело дошло до министра культуры УССР Бабийчука: «Я знаю, что вы не коммунист. Но советский человек нужен там, куда его посылает партия». Пришлось подчиниться… В хор имени Веревки я пришел только в 1966 году, уже после смерти Григория Гуровича.
… А тогда, в 80-х, мое решение уйти из коллектива не состоялось. Рано утром я проснулся в шалаше на реке Супой от криков, доносившихся с берега. Первый секретарь Яготинского райкома партии и председатель райисполкома кричали мне: «Авдиевский, появись! Из Киева требуют, чтобы ты срочно возвращался -- министра культуры сняли!»
Владимир Щербицкий, на которого сегодня говорят «україножер», не позволил мне уйти из родного коллектива. Убежден, его душа горела любовью к своей нации и культуре, но первый секретарь ЦК КПУ не все мог делать в открытую.