Вышло в свет второе издание книги об известном кинорежиссере
Эльдара Рязанова боятся. Чиновники от кино, сценаристы, операторы, актеры и помощники режиссеров. Только домашние знают, что на самом деле за неприступной фигурой знаменитого режиссера скрывается легкоранимый, добродушный и любящий мужчина. Правда, тем немногим актерам, которым все же удалось проникнуть во внутренний мир мастера, тоже повезло. Каждый из них признавался, что, поработав с Эльдаром Александровичем, становишься его рьяным поклонником. Среди таковых -- Олег Басилашвили, Алиса Френдлих, Андрей Мягков, Людмила Гурченко, Светлана Немоляева, Ольга Волкова и, конечно же, Лия Ахеджакова…
Во второе издание книги «Необъятный Рязанов» (издательство «Вагриус», 11. 2002), приуроченное к 75-летию ее главного героя, вошли воспоминания знаменитых актеров, с которыми Эльдар Александрович работал.
С чего у нас все началось? Эльдар Александрович пригласил меня сниматься в «Иронии судьбы». А я, решив, что это очень незначительная роль -- прийти поздравить подругу с Новым годом и уйти -- такое и натурщица может сделать, -- собралась отказаться. Но не по телефону, а лично -- из уважения к Рязанову. Приехала к нему и говорю: «Вы знаете, я это не буду играть, потому что там совсем делать нечего. А мне у вас хочется играть большую, серьезную роль. Ну, пусть небольшую, но серьезную, а не «шерочка с машерочкой, пришли-ушли». И Рязанов сказал фразу, которую я повторяю уже двадцать пять лет: «Лучше сняться у хорошего режиссера в маленькой роли, чем у плохого режиссера в большой роли». И, не знаю как, меня уговорил. Он умеет уговаривать. Известно: если попадаешь к Эльдару Александровичу и «совпадаешь», то, значит, это уже навсегда. Я когда-то отказалась в «Вокзале для двоих» играть официантку, которая «главную» официантку должна была обслужить. Тоже вроде бы и роли особой не было, да и в театре я тогда была занята большой работой. И сыграла эту официантку Оля Волкова, попала в «обойму» Рязанова и стала его актрисой. Конечно, когда у режиссера сыграешь большую роль, уже не хочется «возникать», лишь бы возникать. Хотя в фильме «О бедном гусаре замолвите слово» все мы согласились «помелькать» на экране из любви к Рязанову.
Но вполне допускаю, что вот в «Небесах обетованных» кто-то передо мной мог отказаться от роли. И подарил мне эту потрясающую возможность! От съемок в «Небесах обетованных» у меня очень хорошее послевкусие осталось. У меня редкая работа легко идет. А там легко шло -- и, по-моему, не только у меня: у всех. Хотя физически и чисто бытово приходилось довольно тяжело. Работали на холоде, в грязи, снималось все на настоящей помойке, которая соседствовала с гранитной мастерской, где надгробные памятники делали. И я все время за таким памятником переодевалась: в автобусе это сделать нельзя было, потому что массовка из-за холода не желала выходить. Я от этой помойки недалеко живу и иногда не выдерживала, ездила домой ночевать, там же переодевалась и ехала в рубище за рулем, так нищенкой и выходила из машины. Но все время хотелось закутаться: троллейбус, который по фильму был моим домом на помойке, не отапливался. Но знаете, когда такая хорошая атмосфера, когда весело и работа спорится, не болеешь. Болеешь, когда среда нехорошая, нездоровая, все не ладится, люди склочные, все идет вопреки. А у Рязанова я ни разу даже не простудилась. Снег, который в «Небесах обетованных» делали из целлулоида, конечно, впился мне в зрачок -- но тут же вынули, глаз целый остался, я не ослепла. Потом опять дали этот проклятый снег из целлулоида -- такие острия, которые несутся в воздухе с помощью машины. Господь помог: после команды «Мотор! Съемка!» вдруг настоящий снег повалил, которого по закону природы быть не могло. Вообще, «Небеса обетованные» -- удивительная картина: в работе все нам было в помощь, все -- во благо. Единственный раз за мою жизнь такое случилось.
Хотя во время съемок, было дело, нам с Наташей Щукиной даже по колено в жидких помоях утопать пришлось. Правда, эту сцену потом вырезали. Была около «Мосфильма» особая помойка, да и сейчас, по-моему, есть. Там находится микрорайончик с роскошными коттеджами и как раз слева от него, через дорогу -- эти самые жидкие «миазмы», в которые проваливаешься по щиколотку. Туда сбрасывают гнилые овощи, арбузы, все это гниет и вывезти никак нельзя, хорошо, потом земля все съедает. Помню, когда снимали эту большую и страшную сцену, вокруг в жидкой гадости плавали бинты, больничные отбросы, гниющие дыни, которые какая-то машина сгрузила. И мы со Щукиной туда падали. А Броневой не полез в «миазмы», руководил с «берега». Мне кажется, это была лучшая моя сцена. Но потом Рязанов решил убрать целую сюжетную линию, которая ему по мысли казалась злой, а вместе с ней вырезал и наш «помоечный» эпизод. То же и со «Служебным романом» было: вылетела одна моя сцена. А мне-то казалось, что лучше я никогда не играла, очень глубоко тогда переживала. Но чего только не стерпишь ради Эльдара Александровича!
Зато в «Гараже» для меня впервые в жизни роль написали. Проявилась такая вот деятельная любовь. Или, точнее, деятельная дружба. Мне тогда и в театре ничего не светило, никаких ролей, и в кино за меня особенно не дрались. И вдруг такой мастер в полном расцвете сил пишет для меня роль, да еще с нежностью, а потом я с такими актерами снимаюсь! Конечно, это -- подарок, который окрыляет. Но мне кажется, там есть какие-то несыгранные вещи. Потому что, играя, я должна быть абсолютно безответственна. Вот тогда у меня текут слезы, тогда все идет легко. А в «Гараже» я ощущала жуткую ответственность -- меня окружали актеры, чье мнение мне было очень дорого, блистательные кино- и театральные мастера. Масса народу и каждый -- индивидуальность, которая пытается самовыразиться. И это очень яркое самовыражение меня немножечко вогнало в застенчивость: как только чувствуешь обязательство быть талантливой, необходимость замечательно сыграть, тогда ничего не получается.
А вот в «Небесах обетованных» я ничего такого не испытывала. Может, потому, что у меня только что мама умерла и все остальное стало уже неважно. Рязанов тогда появился и предложил роль в самую тяжелую минуту моей жизни, когда казалось: потеряла все. И главным стали не театр, кино, не самоутверждение, а боль, которая мучила в душе. Поэтому на съемках делала все безответственно, с легкостью, более того, работа меня очень сильно отвлекала от грустной моей судьбы.
И потом, тогда на съемках между нами всеми такая дружба была. С Валей Гафтом мне всегда в кино легко. Очень помогает, что мы дружили еще до «Современника». Встречались где-то за кадром на телевидении: за девочку-мальчика играли, что-то озвучивали, снимались в сказках. Но когда Валя на съемочной площадке, он каким-то своим партнерам бывает очень опасен. Если он считает, что человек неталантлив и мешает ему взлетать, он может быть очень жестоким. А мне он только в помощь, и я ему, кажется, тоже. Однако в «Небесах обетованных» у него была своя трудность: он сомневался, хорошо ли играет. Все ему казалось, что парик не идет, что делается что-то не так. Он же привык быть самым лучшим и в спектакле, и в фильме. И если вдруг чувствует, что утрачивает это состояние «первой скрипки», к нему приходит жуткое беспокойство, хотя он -- абсолютно независтливый человек. Просто сказываются мощная индивидуальность, привычка к лидерству. Хотя в окружении такой блистательной, такого высокого юмора компании, как в «Небесах обетованных», чувствуешь и собственную окрыленность тоже.
Помню, как мы ехали в маленьком автобусе и у Вали на коленях сидел Рома Карцев, которому места не хватило. И вот эта поездка, когда рядом Гафт, Карцев, Невинный, Дуров, Оля Волкова, была просто что-то несусветное, какое-то невероятное шоу. Рома, сидя у Вали на коленях, стал читать нам последние свои вещи, представляете? И мы хохотали, аплодировали, все было замечательно. Эльдар Александрович на своей «территории» умеет создать атмосферу, в которой люди ужасно талантливы в жизни. Помню, на съемке «Гаража» я все время оказывалась рядом с Жорой Бурковым. И он первый рассказал мне о Бердяеве -- это была божественная лекция! Жора ведь был страшно образованным человеком, умницей. Но на «территории» Эльдара Александровича не только он -- все расцветали. Общение шло через эпиграммы, анекдоты, юмор. Представьте, на «Небесах обетованных» Рома Карцев, который на помойке был моим соседом, входил ко мне и, вместо того чтобы, как все люди, спросить: «Ну, что хорошего?», говорил: «Ну, что плохого?» А плохого было, как всегда, много -- то не привезли реквизит, то погода совершенно никуда не годилась, то нет кого-то из актеров -- «замена» в спектакле. Но только существенным все равно оказывалось не это. Потому что Эльдар Александрович вокруг себя -- на своей ли даче, где собираются гости, на своем юбилее, на съемочной площадке -- умеет сделать так, что все оставляют за дверями боль, раны, грусть, занудство. И всегда в «среде» Рязанова люди становятся блестящими. Тут все роскошное: юмор, доброта, дружба, воспоминания. У людей шлюзы открываются, но шлюзы не слез, которые остаются за дверями, а нежности, иронии. У меня был тяжелый период в моей актерской жизни, когда я очень мало играла, когда возникла боязнь перед профессией. И именно Эльдар Александрович меня из этой боязни вытянул, избавил от страшного ощущения, что я -- шпион, который вот-вот засыпется.
Я уже сказала, что встречаемся мы с Рязановым редко. Но мы с ним все равно связаны очень сильно, помимо «видеться -- не видеться». Он в жизни -- абсолютно такой же, как на съемках. Только вот на съемочной площадке у него бывают приступы бешенства. Раз на съемках «Гаража» кто-то во время сцены Немоляевой, когда та по роли сходит с ума, разговаривал. А эта сцена не давалась в сценарии, переписывалась, и окончательно готовой Рязанов ее принес рано утром прямо перед съемкой. И очень волновался, как Света сыграет, хотя бояться было нечего вроде бы -- «востребованная» актриса в замечательной форме! И тут еще за декорацией голос -- то громкий, то тихий, то шипящий, то хихикающий. Тогда Эльдар Александрович вдруг развернулся всей своей массой, сшиб декорацию и несколько фонарей, побежал и закричал такое нецензурное и непечатное! А на другой день у него была температура сорок один.
И был еще один взрыв бешенства на «Гараже», когда в «большой» перерыв не обошлось без возлияний. После перерыва Рязанов пришел и выяснил, что войско пало, снимать невозможно. И первым схватил за грудки Жорку Буркова, поднял, что-то стал кричать. А Жорка висел в воздухе, хотя тоже, как и Рязанов, высокий. Так вот после этого взрыва -- опять у Рязанова сорок один температура была. Он во время таких «взрывов» как зверь становится, может все сокрушить. А вот в мирном, созерцательном состоянии нирваны Эльдара Александровича можно наблюдать крайне редко. Мне это удалось сравнительно недавно -- на съемках «Старых кляч», когда мы снимали эпизод на Ваганьковском кладбище. Вот ведь казалось бы -- кладбище, ночь, жуткий холод, несмотря на лето; мы все у разрытой могилы, а на дне ее лежит наш оператор Гриша Беленький с камерой… А было так хорошо и нежно. И совершенно не страшно. Говорили вполголоса, негромко смеялись. Потом я заметила, что Гриша совсем замерз, и предложила дать ему выпить. Все меня поддержали, а поскольку Гриша не пьет, мы выпили сами. Правда, немного, так как надо было снимать дальше.
Просто передать не могу, как это было замечательно -- тишина, лето, кладбище, и мы в этой тишине что-то делаем, снимаем, репетируем… И Рязанов был такой тихий, нежный, умиротворенный…
Однако уже очень скоро, когда мы перебрались снимать к дому на набережной, от этого мира и покоя и следа не осталось. Начался совсем другой период -- страстный, громкий и агрессивный. И клокочущий от ярости Рязанов налетал на нас с Гафтом: нам вечером надо на спектакль -- а он этого знать не желает!
Но даже когда все ладится, благостным Рязанов не бывает. Просто тогда он выглядит, как если бы тигр в однокомнатной квартире развеселился: прыгал бы, стоял на задних лапах, вспрыгивал бы на стол, на кровать… А впрочем, ничто не может изменить моего отношения к этому человеку. Мне он дорог всякий: и бешеный, и нежный; внимательный, бесконечно любящий своих актеров -- и отвергающий любое их предложение и заставляющий делать все по-своему.
Но больше всего я люблю, когда мы вместе с ним придумываем, сочиняем -- и рождается нечто такое, отчего счастливы и артист, и режиссер.