Известная российская писательница отметила полувековой юбилей и выход своей 30-й по счету книжки
На доме, в котором живет писательница, висят мемориальные доски, оповещающие публику, что здесь когда-то жили и работали Владимир Войнович, Александр Галич, Константин Симонов. Внутри -- тихий дворик, запертый от посторонних железными воротами. Домофон. Сразу после звонка из двери на пятом этаже выскакивает собачья свора -- два сопящих мопса и пудель. Псы восторженно лают и бешено крутят хвостиками. За ними спешит хозяйка. Ну точь-в-точь такая, как на фотографиях на обложках своих книжек! Худенькая, коротко подстриженная, с приветливой улыбкой. Без долгих церемоний Агриппина Аркадьевна (так на самом деле зовут писательницу Дарью Донцову) зовет к накрытому для чая столу.
-- Агриппина Аркадьевна, сейчас в метро своими глазами видела, что половина читающих пассажиров держит в руках ваши книги. Веселое, легкое чтиво стремительно завоевало популярность среди любителей детективного жанра. Давно пишете?
-- Всю жизнь! Я ваша коллега, закончила факультет журналистики МГУ, 18 лет проработала в информационном отделе газеты «Вечерняя Москва». Когда-то мы были побратимами с «Вечерним Киевом» -- писали друг для друга материалы, ездили в гости.
Первый свой детектив я приволокла в журнал «Юность» в 1976 году. Мне было 24 года, на руках маленький ребенок, без мужа, надо было кормить семью. Меня выгнали с гениальной фразой: «Бабы детективов не пишут!» Заведующая отделом прозы объяснила, что, во-первых, в нашей стране детективы пишут (она посчитала по пальцам) пять человек, и все они мужчины. А, во-вторых, для того чтобы написать детектив, нужно разрешение цензуры. Тогда считалось, что преступность в СССР -- редчайшее явление. Помните: «Если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет»? Поэтому описывать злодеев и их преследователей мог только человек проверенный, сотрудничающий с внутренними органами.
С детства я жила в писательской среде. Родилась здесь, в писательском доме. Летом мы с отцом, писателем Аркадием Васильевым, жили в Переделкино, нашими соседями по даче были Каверин, Катаев, Чуковский. У детей был литературный кружок. Мы издавали свою газету, журнал. Корней Иванович Чуковский, любивший возиться с детьми, нас очень поддерживал. Поэтому жаловаться на первую творческую неудачу я отправилась на третий этаж, к соседу и папиному другу (отец к тому времени уже умер), писателю Владимиру Попову. Он посоветовал мне писать про сталеваров. Сказал: «Деточка, посмотри на меня. Я -- «певец домны» и как хорошо живу! Сталевары любят своих авторов. Но я уже схожу с арены, я тебе тему передам!» И начал, не сходя с места, объяснять мне, как работает мартен. Лекция продолжалась шесть часов подряд. Офигевшая от подробностей чугунолитейного производства, я вернулась домой и, как послушная девочка, начала ваять новый роман.
Через месяц понесла в редакцию второе детище. Но завотделом прозы, полистав его, хмыкнула: «Солнышко, больше сюда не приходи. На 150-й странице у тебя директор завода падает в мартен, а на 220-й его жена выпрыгивает из окна. А то, что все это происходит во время соцсоревнования, мне без разницы!»
Я поняла, что это карма, писать по-иному не смогу и забросила писательство, занявшись исключительно газетной работой. С перестройкой к нам на книжный рынок попали иронические романы польки Жанны Хмелевской. Читая их, я сначала хохотала, потом рыдала, понимая, что могла бы писать не хуже. Татьяне Поляковой, моей коллеге по перу, принадлежит гениальная фраза: «Если вы прочитали 99 детективов, то 100-й сможете написать сами. » Видимо, примерно так произошло и со мной.
-- Но, насколько я знаю, в следующий раз вам довелось взяться за перо лишь много лет спустя, приходя в себя после тяжелейшей операции в реанимационной палате.
-- Так сложилась жизнь. Семь лет назад я с семьей и ближайшей подругой Оксаной, хирургом по профессии, поехала в Тунис. Там, под жарким африканским солнышком, мой не слишком выдающийся бюст вдруг начал заметно увеличиваться. Я поделилась радостью с подругой, но та, ощупав меня, заорала: «Немедленно самолетом домой!» Прерывать трехнедельный тур как-то не хотелось, я стала ныть, уговаривать себя, что до возвращения в Москву ничего страшного не случится. Когда же я наконец добралась до врачей, услышала… приговор: «Оперировать поздно, повсюду метастазы». Медики пообещали мне максимум пять-шесть месяцев жизни. Предложили химиотерапию, но я отказалась -- какой смысл, все равно умирать… Мне тогда было 44 года. В автобусе по дороге домой у меня беспрерывно лились слезы, и кондуктор, заметив, что я вошла на остановке «Онкодиспансер», даже не спросила у меня билет. Я думала: ну почему это случилось именно со мной? Я всю жизнь занималась спортом, купалась в ледяной проруби, не ела мяса, не злоупотребляла алкоголем. Родила и выкормила грудью двоих детей. И никакой правильный образ жизни не спас меня от болезни.
Домой приехала в отчаянии. Было страшно за себя, за близких. Муж останется без поддержки, дочь еще совсем маленькая. Стала думать, как устроить их жизнь, когда меня не будет. Взяла честное слово со своей подружки (она незамужняя, тоже с двумя детьми), что она, когда я умру, выйдет замуж за моего мужа. Они были бы очень хорошей парой!
-- И все же вам сделали операцию. Как это получилось?
-- Среди друзей моего мужа, Александра Ивановича Донцова, декана психологического факультета МГУ, много психотерапевтов. Один из них предложил попробовать на мне свою методику. Пообещал, что опухоль не исчезнет, но по крайней мере будет операбельной. Особо не веря в успех, я стала ходить к нему каждый день. Приходила в двенадцать дня, садилась в кресло и… впадала в беспамятство. Когда приходила в себя, часы показывали уже шесть, а то и семь часов вечера. К моему удивлению, новообразование действительно постепенно уменьшалось в размерах. Так прошел год. Когда мой спаситель сказал: «Все, больше я сделать ничего не могу», я вновь отправилась к врачам. И доктор, принявший меня, жизнерадостно воскликнул: «Вы вовремя пришли! Болезнь в начальной стадии, операция и последующая терапия дают 99,9 процентов успеха!»
Вот так я и попала в больницу. Перенесла три операции, после каждой из которых отлеживалась в реанимации. Представляете реанимационную палату? Несколько кроватей, на них лежат голые мужчины и женщины (в этот момент им не до стеснительности), опутанные резиновыми трубками. Мужчины, как и положено сильному полу, непрерывно стонут и воют. И вот мой муж-психолог, чтобы отвлечь меня от этого кошмара, притащил мне в реанимацию бумагу и сказал: «Ну что валяешься, как кусок мяса? Бери ручку и пиши!»
-- А врачи не ругали? Пациентка, вместо того чтобы лежать, непрерывно что-то строчит…
-- В реанимации онкологической больницы разрешается все. Пускают родственников, друзей, одной женщине даже позволили принести кошку. Потом, я писала лежа, не нарушая дисциплины. Под бумагу, чтобы было удобнее, подкладывала толстую книгу -- «Двенадцать подвигов Геракла». Писала с утра до ночи, чтобы не видеть и не слышать несущихся с соседних кроватей стонов. Боль снимало лучше, чем наркотики. Поэтому первая книжка, «Крутые наследнички», «выскочила» за три дня. Как-то просыпаюсь ночью и вижу -- медсестра на посту умирает со смеху. Оказывается -- читает мою рукопись! А утром спрашивает: «Когда продолжение будет?»
-- Я слышала, как вы рассказывали свою историю в ток-шоу Юлии Меньшовой и поражалась вашему мужеству…
-- Не очень-то легко рассказывать на всю страну, что у тебя отрезаны определенные части тела. Тем более, что все понимают, какие именно. Но мне очень хотелось поддержать своих товарок по несчастью, бедных баб, которые считают, что после постановки онкологического диагноза следующая остановка -- крематорий. А я всегда говорю -- посмотрите на меня. Я могу снять кофточку -- но вы не догадаетесь, с какой стороны где и что отрезано, потому что современные протезы делаются так качественно, что внешне совершенно незаметно. Конечно, они могут жать, тереть и щелкать. Но это чувствую только я. А для остальных я -- молодая и красивая. И главное -- живая.
Помню, как после больницы я тащилась по Переделкину. Навстречу -- вдова советского классика (не могу назвать ее фамилии, сами поймете, почему). И при жизни мужа, и после его смерти она пользовалась потрясающим успехом у самых талантливых и влиятельных мужчин -- актеров, писателей, политиков. Ее муж не однажды дрался с ее любовниками на дуэлях, она от него уходила, возвращалась… Ее похождения были постоянной темой разговоров переделкинской публики. Увидев меня, эта уже далеко не молодая женщина спросила: «Что случилось, чего ты такая бледная, худая и страшная?» Я поплакалась ей на свои болячки. Дама фыркнула: «Ерунда какая!» Задрала кофточку, и я увидела, что она перенесла такую же операцию, как мне. «Не помню, -- говорит, -- когда отрезали -- то ли в 1941-м, то ли в 1943-м». Я запнулась: «Простите, а как же… » Она снисходительно промолвила: «Детка, а кто сказал, что мужчины живут с телом?» И ушла. Я осталась с открытым ртом и запомнила ее слова на всю жизнь.
-- Агриппина Аркадьевна, а не было у вас желания, чтобы хирурги «сваяли» вам новую грудь, еще лучше прежней? Сейчас, говорят, это делают очень красиво.
-- Не хочу. Я зарабатываю себе на жизнь не стриптизом. Но даже если бы это было так, все равно не стала бы этого делать. В каждом человеке должная быть своя изюминка. Просто надо ко всему этому спокойнее относится, вот и все.
Могу описать вам одну сценку, произошедшую спустя какое-то время после моей выписки из больницы. Когда я стояла на остановке в ожидании троллейбуса, у меня под маечкой вдруг расстегнулся лифчик. Ну, для здоровой женщины это не драма, верно? А у меня протез вдруг выпал из-под майки -- прямо на асфальт. Лица у окружающих, особенно у мужиков, вытянулись. Сделать вид, что это не мое, я не могла: во-первых, маечка обтягивающая и «недостача» сразу стала заметна, во-вторых, протез дорогущий, зараза, не оставишь. Сгребла в сумку, думаю -- надо уходить, в троллейбус все равно уже не сядешь. Народ по-прежнему на меня пялится. Ну и я, чтобы разрядить обстановку, брякнула: «Ребята, да вы успокойтесь, у меня еще нога деревянная!» Безумно была смешная ситуация!
-- Просто написать книжку мало. Графоманов у нас тысячи. Как вы добились, чтобы ее напечатали?
-- Проведя четыре месяца в больнице, я вышла с 38 килограммами живого веса и пятью готовыми книжками. Что с ними делать, я не знала. Друзья их набрали, распечатали. Стала раздавать знакомым. Подружкам, друзьям -- всем нравилось. Один умник посоветовал отнести в близлежащее издательство.
-- И как?
-- Представьте себе жаркий летний день, все в футболочках, летних платьицах. В издательстве распахивается дверь, и появляется тощая дама в зимнем пальтишке с мутоновым воротником (я все время мерзла) и в вязаной беретке (чтобы прикрыть лысую после химиотерапии голову). Я боялась, что меня и на порог не пустят. Охранник строго спросил: «Вы, женщина, куда?». Я пискнула: «Принесла рукопись!» и была, вопреки опасениям, пропущена внутрь. Но дальше меня ждало разочарование. Красивая блондинка, узнав, что я принесла детектив, отточенным движением руки кинула рукопись на самый верх огромной, забитой бумажными пачками полки и хладнокровно сообщила: «Не рецензируем. Не подойдет -- вернем». Я выпала на автобусную на остановку и начала рыдать. Народ у нас добрый. Мне принесли сигареты, бутылку воды, бумажный платочек… Я не сумела объяснить этим людям, почему так убиваюсь. И вдруг через месяц мне позвонили из издательства и сообщили, что рукопись принята к печати, спросили, нет ли еще?
-- На обложках детективов вы подписываетесь не своим именем. Почему?
-- Родители назвали меня Агриппиной. Свою первую рукопись так и подписала: Агриппина Донцова. Редактор сказал: «Понятно, вы взяли такой псевдоним, чтобы привлечь к себе внимание, но он длинноват и плохо будет смотреться на обложке. Придумайте что-нибудь другое». Так и родилась Дарья.
-- А друзья вас как теперь называют?
-- Давние подружки называют по-прежнему -- Агриппка или Грушка. Муж стал звать Писакой. А остальные издеваются, как могут. Дразнят даже «Великой детской писательницей» -- так один мальчик написал в своем письме в издательство.
-- Популярность жить не мешает?
-- Случаются разные истории. Один раз захожу в супермаркет, вдруг на меня налетает дядечка, трясет за рубашку и орет:»Ах ты дрянь такая, сейчас бить буду!» Я за проволочную корзинку спряталась, лепечу: «Может, перепутали с кем-то?» «Нет, -- кричит дядька, -- я тебя, сволочь, хорошо запомнил по фотографии на обложке. Это ты!» Оказывается, на днях от него ушла жена. На прощание сложила все мои книжки в стопочку, а сверху положила записку: «Прочитай! Жить можно счастливо и не с тобой!» Книжек он не прочитал, но фотографию злодейки-разлучницы запомнил… Пришлось идти вместе пить кофе, говорить «за жизнь».
-- Недавно вы одним махом отпраздновали юбилей и выход в свет своей 30-й книжки.
-- В этот день издательство преподнесло мне звезду по имени «Дарья Донцова». Вот документ на право владения небольшой звездочкой в созвездии Близнецов. Теперь, как обладатель личного небесного светила, я имею право пожизненного бесплатного входа в планетарий.
-- 30 романов за шесть лет -- вы так быстро пишете или вас издательство подгоняет?
-- Каждый день я встаю в шесть часов утра и пишу до часу дня -- договор с издательством предполагает, что книжку надо сдавать вовремя. Истории, в которые попадает моя глуповатая, но чересчур энергичная героиня, не имеют никакой реальной подоплеки. Они придуманы от начала до конца. В случаях, когда мне нужна квалифицированная консультация по какому-нибудь специальному вопросу, я звоню своим друзьям. Представьте ситуацию: моя подруга Оксана, врач, сидя в ординаторской, кричит мне в телефонную трубку: «Это не давай, он через пять минут не умрет. Лучше то-то (называет препарат) в сочетании с тем-то, и он загнется через секунду!» Ее коллеги застывали от ужаса. Зато потом, когда уяснили, в чем дело, стали охотно включаться в диалог и от себя давать полезные советы.
-- Вы набираете тексты на компьютере?
-- Что вы, я не умею обращаться с этой железкой! Пишу от руки, полулежа в кровати, на тех самых «Подвигах Геракла». У меня в кабинете и стола-то нет! Рукопись набирают в издательстве, ругая меня за безобразный почерк. Я читаю распечатку, правлю снова от руки. Затем по тексту прохаживается литредактор, «ловя» нестыковки и неточности. Я огорчаюсь, когда вижу эти смысловые «ляпы», но меня утешают: даже у Толстого Андрей Болконский иногда входил в гостиную в офицерском мундире, а выходил в пиджачной паре. В общем, на создание одной книжки, вместе с редактированием, уходит 45 дней.
-- Фантастика! Какая-то немыслимая скорость!
-- Я много наслушалась от журналистов, что на самом деле меня вовсе нет, что Дарья Донцова -- это толстый дядька, пишущий под женским псевдонимом, или бригада литературных поденщиков из Воронежа. Чтобы развенчать эти слухи, я показываю приходящим ко мне корреспондентам антресоль, забитую толстыми пачками рукописей. Но мне все равно не верят. Газетчики глубокомысленно замечают: «Ага, значит, вам надиктовывают, а вы от руки переписываете!» На опровержение таких замечаний уже не хватает слов. Остается согласиться с тем, что меня нет.
В комнату вплыла круглолицая девушка лет шестнадцати и, обронив скупое «Здрасьте!», энергично положила на свою тарелку с десяток печеньев, пирожных и печеных яблок. «Ну, дочка Маша -- совсем как в романах!» -- восхитилась я и быстренько спросила:
-- Агриппина Аркадьевна, а ваша семья, как описано в детективах: четыре мужа, четыре свекрови, старший сын-юрист -- от первой жены вашего первого мужа, и дочь Маша -- плод любви последнего мужа и его следующей (после вас) жены? Вдобавок четыре собаки, две кошки, жаба и морская свинка…
Собеседница расхохоталась.
-- Ну нет. Двоих детей, описанных в романах, -- Аркадия и Машу -- я родила сами. Еще есть сын Дима -- дитя моего мужа и его первой супруги. Мальчик с детства воспитывался в нашей семье, потому что его мама, моя близкая подруга, после развода с Александром Ивановичем вышла замуж и родила близнецов. Мы взяли Диму к себе, потому что ей тяжеловато было управляться с такой оравой. Замужеств у меня было всего три. Собак тоже три, как видите. Два мопса -- терьероподобный и шарпееобразный. Муля и Ада. И слепая, глухая -- потому что очень старенькая -- 15 лет! -- пуделиха Черри. Мои девочки (имеются в виду псинки. -- Авт. ) обожают высохшие до состояния косточек сладкие пряники. Поэтому в гастрономе я еще до недавнего времени всегда спрашивала пряники с просроченным сроком годности. На меня смотрели дико: дама в бриллиантовых серьгах, а экономит на пряниках! Теперь я покупаю по нескольку килограммов и сушу дома в духовке.
-- Дарья, то есть Агриппина (совсем сбилась я с толку. -- Авт. ), а не проще ли было, первый раз придя в издательство, прихвастнуть генами -- писательская дочка, мол?
-- Мне и в голову такое не пришло. Тем более что папа умер, когда мне исполнилось 18 лет. Отец действительно был очень любим властями, работал парторгом ЦК КПСС по отделению Союза писателей. Писал книги -- «Есть такая партия», «История партии для детей». Совершенно искренне верил в коммунистическую идею. Последняя его книжка -- «В час дня, ваше превосходительство!» -- об армии Власова. Отец был очень дружен с первым заместителем Андропова, Семеном Цвигуном, поэтому архивы КГБ были к его услугам. Он нашел много бывших власовцев, ездил к ним в Канаду. Хотел написать про этих оторванных от родины людей еще одну книгу, «Ностальгия -- болезнь смертельная», но не успел. Умер в 63 года, перенеся семь инсультов.
Отец дружил с Катаевым, Фединым, Фадеевым. Но Фадеева я не помню -- он, как вы знаете, в 1956 году застрелился на своей даче в Переделкино. Зато расскажу историю, произошедшую вскоре после его смерти. Освободившуюся дачу в Переделкино отдали другому прозаику -- по слухам, сильно пьющему. Спустя неделю ночью прозаик прибежал к нам -- наша дача через одну от фадеевской -- с криком, что только что видел самого Фадеева с бутылкой в руке возле письменного стола. И категорически отказался возвращаться на эту дачу. Ее отдали следующему претенденту -- тоже прозаику, только непьющему. Прошел месяц -- та же сцена. Ночью прибегает, волосы дыбом -- на даче в гостиной стоит Фадеев, правда, без бутылки. Отец, убежденный атеист, до глубины души возмутился. Сказал, что сам отправится ночевать на злополучную дачу и, если что, Александр Александрович к нему явится, как к самому близкому другу. Отец ушел и вернулся утром -- тихий-тихий, о чем-то долго шептался с мамой. А когда я попробовала полюбопытствовать, видел ли он что-нибудь на фадеевской даче, отец наорал на меня так, что я буквально вылетела из дома. И до самой смерти никому ничего об этом не рассказывал.
-- Ваша главная героиня, любительница ввязываться в криминальные истории Дарья Иванова, сказочно богата -- благодаря подруге, удачно вышедшей замуж за миллионера и щедро поделившейся с Дашей свалившимся на нее состоянием. Вы в самом деле верите в такую беззаветную женскую дружбу?
-- Мне в жизни повезло. Есть настоящие подруги. Оксана, Маша. Когда в 19 лет я была уже без мужа, но с маленьким ребенком, Маша просто содержала меня. Когда я заболела, мои не очень богатые подруги носили в больницу черную икру трехлитровыми банками. Уговаривали, как ребенка: «Ну-ка, разинем ротик и съедим половину!» Я боялась заикнуться, что мне чего-то хочется, потому что назавтра в восемь утра это вновь появлялось в моей палате. Внизу повесили объявление: «К Донцовой больше восьми человек не пускаем».
-- Даша (я уже, кажется, окончательно перешла на это имя), кроме писания детективов и общения с недоверчивыми журналистами, чем вы занимаетесь еще?
-- Готовлю обед, стираю, глажу. Всего этого я делать не люблю.
-- Ну как же? Ведь на обложке каждой вашей книжки написано, что вы обожаете вязать и печь пироги!
-- Жилетку для полуторагодовалового внука вяжу уже год. Пока вяжу -- он подрастает. Я распускаю и вяжу заново. А пироги пеку -- под настроение.
-- Дайте какой-нибудь фирменный рецепт нашим читательницам.
-- С пирогами много возни. Лучше сделайте так: возьмите килограммовую пачку каменной соли, высыпьте ее в сковородку. Положите спинкой на соль бройлерную курицу и поставьте ее в духовку. Пеките до появления золотисто-коричневой корочки. Солить не надо -- каким-то непостижимым образом курица просолится сама.