Сорок лет назад Александр Пивоваров из Житомира был участником мирной демонстрации в Новочеркасске, расстрелянной советскими солдатами, и только чудом избежал ареста осенью 1962 года
Александр Пивоваров едва не повторил судьбы своих деда и отца, осужденных властью по политическим статьям. Семнадцатилетним юношей, уже во времена «хрущевской оттепели», он стал свидетелем расстрела советскими солдатами мирных людей, в том числе женщин и детей. Сегодня Александру под шестьдесят. У него редкая профессия -- он чеканит медали, увековечивая на них святые места и великих людей. Это обереги, которые защищают их обладателей от невзгод и болезней, считает мастер.
Александр родился за колючей проволокой в одном из лагерей ГУЛАГа Амурской области в 1944-м. Он -- сын брака политзаключенного Василия Пивоварова и сибирячки Татьяны. Отец Александра был приговорен к пяти годам лагерей по самой популярной тогда статье -- 58-10 ч. 1 Уголовного кодекса (антисоветская агитация), а фактически за то, что был сыном политзаключенного Антона Пивовара, крестьянина, отказавшегося сдавать свое имущество в колхоз. Дед Александра умер в 1942 году от голода (в архивной справке сказано по научному: от палагры) в Севжелдорлаге, реабилитирован посмертно. А отец выжил. Интересная деталь: арестовали его как Василия Пивовара, а из лагерей он вернулся с русифицированной фамилией -- Пивоваров.
-- В начале 60-х, -- рассказывает Александр, -- мы жили в поселке Червоное на Житомирщине. Моему отцу, бывшему зэку, несмотря на «оттепель», все еще запрещали селиться в райцентрах. Окончив школу, я отправился в Новочеркасск к родственникам, где устроился на электровозостроительный завод токарем -- точил оси для колесных пар электровозов.
Там и начались события, о которых мир узнал только при Горбачеве. Это было в первых числах июня 1962 года. Первыми начали бастовать женщины -- работницы формовочного участка сталелитейного цеха. Причиной возмущения было повышение цен на мясо и молоко, и почти одновременное уменьшение зарплаты рабочим.
-- В пятницу, 1 июня, к полудню в наш цех прибежали рабочие из литейного с криком: «Бастуем!», -- вспоминает Александр. -- Вышел из цеха и удивился -- вся заводская первая смена, а это больше пяти тысяч человек, была на территории. Митинговали весь оставшийся день. Толпа вышла за пределы предприятия, блокировала автотрассу и проходящую рядом железную дорогу. Вечером к заводу подошли танки и стали теснить рабочих. А когда стемнело, на территории появились милицейские «воронки» -- забирали активистов.
В субботу, 2 июня, когда Александр пришел на завод, там уже был митинг. Рабочие призывали идти в Новочеркасск (завод находился в двенадцати километрах от города) к горисполкому, требовать освобождения своих товарищей. Юноша был в первой шеренге колонны. Около деревни Новоселовка путь преградили вооруженные солдаты с направленными на мирное шествие карабинами. Толпа начала скандировать: «До-ро-гу!». Военные спокойно отвели стволы, и протестующие двинулись дальше. Следующее препятствие -- цепь офицеров, стоящих переплетя согнутые в локтях руки, -- так же преодолели без особых трудностей.
-- Дорога за мостом через речку Тузлов, -- продолжает мой собеседник, -- была полностью заставлена танками и пожарными машинами, поэтому пришлось пробираться вперед прямо по броне. Ни насилия, ни стрельбы пока не было. На крышах многоэтажных домов по пути нашего следования были видны люди с фотоаппаратами.
-- Вас, значит, тоже увековечили? -- интересуюсь у рассказчика.
-- Есть здесь одна странность: во второй половине восьмидесятых, уже при Горбачеве, в «Комсомольской правде» была опубликована огромная статья о новочеркасских событиях. Была там и фотография нашего шествия. На одном из попавших в кадр молодом человеке я узнал свою рубашку (ту самую, в клетку, что и на хранящейся у меня фотографии), узнал свою пряжку на ремне, которую выточил сам, но лицо было не мое. Может, фотокор, зная, что его снимки обязательно попадут в руки КГБ, специально подменил лица ребят из первой шеренги?
-- Войдя в город, -- вспоминает Александр, -- мы двинулись по Московской улице Новочеркасска. В центре города колонна разделилась. Одна часть ее направилась к горисполкому, другая -- к горотделу милиции. Дверь горотдела была заперта. Рабочие выломали ее, и несколько человек вошли в небольшой коридорчик-тамбур. В это время послышались выстрелы. Сначала стреляли в воздух -- я заметил, что с потолка коридорчика посыпалась штукатурка. Люди отпрянули, после чего началась стрельба сквозь двери уже на поражение. Я увидел, как упал один парень на улице. Стреляли в него, по-моему, разрывными пулями -- пуля не прошла навылет, а разворотила ему всю спину. Когда мы с приятелем Вовкой Клинковым втащили раненого в находящийся рядом кинотеатр, парень был уже мертв. Тогда я испугался по-настоящему. Мы с другом побежали к горисполкому.
Там, на площади имени Платова, была толпа -- не пробиться. Вдоль фасада здания горисполкома в две шеренги стояли вооруженные солдаты. Деревья вокруг площади были усеяны любопытными мальчишками -- они хотели все видеть. Балкон второго этажа горисполкома был заполнен заводчанами-активистами и стал импровизированной трибуной. На митинге говорили, что нужно звонить в Москву землякам -- Ворошилову и Буденному. Вывели на балкон и председателя горисполкома Замулу (имени не помню), но тот ничего народу сказать не смог. Позвонить в Москву не удалось -- связь была отключена.
Накал митинга уже начал спадать, когда солдаты дали залп из автоматов поверх голов протестующих -- прямо по деревьям. С веток стали падать раненые и убитые дети. Один мальчик висел вниз головой, зацепившись за ветку ногой, из его простреленной головы текла кровь.
Мы с Вовкой побежали. За нашими спинами раздавались выстрелы. Заскочили в универмаг и отсиживались там, пока не прекратилась стрельба. Когда вышли, увидели страшную картину. По залитой кровью Московской улице медленно двигался автобус ПАЗ, набитый ранеными и убитыми. Из-под его закрытой задней двери ручейком текла кровь. В автобусе истошно кричала женщина. На асфальте площади везде были кровавые отпечатки подошв. Раненых, говорят, свозили в военный госпиталь, откуда они все исчезли. Ни одного пострадавшего в городе не осталось. Никто из них больше не вернулся.
Еще мы увидели бегущую по площади девушку, вся левая сторона тела которой была залита кровью. Я остановил ее, попытался успокоить и выяснить, не ранена ли она. Девушка билась в истерике и кричала, что это кровь ее убитого парня. Узнав, что ей тоже нужно на Хотунок (наш рабочий поселок), мы отправились туда втроем. А в это время улицы Новочеркасска утюжили танки, разгоняя людей. Один танк дал холостой залп. От него в окрестных домах повылетали стекла, многие горожане были контужены. Следы гусениц было видно еще много лет спустя…
Александр провел бессонную ночь в саду, чтобы успеть сбежать, когда придут арестовывать. К счастью, его не взяли. Из города всю ночь доносились выстрелы. Воскресный день парень просидел на речке по горло в воде с удочкой без крючков.
-- В понедельник, -- продолжает рассказчик, -- собрался с духом и пошел на завод. Рабочий день еще не начался, и я с приятелем -- земляком Колей Кнышем сидел недалеко от цеха. Вдруг показалась группа людей в гражданском, вокруг них суетились военные. Двое -- один крупный такой, а другой маленький -- подошли к нам, поздоровались. Первый спросил, почему не работаем. Я испуганно крикнул: «Щас, идем!», и мы помчались в цех. Как потом узнал, к нам подходили члены Президиума ЦК КПСС Федор Козлов и Анастас Микоян.
В обеденный перерыв всех нас согнали на политинформацию, где объявили, что никаких танков и стрельбы… не было! И все мы о случившемся… забыли. Об этом нельзя было говорить. Табу.
Потом стали некоторых рабочих вызывать в заводоуправление. Вызвали моего старшего товарища Воротынцева (имя забыл -- сорок лет все-таки прошло). Больше я его не видел. Исчезли и те, кого забрали в милицию. Всю осень продолжались аресты. Мне удалось его избежать: на заводе проработал всего год, да и мальчишкой совсем был. Сколько всего погибло людей? Только из газетной публикации в восьмидесятые годы узнал, что погибло около трехсот человек и одиннадцать активистов приговорили к расстрелу.
Почему солдаты поначалу не стреляли и безропотно пропустили демонстрантов в город, почему танки на мосту через Тузлов не давили мирных людей и почему все-таки оружие применили, рассказал обозревателю «Литературной газеты» Юрию Щекочихину бывший первый заместитель командующего Северокавказским военным округом (СКВО) генерал-лейтенант Матвей Кузьмич Шапошников. Этот рассказ опубликован в «Литературной газете» в мае 2000 года в серии статей под общим заглавием «Рабы ГБ». По словам М. Шапошникова, шифровка от тогдашнего министра обороны СССР Р. Малиновского с приказом поднять войска округа по тревоге и сосредоточить их в районе Новочеркасска поступила еще в двадцатых числах мая. Руководить стянутыми к городу войсками и атаковать мятежников командующий СКВО И. Плиев поручил Шапошникову. Но тот заявил, что не видит перед собой противника. Кроме того, велел военным разрядить автоматы, карабины и орудия танков. 2 июня, когда демонстранты уже митинговали на центральной площади Новочеркасска, М. Шапошников, находившийся в то время на окраине, узнал о приказе Плиева применить оружие. На своем «газике» он помчался в центр города, но, не доехав метров четыреста до площади, услышал массированный автоматный огонь.
По свидетельству М. Шапошникова, 2 июня 1962 года в Новочеркасске было убито 24 человека (среди них один школьник) и ранено тридцать человек. Трупы собрали и свалили в какую-то шахту.
Генерал Шапошников требовал судить тех, кто дал команду стрелять в мирных людей. Он один из немногих, нарушивших табу, писал письма в редакции газет, журналов, в Союз писателей. Используя псевдоним Неистовый Виссарион, Матвей Кузьмич, рассказывал о событиях в Новочеркасске. В связи с этим в 1966 году был уволен в запас, в 1967 -- исключен из КПСС. Против М. Шапошникова было возбуждено уголовное дело (антисоветская агитация), которое прекратили после вмешательства Юрия Андропова.