15 февраля исполняется 14 лет со дня вывода из ДРА советских войск, волею руководства СССР втянутых в чужую войну
Слепо уверовав в миф о перманентной мировой революции и тут же забыв другой большевистский догмат, гласящий, что революционная ситуация должна созреть, склеротичные кремлевские старцы в декабре 1979 года послали в полудикий Афганистан на защиту своих кабульских сателлитов, посаженных на трон нашим же КГБ, так называемый ограниченный воинский контингент, на самом деле оказавшийся 100-тысячной армией.
Советские солдаты и офицеры ехали вначале для охраны строящихся в отсталой феодальной стране нашими специалистами фабрик, жилья, электростанций, школ, бань и прочих объектов цивилизации. Но вскоре оказались втянутыми в междоусобные разборки местных вождей, в которых не хотели принимать участие коррумпированные или просто не желающие воевать с соплеменниками афганские воины.
В конце концов не обремененные познаниями марксизма-ленинизма крестьяне-феллахи, которым впоследствии начали помогать иностранные доброхоты, дружно повернули оружие против «шурави».
Некоторые малоизвестные подробности московской авантюры, обернувшейся для нашей страны более чем 14 тысячами гробов, несметным количеством раненых и падением международного престижа страны, корреспонденту «ФАКТОВ» рассказывает бывший начальник политотдела 40-й общевойсковой армии, в течение десяти лет дислоцировавшейся в Афганистане, полковник в отставке, доктор исторических наук киевлянин Михаил Амеличкин.
-- Я попал в Афганистан под конец своей воинской службы, -- вспоминает Михаил Амеличкин. -- Позади были учеба в Киевском самоходно-артиллерийском училище, Военно-политической академии имени Ленина, университете. Служил в Днепропетровске, Германии, затем на Урале. Там, кстати, был интересный случай -- по моему предложению был исключен из партии за моральное разложение начальник особого отдела нашей учебной танковой дивизии. Когда «органы» проверили его подноготную, оказалось, что он -- бывший личный палач Берии, расстреливавший невиновных людей без суда и следствия, «в особом порядке». Позже знакомые чекисты рассказали, что этот случай вошел в один из учебников КГБ.
В сентябре 1979 года меня вызвали в Главное политическое управление Советской Армии (Главпур). С его начальником генералом армии Епишевым я встречался еще в Германии, куда он прилетал на партийную конференцию Группы советских войск в ГДР. Офицеры были о нем невысокого мнения. В армию его забрал с гражданки, где Епишев работал в Харьковском обкоме партии, сам Брежнев. Но больше всего он удивил всех тем, что, в отличие от предпочитавших водку других высоких гостей, он всегда требовал дорогой коньяк. Причем возьмет бутылку, опрокинет горлышком в рот -- сделает несколько глотков и опорожнил. Здоровый был мужик.
Эх, если бы он так умело занимался и своим делом! Словом, предложили мне должность начальника политотдела армии «на юге». Зная, что никакой армии там нет, я удивился. «Нет -- так будет», -- ответили мне. И сказали, что передо мной эту должность предлагали нескольким другим офицерам. Но они отказались и после этого уже не являются начальниками политорганов.
Вот, оказывается, почему незадолго до этой беседы у меня из дивизии в распоряжение политуправления Туркестанского военного округа забрали десять ротных политработников!
Пришлось согласиться. У меня, крестьянского сына, мохнатой руки не было.
Повторно на беседу к Епишеву меня вызвали уже в декабре. Потом я понял, что ни он, ни его подчиненные не имели ни малейшего представления о том, куда посылают нас, о ситуации, сложившейся там. Когда я спросил, что взять с собой, с серьезным видом велели не забыть парадную форму, дескать, с правительством Афганистана придется встречаться. А там сами правители ходили в полевой форме. И в пиджаки с галстуками наряжались, пожалуй, лишь когда отправлялись в Москву. Ведь мы, вошедшие в Афган одними из первых, жили в полевых условиях.
Вскоре один наш офицер улетал в Москву, на учебу в академию. Так я попросил его передать домой чемодан с парадной формой и шинелью.
-- Первые потери вообще нелепыми были, -- продолжает Михаил Викторович. -- На перевале Саланг на высоте семь с половиной километров советские строители пробили в горе 30-километровый туннель-галерею, чтобы сократить путь на Кабул. И вот одна из первых входящих в Афганистан колонн грузовиков и цистерн вдруг остановилась. Десять минут стоит, двадцать. Ребята побежали к обломавшейся машине. Смотрят -- а солдаты, словно спят. Угорели от выхлопных газов, всего тринадцать человек!
Чтобы уменьшить потери, мы попросили Москву не присылать в Афганистан новоиспеченных лейтенантов -- выпускников училищ, не прошедших подготовки в войсках, и необученных солдат-новобранцев. А также ребят, являющихся единственными сыновьями у родителей. Ведь потери на войне все равно неизбежны. И если убьют парня из многодетной семьи, хоть другие сыновья--дочери у матерей останутся. После этого к нам стали присылать больше солдат из среднеазиатских республик.
Население относилось поначалу к нам нормально. Вскоре начались боевые операции. И я научился предугадывать чужую смерть. Да-да, в этом что-то есть! Проводил в Кандагаре комсомольское собрание. Бойцов и офицеров видел первый раз в жизни. Но лица некоторых, как мне показалось, чем-то отличались. Какие-то мертвые лица! В каждой роте я замечал несколько таких лиц. И попросил командиров в бой их не посылать, под любым предлогом оставить в расположении. Сам пошел в бой с шестой ротой.
В полночь вернулся, спрашиваю другого ротного, как дела. «Плохо, -- говорит, -- девять человек погибли. Из них пятеро -- те, которых вы велели оставить. А я не послушался… »
-- А у вас никаких нехороших предчувствий относительно себя самого не возникало? Ведь смертушка рядом ходила?
-- Да всяко случалось. Однажды в начале Вардакской операции в мой БТР ударила стальная болванка, меня контузило, плечо выбило. А шестерых офицеров, ехавших со мной не зацепило. Потом мне трижды прострелили ногу (до сих пор капельницы принимаю). Но мыслей каких-то, вы знаете, не было. И я старался поменьше думать об этом -- еще в училище преподаватели-фронтовики говорили: будешь думать -- накличешь.
Понимаете, на войне и другая беда была -- в бою уцелеешь, так в самый неожиданный момент снайпер достанет! А они очень крепко охотились за нами, особенно за офицерами. У моджахедов даже расценки существовали -- и за убитого советского солдата, и за офицера -- по нарастающей в зависимости от званий. Сколько платили, не помню уже. Но большие суммы в долларах. Мы из-за этого были вынуждены ставить перед Москвой вопрос о замене формы на более удобную, незаметную, внешне одинаковую для солдат и офицеров.
Но мне, я считаю, жизнь спас… Коран. Однажды на приеме у Бабрака Кармаля начальник Генштаба Вооруженных Сил Афганистана генерал Кадыр подарил мне красивый фолиант. Я решил использовать эту книгу в воспитательной работе с личным составом, чтобы наши воины знали и уважали законы восточной страны. Словом, попросил перевести на русский язык самые важные изречения, их сборник отпечатать 100-тысячным тиражом и раздать в войсках.
Потом разведчики рассказали: об этом узнал доктор философии Раббани, один из предводителей моджахедов, а потом -- президент Афганистана, и дал команду советского начальника политотдела не убивать. Только по ногам стреляли. Когда «моего» душмана поймали и я спросил, почему по ногам стреляет, он ответил: «Чтобы неверные не ходили по нашей земле… »
-- С Борисом Громовым, будущим генералом и командующим 40-й армии, ваши пути пересекались?
-- В начале афганской кампании нашей армией командовал генерал-лейтенант Юрий Владимирович Тухаринов -- замечательнейшей души человек. Это с ним и заместителем Главного военного советника СССР при правительстве ДРА генерал-лейтенантом Петром Ивановичем Шкидченко, отцом нынешнего министра обороны Украины, первые шишки в Афгане набивали. Там ведь поначалу со снабжением было очень плохо. Даже хлеба не хватало. Так мы развернули 14 полевых хлебозаводов. Узнал об этом Владимир Ивашко -- будущий партийный руководитель Украины и заместитель Горбачева. В Афгане он был советником Наджибуллы по идеологии, попросил помочь обеспечивать хлебом гражданских специалистов, а то местные лепешки надоели.
А Борис Громов до Афгана в Союзе весьма непродолжительное время командовал так называемым кадрированным полком, состоящим из сотни одних офицеров и прапорщиков (солдаты и сержанты запаса призываются в него только в случае войны). Такая служба считается лафой. Но профессионального командирского опыта не прибавляет.
Помню, приехал к нам Борис Всеволодович. Смотрю -- на погонах две звезды черные, третья -- блестящая. Новоиспеченный полковник. «Ты, -- говорю, -- погоны-то поменяй, нельзя, чтобы блестело… » Дали ему мотострелковую дивизию. И вскоре пошли сводки о потерях. У него -- больше всего погибших, причем даже от неосторожного обращения с оружием! Мы с Тухариновым за голову схватились: не обучил солдат простейшему!
Слава Богу, моя служба закончилась раньше, чем Громов стал командармом. Оказывается, он так продвинулся во многом благодаря тому, что был зятем маршала Ахромеева -- заместителя министра обороны и начальника Генштаба, позже, в 1991 году, повесившегося после провала путча.
Это, конечно, горе. В 1985 году дочь маршала -- первая жена Громова -- погибла во время столкновения подо Львовом гражданского самолета Ту-134 с военным Ан-26, на котором летело чуть ли не все командование Прикарпатского военного округа, а вторым пилотом -- единственный сын космонавта Валерия Быковского. Громов остался с двумя мальчиками.
Зато когда в бытность Бориса Всеволодовича командующим Киевским округом я пошел к нему с просьбой помочь с квартирой военному хирургу, день и ночь спасавшему раненых «афганцев», он отказал, причем не захотел обращаться к местным органам власти. Больше я к нему не ходил.
Видел я в Афгане и Сашу Руцкого, еще зеленым лейтенантом, когда его первый раз сбили. Мы его выкупили у душманов за двух пленных моджахедов. Руцкого потом еще дважды сбивали, получил Героя, отважно летал на штурмовку…
Вот кто был настоящим мужиком -- это Лева Рохлин! Он у нас командовал танковым полком. Храбрый офицер, толковый командир. Зря в драку не лез, людей берег. Но если надо было кого-то выручить -- сам садился в танк. А когда его наградили орденом Красной Звезды -- отказался, не принял его: «Не наша это война, зря здесь кровь проливаем»…
Позже, когда генерал Рохлин спас россиян от разгрома в Чечне и был представлен к званию Героя, он не принял эту высокую награду: «Не за войну с собственным народом надо такие звания присваивать!»
Думаю, что не жена его застрелила. Незадолго до смерти с трибуны Госдумы России Лев описал несколько вариантов своего физического устранения. Одним из них было семейное торжество. Так оно и случилось. Рохлин очень не устраивал кое-кого в российских верхах.
-- Вы причастны к присвоению высоких званий другим народным любимцам -- певцу Иосифу Кобзону и киноактеру Алексею Баталову…
-- Да, я сам ходатайствовал. Помню, с первых месяцев возникла проблема досуга личного состава. На войне это пострашнее боевых действий. Тоска по Родине, по дому, близким, постоянная опасность рядом… Словом, по согласованию с Главпуром к нам начали прилетать артисты.
В апреле 1980 года в Кабул прибыл Иосиф Кобзон. Помню, в полдень я приехал в гостиницу «Кабул», считавшуюся самой фешенебельной.
На металлической солдатской кровати увидел мужчину со знакомым до боли, не раз виденным по телевизору, только заспанным, лицом. Я представился. Иосиф Давыдович, не вставая, потянулся к подоконнику, где стояла бутылка «Столичной» водки, только лимонной, желтого цвета. Налил по полному стакану. «Спасибо, днем не употребляю, работать еще надо», -- извинился я, -- а ты -- на здоровье… »
Кобзон выпил немного и поставил стакан. «Иосиф, -- говорю (мы с ним примерно ровесники), -- должен тебя предупредить: денег на оплату концертов у армии нет. Но на довольствие мы тебя берем, сухим пайком тоже обеспечим -- консервами, которыми сами питаемся. Надо бы обслужить как можно больше бойцов и офицеров».
Он согласился. Оркестра или ансамбля у него не было. Куда на военном самолете такую ораву везти? Но с ним прилетели пять девчонок, они подпевали ему под фонограмму. Сценой им служил, как правило, кузов грузовика. А зрители размещались на поросшем весенней травкой склоне горы.
За десять дней мы с ним облетали чуть ли не весь Афган. Где самолетом, где вертушкой, а где по горным дорогам на броне БТРа. Почему на броне, а не внутри? Если дух из гранатомета врежет -- есть шансы уцелеть. А если внутри -- братская могила. Иосиф -- молодец, оказался не робкого десятка. Даже когда однажды заходили на посадку возле Кабула и разразился шторм -- ветер, дождь со снегом. Летчики не могли сесть. Там и в ясный день аэродром, как в колодце, среди гор, надо колом падать. А тут буран… С четвертого захода сели. А у Кобзона ни один мускул на лице не дрогнул.
Еще с начала гастролей мы с Тухариновым ломали голову, как же отблагодарить артиста? Ведь после каждой его песни у наших ребят лица светлели, в войсках ощущался необыкновенный подъем. Базуку ему подарить, что ли? Так мы называли старинные, времен англо-бурской войны начала века трофейные винтовки с дальностью боя до трех километров.
И тут нас осенило: Иосиф Давыдович, всенародный любимец, в то время был заслуженным артистом какой-то -- то ли Чечено-Ингушской, то ли Северо-Осетинской -- автономной республики. Но был достоин, по нашему мнению, более высокого звания. И мы послали телеграмму министру культуры Демичеву.
И вот через несколько дней, помню, утром первого мая лично мне принесли телеграмму: «В связи с вашим представлением прошу поздравить Иосифа Давыдовича Кобзона с присвоением ему звания заслуженного артиста Российской Федерации. Демичев… »
В восемь часов Кобзон приехал на завтрак. Я поздравил Иосифа Давыдовича и вручил ему сложенную правительственную телеграмму.
Кобзон был растроган. Потом до десяти часов, пока было нежарко, дал еще один классный концерт. А после мы обмывали радостное событие спиртом, который пили из алюминиевых солдатских кружек.
Позже мы с Иосифом общались в Москве и Киеве.
Примерно такая же история получилась у нас и с известным киноартистом Алексеем Баталовым. Он прилетел к нам после Кобзона. И принимали его мы уже не в армейской палатке, а в королевском дворце, куда перевели штаб армии. Алексей подарил нам привезенные из Союза сувениры-матрешки. Мы с ним тоже много ездили по гарнизонам, наши солдаты и офицеры с огромнейшим интересом слушали рассказы живого Гоши из фильма «Москва слезам не верит» о его творческом пути и встречах с другими интересными людьми. Баталов показывал фильмы с его участием. Помнится, он вспоминал, что когда его дядя -- известный артист театра и в этом смысле большой сноб -- увидел, что Алексей снялся в кино, перестал его считать племянником. Он говорил: «Настоящие артисты -- только в театре, а в кино снимаются шулеры и похабники». И снова принял племянника в свою семью только после того, как тот дал обет не сниматься в кино, играть только в театре.
Алексею же очень нравилось кино. И когда дядя ушел из жизни, Баталов вернулся в кино. Хотя и по сей день играет в театре.
В те дни ему исполнилось 50 лет. Опять встал вопрос: как достойно поздравить народного артиста СССР и поблагодарить его за бескорыстный труд, сопряженный с риском для жизни?
Мы снова обратились к министру культуры Демичеву с ходатайством о присвоении Баталову звания Героя Социалистического Труда. И снова наша просьба сработала.
Мы были очень рады за наших друзей. Ведь песня и слово артиста возвращают человеку человеческое.