В своей новой книге знаменитый актер рассказывает о детстве в Саратове, первых годах жизни в Москве, театральном закулисье и, конечно же, о любви
Народный артист СССР и талантливый режиссер Олег Табаков снискал славу и уважение нескольких поколений телезрителей. В 1953 году он поступил в Школу-студию МХАТ, и на третьем курсе сыграл свою первую роль в кино. С тех пор успех всегда сопутствовал ему. В одном из интервью Табаков сказал: «Я -- артист. И я хитрый артист. К тому же я слишком честолюбив, чтобы терпеть поражения. Если уж я берусь… » В жизни актеру удалось сделать очень много. Он и сейчас играет на сцене, продюсирует, преподает в России и за рубежом. Его невероятная работоспособность всегда удивляла поклонников и коллег. Когда после смерти Олега Ефремова Табаков возглавил знаменитый МХАТ им. Чехова, многие были в недоумении. Казалось, зачем ему, основателю и художественному руководителю преуспевающей «Табакерки» взваливать на свои, отнюдь уже немолодые, плечи такую ношу. На это Огег Павлович сказал, что он намерен вернуть МХАТу соответствующую его имени работоспособность, заметив при этом: «Меня всегда отличала раздражающая многих способность сидеть на нескольких стульях». Несмотря на огромную занятость, Олег Табаков еще успевает настоящая жизнь». С любезного разрешения издательства «ФАКТЫ» предлагают своим читателям отрывки из этого произведения.
В Москве у меня была поклонница, которую звали Тамара. Однажды, когда мы уезжали на гастроли, она написала мне: «Гони всех поклонниц от себя. Я одна создам тебе славу. У нас все в пириди».
В женственной профессии актера смешное и забавное сочетается с трогательной ранимостью. Женственность в данном случае означает потребность во всеобщей любви, поклонении, что и является необходимым условием для расцветания актера. Хорошо, если тебя любит сто человек, а еще лучше, чтоб любили сто тысяч, а уж если любят десять миллионов -- так это вообще то, что доктор прописал. Известность -- свойство, которое уже не совсем принадлежит человеку. Особенно если он стал известным благодаря кино или телевидению.
Первые годы в «Современнике» были для меня чрезвычайно важны. Во-первых, потому что я женился, а, во-вторых, потому что у меня родился ребенок.
Моим пристанищем в пятьдесят восьмом и в начале пятьдесят девятого года была комната, которую я снимал за небольшую плату у Марии Арнольдовны Арнази. Это пожилая женщина в годы Великого немого была киноактрисой, и ее очаровательные фотопрофили с глазами, устремленными к небу, висели на всех стенах в ее квартире. Мария Арнольдовна была родной сестрой Клары Арнольдовны, жены Тихона Хренникова, председателя Союза советских композиторов. Иногда Клара Арнольдовна помогала мне по хозяйству, как взрослый человек помогает зеленому юнцу, заброшенному в мегаполис по имени Москва. В этой квартире и начались наши встречи с Люсей Крыловой, моей будущей женой.
Познакомились мы в 1958 году. Свадьбу, кстати, первую в «Современнике», мы праздновали в ресторане ВТО -- тогдашнем месте встреч, дискуссий, свиданий -- родном до боли заведении. Наши ребята вынесли невесту в большущей белой коробке: Люся была так невелика, что и ее подвенечное платье с фатой, и сама она свободно там уместились, -- и вручили мне из рук в руки.
Новый, 1960 год мы встретили, вселившись в жилище, которым владел Люсин отец, Иван Иванович Крылов. Ну а в июле 1960-го, спустя чуть более полугода после свадьбы, появился на свет наш вполне доношенный первенец -- Антон Олегович Табаков.
Вообще, семейная жизнь -- вопрос деликатный, и я никогда не стану выносить на публику подробности такого свойства. А по сюжету, ну что же… Мы прожили тридцать лет и три года, почти по стихотворному пушкинскому эпосу. Другое дело, сколько я нагрешил и какова моя вина перед Людмилой… Единственное, что могу сказать: я старался не делать больно.
Что касается воспитания детей -- сына Антона и дочери Саши, то процесс этот был уподоблен такому большому комбинату, работающему на энергии любви сразу нескольких женщин: моей мамы, Марии Андреевны, Люсиной мачехи, Марии Мироновны, и приехавшей из Саратова Марии Николаевны Кац. Бог знает, почему Мария Николаевна, или, как ее называли у нас в семье, Колавна, наша соседка по саратовской коммунальной квартире, так любила меня.
Как-то раз Мария Николаевна собралась умирать. Она купила саван, белые тапочки и позвала меня: «Вот, -- сказала, -- сберкнижка, тут деньги, на которые ты меня похоронишь». Я обиделся и сказал, что у меня есть деньги и что я похороню ее и так… И в это время Люся родила Сашу. Малое, беспомощное существо нуждалось в заботе. Колавна встала и стала жить, прожив еще девять лет, пока Саша не пошла во второй класс. Вот такие бывают дела. Колавна была таким цементирующим раствором, что ли, нашего дома. Семья стала сыпаться после ее смерти в семьдесят пятом.
О чем надо сказать непременно, так это о замечательной паре -- Иване Ивановиче Крылове и его жене Марии Мироновне. Они были, что называется, абсолютно простыми людьми, так много сделавшими для нас и наших детей. Впоследствии Иван Иванович каким-то образом смог разменять свою квартиру на комнату для нас с Людмилой в этом же доме, но в другом подъезде, и на совсем плохонькую комнатку на улице Писцовая, где и поселился с Марией Мироновной.
Вот так мне удалось ассимилироваться в Москве. Если начать перечислять все места в этом огромном городе, в которых мне приходилось жить, получится довольно большой список, потому что Людмила Ивановна была человеком энергичным и творческим, а стремление к увеличению жилой площади и, стало быть, получению определенных удобств, связанных с этим, было у нас очень даже велико.
Следующим нашим жильем стала однокомнатная квартира с балконом на улице Нестерова, куда мы привезли Антона Олеговича в возрасте до года. Однажды, оставаясь там с ним один на один в течение двух или трех суток, потому что Люся уезжала на съемки, в какой-то, уже критический, момент я обнаружил себя в маленькой кроватке Антона, вкладывающим ему в рот собственную грудь, ибо никакими другими способами утихомирить это орущее чудовище было невозможно.
Затем мы переправились в трехкомнатную квартиру недалеко от станции у метро «Аэропорт», где прожили достаточное число лет. Но и тут мы не остановились на достигнутом, и Людмила Ивановна поменяла эту квартиру на целых четыре комнаты в старом здании, выменянные ею потом на четырехкомнатную квартиру на улице Клемента Готвальда. К тому времени мальчик Антон был уже школьником. Затем воспоследовала трехкомнатная квартира на улице Селезневской, а на том же этаже, как высшая форма награды за вклад в культуру моей страны, мне была выделена еще и однокомнатная квартира, так называемая «мастерская», в которой я должен был предаваться художественным страстям и свершениям. Довольно долго владелицей квартиры была моя дочь Александра, получившая ее от меня в подарок на свадьбу, ну а последним предназначением «мастерской» был обмен, совершенный Антоном с доплатой на гораздо большую площадь. Но и это еще не все. Моим нынешним пристанищем стала большая квартира на Покровке, в доме, принадлежащем Комитету госбезопасности. На этом мои перемещения по Москве, кажется, закончились. Хотя у не уверен. Все квартиры мне вспоминаются сейчас, как в тумане. Я так много работал все эти годы, что сказать, что жил там, не могу. Просто знакомился с обновленными жилищными условиями и отбывал в очередные экспедиции.
Дороги, поездки -- думаю, что они стали частью моего привычного биоритма. Даже испытываю некую тягостность, некую душевную скуку, если долго не летаю в самолете, -- возможно, это называется охотой к перемене мест. Количество гостиниц, в которых я жил по всему миру, не поддается пересчету. Могу сказать только, что в нашей стране большинство из них называлось словом «Звезда»…
Сейчас есть немало людей искусства, которые с удовольствие сочиняют книги о любовных приключениях в их жизни. Я не собираюсь этого делать по простой причине. Для меня любовь двоих есть тайна. Вот и все. Но сказать несколько слов о моей жене и ведущей актрисе «Табакерки» Марине Зудиной я хочу.
До встречи с ней я думал о себе много хуже.
Много лет спустя выяснилось, что нашу судьбу определил один маленький разговор. Когда Марина собиралась поступать в театральный вуз и ее уже разочаровали на нескольких просмотрах, ее мама, Ирина Васильевна, сказала: «Вот, Табаков набирает. Если он тебя не возьмет -- тогда тебя никто не возьмет». Ирина Васильевна всегда относилась ко мне с большим пиететом.
У Пушкина: «Но чувствую по всем приметам болезнь любви… » Я заболел этой болезнью, кажется, в ноябре восемьдесят третьего. Тогда я, естественно, не думал о летальности моего предыдущего образа жизни. Думал, что дальше все будет идти, как шло до сих пор. Однако же все сильно застопорилось и трансформировалось. Я стоял на пороге перемены судьбы.
В нашем неласковом театральном мирке ей досталось полной мерой. Марине помогла выжить наша обоюдная влюбленность -- без этого нельзя было бы пройти через то, что она прошла, -- иногда ее просто ломали через колено. Отношение к ней было абсолютно как к наложнице: ну чего же, обслуживаешь, так и имей свое, как всякая обслуга… Не замечали ни очевидности дарования, ни даже достоинств экстерьера: говорю об этом сейчас с некоторой долей уверенности и даже спокойствия, по прошествии многих лет, как говорится, «par distance». Тогда-то нам обоим было больно.
Марина изменила мой взгляд на «нашу сестру женщину». Роман, длящийся семнадцать лет, -- что-то непостижимое для меня, прежнего. Конечно, бывало всякое: на заре этого романа Марина не раз писала мне письма, подытоживающие наши отношения, после того как я последовательно и логично пытался убедить ее, что ей надо решать свою жизнь без меня… А потом все начиналось снова.
Я ощущал свою вину перед ней и был убежден, что никогда не смогу оставить своих детей, рожденных в первом браке. Все это было некой легендой, придуманной мною в подростковом возрасте, но ей я пытался следовать до встречи с Мариной.
Со временем Марина совершенно изменилась внешне: из смешной щекастой девочки она превратилась в изящную молодую леди с хорошими манерами.
Она, лирическая героиня театра, человек определенного социального положения… Это качество в ней оказалось для меня совершенно непредсказуемым. Материнство стало серьезнейшим делом в ее жизни. По-моему, она наизусть знает все медицинские рецепты, которые необходимо применять к Павлу в случае любой его хвори. Мало того, она приучила Павла стоически принимать любые лекарства. Другие дети орут: «Не надо! Не хочу!» -- а этот глотает, глотает, потому что мать воздействует на него магнетически.
В ней обнаружилась тяга к четкому порядку во всем, к системности. Марина -- тоже неожиданно для меня -- солидно руководит финансово-экономической системой нашего семейства…
К счастью, климат в нашем театре не сволочной, не театральный, и Марина никогда не ведет себя, как примадонна.
Уже сейчас видно, как проявляются у Павла родительские черты. Терпимость и системность -- от Марины, а все остальное, касающееся энергетического ресурса, разнообразия и жуликоватой изобретательности в достижении цели, которую он ставит перед собой, -- это от меня. Павлик уже прекрасно знает, на какие именно надо кнопки нажимать, чтобы чего-то добиться от человека. И иногда такие рулады извлекает из своей неокрепшей души, что я думаю «о-о-о… ».
Бульдозерность в достижении цели -- моя, а склонность сгущать, драматизировать события -- это от матери. Так распорядилась природа.
Господь наградил меня Мариной, а Марина подарила мне Павла. Иногда мне кажется, что это счастье дано мне не совсем по заслугам…