О взаимоотношениях власти и журналистов корреспонденту «ФАКТОВ» накануне Дня печати рассказал бывший главный редактор «Молодої гвардiї», «Молодi України», «Вечернего Киева», «Прапора комунiзму», он же в те годы секретарь правления Союза журналистов Украины Олег Сытник
Самым продолжительным и, пожалуй, интересным в жизни заслуженного работника культуры Украины Олега Ивановича Сытника, которому, кстати, 8 июня исполняется 68 лет, был период его работы в столичной городской партийной газете «Прапор комунiзму» (»Киевский вестник»). За считанные годы коллектив этого издания взрастил целое созвездие руководителей и ведущих журналистов других и новых киевских газет и журналов -- Владимир Кулеба, Владимир и Юлия Мостовые, Лариса Ившина, Евгений Якунов, Светлана Шмелева, первый заместитель главного редактора «ФАКТОВ» Юрий Хлыстун…
Минувшей зимой газете незаметно стукнуло 25. Где бы ни работали птенцы сытникова гнезда, они всегда помнят и любят своего «главного реактора», как называли Олега Ивановича за импульсивный характер, крутой нрав и в то же время доброе, чуткое сердце. И сегодня, накануне нашего профессионального праздника, корреспондент «ФАКТОВ» (и сам бывший воспитанник «Прапора») попросил ветерана немножко рассказать, как жилось-работалось ему и другим коллегам в недалекие еще времена.
-- А помните, Олег Иванович, как в полосе отдела культуры появился заголовок материала о гончарах «Поезiя глини i говню» -- с ошибкой, чуть не вышедшей крупным шрифтом массовым тиражом?
-- Еще бы! Это же, кажется, ты, засранец, в тот вечер подписал газету как дежурный редактор. Хорошо, что вовремя дал команду остановить печатную машину, которая, пока вы обнаружили опечатку, успела отбабахать треть тиража и его пришлось пустить под нож… Вообще сейчас, когда газеты набираются на компьютерах, как вспомнишь те времена, когда заголовки верстальщик набирал вручную, из отдельных букв, кажется, что жили мы в каменном веке…
-- Ну мы-то за вышедшие и пойманные ошибки и опечатки от вас свое получали. А как реагировало партийное руководство на ляпсусы вроде «Леонид Брехнев», «Сталингадское сражение», «исторические» (вместо «истерические») речи Гитлера»?
-- Слава Богу, подобных ляпов, за которые можно было лишиться работы и партбилета, в «Прапоре» не было. Ребята работали внимательно. Случались, конечно, опечатки, но не такие страшные. Даже поговорка существовала: газет без ошибок не бывает. Но я на всю жизнь запомнил ошибку, выскочившую в газете «Молодь України» в мою бытность ее главным редактором, в материале, посвященном 150-летию со дня рождения Карла Маркса: «нинi iдея капiталiзму (вместо «комунiзму») стала притягальною силою всього людства». Об этом мне во Львов, где я был в командировке, сообщил начальник 5-го (идеологического) управления КГБ республики. У меня мороз по коже прошел: я же перед отъездом эту ошибку поймал в верстающейся полосе и велел исправить! Но коллеги недосмотрели.
Вскоре мне позвонил первый секретарь ЦК комсомола Украины Юрий Ельченко. Пришлось срочно прерывать командировку и возвращаться в Киев, объясняться с инстанциями. Мне объявили третий строгий выговор с занесением в личное дело. Моему заму, подписавшему злополучный номер, предложили искать работу, наказали по комсомольской линии ответственного секретаря, дежурного редактора, парторга… У меня после этого появилась первая седина.
К сожалению, среди партийных и комсомольских руководителей встречались разные кадры. Ох и натерпелся я, будучи уже заместителем главного редактора «Радянки» (так на журналистском жаргоне называли газету «Радянська (ныне -- «Демократична») Україна», с заворгом ЦК Компартии Украины Улановым! Потом его послали первым секретарем Ульяновского обкома. Представляешь, звонит однажды с претензией: «Что это у тебя в газете регулярно печатают по нескольку материалов в номере только два журналиста -- ТАСС и РАТАУ? Остальные, значит, недорабатывают!»
Общение с Улановым и ему подобными плюс напряженная работа через полгода закончились для меня микроинсультом. А со временем я ушел в ЦК Компартии Украины, хотя и потерял в деньгах.
-- Как-то в Киев приехал мой друг, первый секретарь Волынского обкома партии Герой Социалистического Труда Леонид Палажченко, -- продолжает Олег Иванович. -- Мы сидим вечером у него в гостинице. Выпили коньяку, от летней духоты сняли пиджаки.
И вдруг звонок по телефону: к вам в номер поднимается Щербицкий! Мы схватились за пиджаки, подтянули узлы галстуков, и я хотел убегать. Боялся показываться начальству на глаза в подпитии. Но не успел -- в двери столкнулся с ВВ! (Так сокращенно партработники называли Владимира Васильевича. -- Авт. ). Он обнялся с Палажченко, пожал руку мне и, видя, что я хочу уйти, улыбнулся: «А вы куда убегаете? Не хотите со мной рюмку выпить?» Пришлось остаться. ВВ снял пиджак и посоветовал нам сделать то же, с удовольствием выпил с нами, расспросил о семье, о делах, шутил, но без высокомерия и скабрезностей, как бывает в компаниях подвыпивших мужиков.
Часа полтора, наверное, мы сидели. Потом Щербицкий снял трубку радиотелефона (массивная такая бандура, мобильников тогда не было) и позвонил жене Раде Гавриловне: «Я что-то устал. Ты не возражаешь, если проедусь на дачу, там переночую, а утром тебе позвоню?»
После смерти Владимира Васильевича мне пришлось быть редактором книги его помощника Виталия Врублевского «Владимир Щербицкий: правда и вымыслы». Второй раз я разговаривал с ВВ по телефону, когда работал редактором «Вечерки». Мне позвонил один из его помощников: «С вами сейчас будет говорить товарищ Щербицкий». Через несколько секунд я услышал в трубке знакомый спокойный глуховатый баритон. ВВ поздоровался, спросил, как работается, и перешел к делу. «Вы, наверное, знаете, что Куба расплачивается с нашей страной грейпфрутами. Но население покупает их пока неохотно… » -- «Знаю, Владимир Васильевич, -- отвечаю, -- мы уже писали, как их лучше использовать. » -- «Хорошо, -- говорит ВВ, -- надо еще. Свяжитесь со специалистами, пусть рассказывают и о полезных свойствах, и о том, какие напитки и салаты можно готовить из этих плодов… » Говорил Щербицкий, как всегда, спокойно, дружелюбно, без начальственного гонора.
-- Как родилась идея городской партийной газеты? Ведь «Вечерка» неплохо справлялась с задачами?
-- Да, тираж и популярность «Вечернего Киева» росли. Но это была все же более информационная газета, рассчитанная на массового читателя. Примерно как нынешние «ФАКТЫ».
Возникла необходимость в аналитической газете, более глубоко освещающей процессы жизни столичной партийной организации и отражающей точку зрения горкома. Москва выделила фонды на бумагу. Вокник вопрос о названии. Предлагались варианты «Днiпровi зорi», «Киянин», «Комунiст Києва», «Київська газета»…
Но на заседании Секретариата ЦК второй секретарь ЦК Иван Соколов спросил присутствующих: «Куда мы идем?» -- «Вперед… к коммунизму… » -- ответил кто-то робко. «Ага! Хорошо. Как по-украински «коммунизм»? -- спросил дальше Соколов (сам он был харьковчанин). -- С чем идем к коммунизму?» -- «С красным знаменем… » -- снова промямлил кто-то. «Чудесно! -- зарокотал дальше Соколов. -- Как по-украински «знамя»? Прапор? Значит, газета будет «З червоним прапором вперед до комунiзму!» Он, видать, вспомнил название харьковской областной газеты «Красное знамя» и сократил потом наше до двух слов.
Мне и многим товарищам оно, конечно, не понравилось. Столичная киевская газета, а название какое-то лозунговое, колхозное, извините. Ведь от того, что все заборы лозунгами оклеим, коммунизма не прибавится. Но когда я попытался съязвить, первый секретарь горкома партии Александр Платонович Ботвин, более умудренный и битый жизнью, одернул меня: «Ты не очень выступай, а то можешь и не стать главным редактором».
Ладно, дело в конце концов не в названии. Главное, назначая меня редактором, партийное руководство разрешило мне взять в новую газету из «Вечерки» десять опытных журналистов. Остальные -- лучшие выпускники журфака, молодые журналисты из заводских многотиражек, других газет, хорошо знающие производство.
-- Причем журналисты «Прапора комунiзму» необязательно должны были быть членами КПСС, -- продолжает Олег Иванович. -- У нас работали люди с разным прошлым, с разными убеждениями. Например, наш ветеран, зубр в строительной тематике (увы, покойный уже) Иван Коваль студентом в голодные послевоенные годы однажды в сердцах запустил прохудившейся галошей в стенку комнаты общежития. Галоша попала в портрет одного из советских руководителей Лазаря Кагановича. Ивана арестовали, судили и выпустили после смерти Сталина. Членом партии он так и не стал, хотя был честным, порядочным, работящим человеком, писал хлесткие фельетоны, его знали все строители Киева.
Кстати, Иван Федорович однажды рассказал, как умело вышел из ситуации нынешний мэр столицы Александр Омельченко, работавший тогда в «Главкиевгорстрое». На пресс-конференции кто-то из журналистов (возможно, и сам Коваль) с ехидцей спросил Сан Саныча, правда ли, что строители ругаются матом. «Боже упаси, не ругаются, я вам клянусь!» -- искренне удивился Омельченко. «Так вот, я вам заявляю, -- выдержав театральную паузу, большой ценитель юмора Сан Саныч назидательно продолжил. -- Строители не ругаются, а… разговаривают матом!»
А чуть ли не рядом с кабинетом заслуженного журналиста Украины Ивана Коваля находился кабинет заслуженного работника культуры Михаила Кагановича -- родного племянника того самого Лазаря Моисеевича. Блестящий спортивный обозреватель подписывал свои материалы «К. Михайленко». Михаил Аронович свое родство не любил афишировать. Но изредка за рюмкой чая кое-что рассказывал. Как дядя иногда брал его, тогда еще мальчишку, на дачу к Сталину, вождь с удовольствием играл с ним в шахматы и приговаривал: «Ну-у, маладэц, маладэц, саабражаешь», когда Миша ставил его в затруднительное положение. Говорил, что Сталин жил скромно, почти аскетично. Не хвалил, но и не ругал. Интеллигентный человек. Сейчас живет в Израиле. Не хотел ехать. Семья настояла.
-- Во время каждого вечернего дежурства приходилось общаться с так называемыми редакторами Главлита -- без их печати ни один номер не мог выйти в свет.
-- Сейчас модно ругать цензуру. Да, случалось, партийные органы диктовали нам, о чем не надо писать или в каком ключе стоит писать. Но к конструктивной, качественной и аргументированной критике придирались редко.
А цензоры Главлита ни в политику, ни в тематическую направленность никогда не вмешивались. У них была другая задача -- охрана государственных и военных тайн. Такая служба должна быть в любой уважающей себя стране. Однажды (это было еще в другой газете) молодой журналист написал об опасной работе роты саперов-пиротехников из одного городка, обезвреживающих ржавые находки времен войны. Казалось бы, что тут такого? Но ведь любому офицеру запаса известно, что такое довольно большое подразделение, как целая рота саперов, да еще в небольшом городке, может существовать только в составе крупного войскового соединения. Случилось так, что цензоры этот ляп проморгали. И из-за одного неосторожного слова пришлось менять дислокацию целой дивизии Ракетных войск стратегического назначения!
-- Вы возглавляли газету до путча и запрета Компартии. Вас вызывали в следственные органы?
-- Нет, не вызывали. В дни путча все инстанции как в рот воды набрали. Некоторые только ограничивались телетайпограммами с указаниями сохранять спокойствие, не допустить кровопролития. Я решил публиковать только сообщения ТАСС (и обращения того же ГКЧП, не скрою), но без каких-либо комментариев. Умный читатель, мы считали, сам разберется. Благодаря этому мы были одной из немногих газет, выпуск которой в дни путча не был приостановлен.
-- Вас любил коллектив, но после запрета Компартии вы ушли, сказав, что не сработаетесь с новой властью, которая, если останетесь, может закрыть газету…
-- Здесь были и другие причины. Я был поражен тем, что Компартия, в которую я искренне верил, так легко сдала свои позиции. И что на смену ей пришли не лучшие люди. Явилась в редакцию какая-то взбалмошная дамочка то ли из Киеврады, то ли из Руха: «Почему у вас на табличке до сих пор значится «орган горкома партии», а в кабинете висит портрет Ленина?» «Покажите документы путчистов!» «Где вы были, что делали?» Словом, рэволюционэрка, понимаешь. Чуть не послал…
-- А помните, как, в одну из суббот, в те дни мы с вами вывели из строя канализацию в редакционном туалете? Опасаясь, что с понедельника нас могут не пустить на работу, я паковал в хозяйственную сумку свой архив, а вы в своем кабинете рвали документы с грифом «секретно», и этими клочками забили унитаз?
-- Это звучит почти как «со страху обделались». Но ведь никакого страха ни перед кем у нас тогда не было! В партийных органах, ты сам знаешь, существовала дурацкая привычка на любом ерундовом постановлении или инструкции ставить штампик «секретно». Предчувствуя, что придется иметь дело не только с умными людьми, но и с теми, для кого этот гриф, как красная тряпка, я и решил почистить ящики стола и тумбочек от скопившегося хлама…
И вообще, зря ты, тогдашний редакционный парторг, за два дня до запрета Компартии сдал в сберкассу больше полтыщи советских рублей партийных взносов. Лучше бы пропили…
Слава Богу, в дни путча я был в загранкомандировке, показал авиабилеты. Та мадам вроде отцепилась и больше не появлялась. Но мне подумалось: нет, с такими людьми я вряд ли сработаюсь. Поэтому перерегистрировал газету в Госкомпечати как собственность коллектива, написал последний приказ, которым назначил исполняющим обязанности нового руководителя, и попрощался с коллективом. И благодарен всем, кто спасал и спас «Киевский вестник». Газета продолжает жить. Радуюсь, что родились новые издания, что дело мое продолжают дети. Жаль только, на стихи не осталось времени… Но мой покойный товарищ композитор Александр Билаш успел написать на мои слова несколько песен.