Известный российский педиатр уже через несколько часов после захвата московского «Норд-Оста» оказывал медицинскую помощь заложникам и… террористам
Заведующий отделением неотложной хирургии и травм у детей НИИ педиатрии научного центра здоровья детей РАМН Леонид Рошаль был первым медиком, который зашел к заложникам мюзикла «Норд-Ост». Леонид Михайлович убедил террористов отпустить с ним группу ребятишек. Но сегодняшний разговор с человеком, которого называют детским доктором мира, не ограничивается подробностями трагедии на улице Мельникова.
-- Дайте, Леонид Михайлович, рецепт.
-- Вам, наверное, какой-нибудь особенный требуется? На что жалуетесь?
-- Хочу, чтобы научили, доктор, как от жизни такой не озвереть.
-- Не по адресу обратились, подобных рецептов не даю, могу лишь личным опытом поделиться. Я не зверею, хотя тренингами не занимаюсь, себя специально никак не закаливаю. К жизни отношусь не хуже, чем лет десять или пятнадцать назад. С чего бы мне менять отношение? Ведь пропорция между плохими и хорошими людьми, уверяю вас, осталась прежней.
-- Нет ощущения, что тучи сгущаются?
-- Раньше, несколько лет назад, мне было гораздо тревожнее, чем сегодня. Тогда над нами нависала реальная угроза. Вплоть до гражданской войны и раскола России на удельные княжества и карликовые республики. А теперь что? Жизнь постепенно налаживается, приходит в норму.
-- Но вокруг столько крови…
-- Она была всегда. На крови замешана вся история человечества.
-- Верно, однако как бы это объяснить? Вы, Леонид Михайлович, создали бригаду экстренной педиатрической помощи в 1988 году после землетрясения в Армении. Потом работали по всему миру, везде, где требовалось спасать детей. Но одно дело природные катаклизмы и совсем другое, когда люди убивают друг друга. Посмотрите: война в Чечне, взрывы домов в российских городах, атака на небоскребы в Нью-Йорке, бомба в Каспийске, теперь вот заложники в центре Москвы. И везде гибнут дети.
-- Согласен, это страшно. Не скажу, что люди ожесточились, но негативные тенденции просматриваются по всему миру. Выскажу мысль, которая не понравится многим: я убежден, что религия приносит сегодня человечеству больше вреда, чем пользы. Это относится ко всем конфессиям без исключения. Вера должна объединять людей, а она их нередко разобщает, порой даже вкладывает оружие в руки. Посмотрите на противостояние католиков и протестантов в Ольстере, на войны мусульман и иудеев на Ближнем Востоке. Даже православные с униатами в Западной Украине договориться не могут. И шииты с суннитами! Религия становится инструментом, а то и орудием в борьбе политики и идеологии.
-- Зачем же вы, Леонид Михайлович, восстанавливаете на территории 20-й детской больницы в Москве церковь Иверской иконы Божьей матери?
-- Отвечу вам, но сперва закончу мысль. Убежден, со временем человечество изобретет всемирную религию, способную по-настоящему объединить всех живущих на земле. Может, для этого потребуется двести лет или пятьсот.
-- Уже изобретают, но ничего из искусственных теорий не получается.
-- Значит, время не пришло. Или вы думаете, что человечество отказалось от идеи повторить эксперимент с построением счастливого коммунистического общества? Будет это, наверняка будет! Так и с мировой религией. На новом витке развития люди непременно придут к этому.
Теперь об Иверской иконе. Еще при коммунистах я вместе с главврачом 20-й больницы Майей Бухрашвили стал восстанавливать этот храм. Тут ведь раньше был приход, церкви покровительствовала Великая княгиня Елизавета Федоровна, причисленная к лику святых и похороненная в Иерусалиме. При Советской власти в храме устроили склад, сваливали туда разный хлам. Крыша продырявилась, фрески осыпались, кирпич крошился, звонница почти разрушилась. А я очень не люблю любой беспорядок. Словом, решили мы сделать красиво. Но главное в другом. Через нашу больницу ежегодно проходит восемь тысяч детей. У всех есть папы, мамы, бабушки, дедушки… Знаете, я миллион раз убеждался: самый убежденный атеист становится верующим, когда его ребенок попадает в реанимацию или ему предстоит сложная операция. Ваши дети болели, в больнице оказывались? Значит, понимаете, о чем я говорю…
Мы не строили конкретный храм конкретной религии. Это место, где родители могут найти успокоение, куда они приходят в минуты тревоги, чтобы просить Всевышнего о защите и поддержке. Сюда же они идут с молитвами и словами благодарности. Поэтому я требую, чтобы двери храма были открыты всегда. Никто не знает, кому и когда понадобится помощь. У нас нет в штате двадцати психологов, которые лечили бы души взрослых людей, но у нас есть Иверская икона. Если она спасет кого-то -- замечательно. Будь моя воля, построил бы в нашей больнице и синагогу с мечетью. Все для того же врачевания израненных душ.
-- А вы перед Иверской иконой свечи когда-нибудь ставили?
-- Нет. Я имел возможность на практике соприкоснуться с разными религиями, но сегодня не следую ни одной из них. Верю в человека, в мораль, в разум.
-- Хорошо, а когда в Югославии в упор расстреляли машину скорой помощи, а в Нагорном Карабахе снаряд разорвался рядом с домом, где вы оперировали, и тогда никаким богам не молились?
-- По-моему, религию придумали материалисты, чтобы объяснить необъяснимое. Я ничьих имен не упоминал всуе даже тогда, когда в помещении «Норд-Оста» зашивал руку боевику и угодил под обстрел.
-- Какому боевику?
-- Я его имени не спрашивал. Увидел рану и наскоро оборудовал в туалете некое подобие операционной. Для врача не имеет значения, кого спасать, для нас все люди одинаковы. Я оказывал помощь раненому, а в этот момент в соседнем туалете две девчонки сиганули из окна и бросились бежать к нашим. Им в спину стали стрелять из гранатометов, но промахнулись. Тогда боевики переключились на меня, заявив, будто я организовал этот побег. Тут наши ответили огнем. Пули щелкали по стенам, но все равно я никаких богов не вспоминал… Не поверите, но волнение перед встречей в Кремле с Владимиром Путиным было даже большим. Не скажу, что ладони вспотели, руки у меня всегда остаются сухими, но думал о странных вещах, например о пуговицах на пиджаке: застегивать их перед входом в кабинет главы государства или нет? Пока решал, что же делать, увидел: дверь открыта, и Владимир Владимирович ждет. Я подошел и сказал, что волнуюсь сильнее, чем у «Норд-Оста», когда ходил по простреливаемой площади к заложникам. Президент ответил, что хорошим людям наших снайперов опасаться не стоит.
-- Классика! «Не надо бояться человека с ружьем»?
-- Да, фраза президента была доброй. Во всяком случае, я быстро успокоился, и пошел нормальный разговор, продолжавшийся более часа.
-- Просили что-нибудь у Путина?
-- Мы беседовали! Обсудили, обязателен ли был штурм, допустимо ли ведение переговоров с террористами, оправдано ли такое количество жертв. Наши взгляды не совпадали только в деталях. Просил ли о чем-то Владимира Владимировича? Да. Я честно сказал, что готовился к встрече, но поговорить хотел не только о ситуации с захватом заложников в центре Москвы. Мне есть, что сообщить президенту России о положении в сфере здравоохранения.
-- Решили пожаловаться на министра Шевченко?
-- Никогда не прячусь за чужие спины, не решаю вопросы руками других людей. Для меня не имеет значения фамилия министра, важно, чтобы работа делалась на совесть, чтобы позиция Минздрава была разумной. Словом, попросил президента встретиться со мной еще раз для беседы по вопросам, которые считаю государственными. Владимир Владимирович сразу согласился, подошел к столу, нажал в телефоне на кнопочку и велел кому-то из помощников уточнить дату. Предложили 21 ноября. Президент спросил: «Леонид Михайлович, этот день вас устроит?»
-- Устроил?
-- Вполне! Я так и ответил. Мы попрощались с Владимиром Владимировичем до 21 ноября. Напоследок он сказал фразу: «Не ходите больше к ним никогда. Они же сумасшедшие». Эти слова были сказаны таким тоном… В те тревожные дни «Норд-Оста» мне на мобильный телефон звонил сын и говорил с похожей интонацией заботы и беспокойства. Меня это искренне тронуло, но я ничего не ответил президенту, хотя подумал: если ситуация повторится, и я смогу спасти людей, опять пойду. Но на новой встрече с Владимиром Путиным я буду говорить о том, как сделать, чтобы не страдало здоровье нации. Меня беспокоит состояние нашей медицины, в частности педиатрии.
-- Есть конкретные предложения?
-- Ничего особенного изобретать не нужно, требуется лишь уделять вопросам здравоохранения то внимание, которого они заслуживают. В советские времена на медицину шло три процента бюджета, сегодня мы имеем гораздо меньше, хотя в начале перестройки я готов был поверить, что и американские семь процентов для нас не предел. Горбачев красивые слова произносил… И дело не только в словах! Международные эксперты признавали, что система здравоохранения в СССР являлась одной из лучших в мире. Да, ей не хватало мощности, технического оснащения, но модель была отличная! Сейчас все медленно, но верно разваливается под натиском экономических и прочих проблем. Возьмите, к примеру, поликлиническое обслуживание населения. О какой профилактике заболеваний, чем мы всегда гордились, можно вести речь? Для этого нет ни сил, ни средств, в поликлиниках работают пенсионеры да совместители. И районирование, создание отдельных бюджетов нанесло ущерб системе. Масса проблем в педиатрии. Скажем, показатели детской смертности в стране почти не растут, и все же они в два раза выше, чем в Европе, а по детскому дорожно-транспортному травматизму -- в три раза. Мы что, африканцы?
-- Вы давно говорите, что России необходима служба парамедиков. Это так сложно организовать?
-- Парамедики не панацея, хотя вещь, на мой взгляд, очень нужная. Рассказываю эпизод. Сижу на вокзале в Филадельфии. Вдруг рядом без сознания падает человек. Как бы я поступил в России? Бросился бы оказывать помощь. А в Америке так вести себя нельзя, могут по судам затаскать -- за то, что без лицензии полез спасать. Сижу, не дергаюсь. Что вы думаете? Через несколько минут откуда-то появляются люди с чемоданчиками. Бац-бац -- давление померили, капельницу поставили, в сознание привели. Парамедики! Они работают по стандарту, им не нужны теория, глубокие знания по физиологии или анатомии. Людям объяснили: при посинении губ и слабом пульсе нужно делать это, при остановке дыхания -- то. Все! Парамедики заучивают несколько штампов, позволяющих оказать на месте первую необходимую помощь. А у нас? Почему бы не обучить элементарным вещам офицеров ГАИ? Они приезжают на место аварии и вызывают «скорую», а пострадавшие в это время истекают кровью, могут отдать Богу душу. Надо обязать всех участников дорожного движения изучить навыки оказания элементарной медпомощи. Даже не представляете, сколько жизней этим спасем!
-- Вам знакомо чувство беспомощности?
-- Как и вам, как и всем. К счастью, такое состояние случается редко, но я всегда страшно переживаю. Когда не хватает сил сохранить ребенку жизнь, в первую секунду опускаются руки. Это даже не беспомощность, а гораздо хуже. Для меня нет ничего страшнее. Поэтому всегда борюсь до конца, не сдаюсь. По статусу именно я должен принимать решение об отключении аппарата искусственного дыхания тем больным, которых сохранить нельзя, которых мы поддерживаем при отеке мозга, остановках сердца, когда внутри все умерло. Словом, прихожу и говорю: «Стоп!» Жуткое состояние. Одно утешение, что такую команду мне приходится отдавать максимум пару раз в год. Обычно удается спасать.
-- Обычно?! Да о вас легенды рассказывают!
-- Я сорок пять лет лечу детей, но никогда не вел дневников, не считал количество проведенных операций. Некогда было. Всю жизнь занимаюсь неотложной помощью и буду заниматься впредь. Везде, где понадоблюсь. Поэтому и к заложникам пойду, если ситуация повторится и меня позовут. И пусть родные, друзья да и наш президент на меня не обижаются.