Бывший член правительства отметил свой 91-й день рождения
Ростислав Бабийчук сделал головокружительную карьеру -- от железнодорожника-молотобойца до министра культуры Украинской ССР. Он возглавлял министерство с 1956 по 1971 год. Перевидал всех корифеев советской сцены. Ко многим имел самое непосредственное отношение. Был инициатором строительства Дворца «Украина» и создания музыкально-драматических театров. Ростислав Владимирович, которому уже пошел 92-й год, может рассказать многое из того, что происходило в творческой жизни Украины. Не многое, а почти все…
-- Неужели и революцию помните?
-- Все помню. И гражданскую войну. Я видел гетмана Скоропадского, Деникина, Махно! В то время мы с отцом жили на станции Умань, он работал дорожным мастером. Это был двадцатый год. Красные наступали, Деникин бежал под их натиском. В Умань приехал поездом, а оттуда в Одессу драпал машиной. Казарма, где я жил с отцом, была в двадцати метрах от вокзала. Помню, прильну к окошку и всех прохожих рассматриваю. Деникин был в генеральской форме. Крупный и совершенно седой. Его сопровождала свита. Он сразу из вагона пересел в красивую легковую машину с открытым верхом. И с эскортом белогвардейских казаков верхом на конях уехал. Гетман Скоропадский удирал раньше -- в 18-м. Приехал поездом и тоже со свитой. Медленно-медленно спускался по ступенькам вагона. Почему-то был в черкеске. Тут его ждала машина, на ней он и уехал. Говорили, в Румынию. А вот Махно я узнал по шевелюре -- «львиная грива». Сам маленький, но шустрый. Одет был в суконный бушлат. Его встречали фаэтон и кавалерия. Тогда я не придавал особого значения тому, что вижу таких знаменитых людей. Да и знаменитостями они тогда не были. Мой папа говорил: «Ты лучше думай, чем в жизни будешь на хлеб зарабатывать»…
-- Придумали?
-- Уже в 20 лет я стал десятником -- это что-то вроде прорабской должности. Очень почетной. Потом старшим десятником. Я был пробивным парнем. В 1929 году закончил рабфак. И меня сразу назначили на железнодорожный узел в Христиновку начальником строительства электростанции.
-- Денег много платили?
-- Я получал сто рублей. Прилично по тем временам. Кончил строительство, и в 33-м меня направили строить Фастов-2 -- депо, электростанцию, вокзал, блокпосты. А мне аж… 22 года! Зато там я встретил свою любовь. Дочь машиниста. Ей было 17 лет. В 34-м у нас родился сын. И я уже с семьей вернулся в Христиновку, в отцовскую глинобитную хату. Стал работать инженером-строителем паровозного депо и неосвобожденным секретарем комсомольской организации. А в марте 1939 года стал членом партии. Через полгода меня назначили начальником сектора пропаганды и агитации политотдела Христиновского отделения Одесской железной дороги. Там-то моя партийная работа и началась.
Начав комиссаром строительства бронепоездов, дошел до первого секретаря райкома партии Христиновского района. Им стал через 20 дней после окончания войны. Помню, главной тогда задачей был сбор урожая. За невыполнение в ЦК «шкуру снимали». А мой агроном говорит: «План не выполним, урожая не будет… » Тут пришло распоряжение явиться в Киев, на Пленум ЦК по хлебозаготовкам. Тогда секретарем обкома партии и секретарем ЦК КПУ был Никита Хрущев. Собрали нас всех, областных секретарей, в здании ЦК Украины (там сейчас Администрация Президента). Вызывают по очереди. У всех проблемы. Пленум проводил лично Хрущев. Вызывают меня. Вхожу, докладываю: «Выполнили план на 66 процентов, кончили молотить, везем хлеб государству». Тут председатель облисполкома повысил на меня голос -- бросьте, дескать, трепаться. «Когда выполните план?» Я поворачиваюсь и говорю: «Никита Сергеевич, чего вы от меня хотите? Я обманывать партию и государство не буду. Как мы можем выполнить план? Не верите -- пришлите комиссию… » Все члены Политбюро аж замерли. И Хрущев молчит. Ну, думаю, все, пропал. И тут объявляют перерыв на обед. Мне ничего в горло не идет. После обеда меня не трогают. Странно, думаю. А потом узнал, что во время перерыва Хрущев подошел к председателю Облиспокома Захару Олейнику и говорит: «Ну что, получил по мордам? Чего ты к нему пристал? Он же кончил молотить!.. » Так меня и запомнил Хрущев…
-- Вам это помогло в карьере?
-- Ровно через год меня вызвали в ЦК, к Хрущеву. Захожу к нему в кабинет, он сидит довольный, руку мне протягивает. Говорит, думаем вас выдвигать. А я так испугался! Говорю: «Спасибо, но я еще молодой… » Хрущев не терпел возражений! Резкий очень был. Посмотрел на меня исподлобья и сказал: «Молодость -- это относительное понятие… До свидания». И руки мне не подал. А через два дня звонок -- вызывают в ЦК КПСС, в Москву. К Андрею Андреевичу Жданову. Он тогда был вторым секретарем у Сталина. Захожу к нему в кабинет, а он сидит тучный такой, ожиревший, с отечным лицом. Жданов был сердечником. В расстегнутом пиджаке, живот большой… И вдруг он спрашивает меня: «Вы читали русскую литературу? А иностранную?» «Нет, --говорю, -- не читал». Жданов мне: «Ай-яй-яй! Будущий третий секретарь Киевского обкома партии не читал иностранную литературу!» Я ему: «Чего вы хотите?» и перечисляю, сколько у нас на МТС поломанных тракторов и комбайнов. Он как захохочет… Потом говорит: «Ну хорошо, езжайте. Мы в Киев шифровку дадим… »
-- Как вас принял Хрущев?
-- Да все обошлось. После назначения я и второй секретарь Зиновий Сердюк каждую субботу докладывали Хрущеву о положении дел. Когда Никита Сергеевич был в хорошем настроении, в его кабинете на столе лежали бублики, стоял стакан с чаем. Когда плохое (он был очень заводным человеком), как раздела-а-ает… У него было любимое выражение, когда он гневался, -- сортир! «Сортир у вас, а не обком партии! Вы развалили все!» А потом так строго к нам: «Ступайте!» Мы доходим до двери, он видит, что «хвосты» опустили, и тут окрик: «Чего носы повесили? Работать надо!» Как-то, помню, вызвали меня, Сердюка и Старченко к Хрущеву. Никита Сергеевич сидит чем-то явно встревоженный. Говорит: «Вчера мы со Старченко охотились на Ирпенской пойме. Это ж кладезь богатства! Пойму надо осушить, засеять сочными кормами, кормовой свеклой, согнать туда со всей Украины высокопродуктивных коров и залить молоком Киев! А вы ни черта не знаете!» Что вы думаете? Так и сделали. Пойму стали осушать…
-- Вы с Хрущевым на охоту не ездили?
-- Нет. Я лишь раз был с Никитой Сергеевичем в неформальной обстановке. Сердюк выдавал замуж дочь и устраивал у себя в квартире свадьбу. Он жил в шикарном доме на улице Ленина, напротив Анатомического театра. Я был приглашен с женой. Хрущев, конечно, с Ниной Петровной. Она была очень скромной женщиной. В неброском закрытом темном платье. Никита Сергеевич был, как обычно, в костюме с галстуком. Лишь летом позволял себе вышитую украинскую сорочку. Сердюк выдавал дочь за сына председателя облисполкома из Одессы. Стол был шикарный. Собрались только самые приближенные.
-- Пили много?
-- Почти не пили. Только сели за стол, Хрущев говорит: «Значит так. Давайте условимся. Пьем только за молодых и за их родных». Пошли тосты, а там и танцы. Хрущев не танцевал, только Нина Петровна. Домашняя обстановка. Под конец свадьбы Сердюк начал произносить тост: «Дорогой Никита Сергеевич… » Тут Хрущев как вскочит! Весь покраснел. Он всегда краснел, когда был в ярости. «Вы что себе позволяете? Имейте в виду, чтобы этого больше не было!.. » Все как-то сникли и стали собираться домой…
-- Когда Хрущева перевели в Москву, вы с ним встречались?
-- Во время торжеств по случаю открытия в Москве памятника Тарасу Шевченко. Я уже был министром культуры. В Кремле устроили прием. Собралось все Политбюро во главе с Хрущевым. Из Украины приехали Дмитрий Гнатюк, Евгения Мирошниченко, Белла Руденко, Юрий Гуляев. Хрущев смотрел на меня, видимо, не мог узнать. Потом, вижу, что-то шепчет Шелесту. Тот ему отвечает. Хрущев машет, мол, нет. И вдруг Никита Сергеевич обращается прямо ко мне: «Знакомое лицо. Где я вас видел?» Я встал, руки по швам и подчеркнуто: «Никита Сергеевич, ваш третий секретарь Киевского обкома партии! Бабийчук». Он -- Шелесту: «А ты говоришь -- из Львова! Давайте выпьем за министра!.. »
-- Это правда, что из-за Шелеста вы и подали в отставку с поста министра культуры?
-- Конечно! Шелест был страшным хамом! Человеком некультурным. За все время работы первым секретарем ЦК Компартии Украины не был ни на одном спектакле или концерте творческого коллектива, симфонического оркестра. Невежда полный! Всем управляла его жена Ариадна Павловна, неудавшаяся опереточная артистка-субретка, то есть та, которая в массовке поднимает ноги и показывает прелести. Как-то мне пришлось столкнуться с женой Шелеста.
-- ???
-- Ариадна Павловна, где-то отдыхая с Любимовым, пригласила его с Театром на Таганке на гастроли в Киев. Я сказал, что этого делать нельзя. Любимов в то время был опальным режиссером, получил взыскание от обкома партии за свой репертуар. Меня предупредили: «Вы шутите с огнем!» И все-таки театр приехал. Привезли спектакль по Джону Риду «Десять дней, которые потрясли мир». Играли в Театре оперетты. Пришлось мне идти. Третий звонок, я вхожу в зал. Смотрю, сидят Ариадна Павловна и Вера Дмитрук, ее подружка, тогда второй секретарь райкома партии в Василькове. Каждый год в составе делегации Украины она ездила на сессию ООН. Я досидел до конца спектакля и сразу ушел. А в восемь утра мне звонок на работу. Секретарь по идеологии Федор Овчаренко: «Ростислав Владимирович, я думал, что вы культурный, воспитанный человек. Как вы смогли вчера так просто уйти? Ариадна Павловна… » А я ему: «Я Ариадну Павловну знаю только как жену первого секретаря. И не больше! А так как вы позволяете себе так со мной разговаривать, я прекращаю разговор». И повесил трубку. Пришел домой и говорю жене: «Завтра будет указ, меня освободят от работы. Вся моя биография -- ф-фить!» Сел и сам написал заявление об уходе. И меня освободили. Мне было 60 лет…
-- Говорят, это вы пригласили Павла Вирского возглавить наш знаменитый украинский ансамбль танца, который теперь носит его имя.
-- Еще в 1955 году этот ансамбль танца (он назывался тогда Ансамбль танца Юго-Западного фронта, где Брежнев был начальником Политуправления) возглавляла женщина. Брежнев очень любил женщин. А Вирский в то время был руководителем танцевальной группы Ансамбля песни и пляски имени Александрова. Ему там стало тесно. Творчески. Уже был Игорь Моисеев. И я пригласил Вирского в Киев. (В это время Брежнев уже стал первым секретарем ЦК Казахстане и забрал бывшую руководительницу ансамбля танца к себе. Там она создала казахский ансамбль танца. ) Вирский сразу же согласился. Тем более, ставка там была приличная -- 500 рублей в месяц. Как у министра.
-- У вас?
-- Да, 500 рублей в месяц. Заместитель председателя Совета Министров получал 600 рублей, премьер-министр -- 700 рублей. Кстати, режиссер Оперного театра тоже.
-- И вы ничего, кроме этих денег, не имели?
-- 60 рублей представительских лично. Государственную дачу и машину.
-- А личную?
-- (Просто. ) Нет. Я единственный из всех министров, который не разменял квартиру в этом доме. (Экс-министр живет в самом тихом месте Киева -- Липках. В роскошной четырехкомнатной квартире с высокими потолками. --Т. Б. ) Все свои сбережения отдал на кооперативную квартиру для сына. У меня-то и на книжке пропало всего-навсего пять тысяч.
-- Как складывались ваши отношения с директором Оперного театра -- зятем Хрущева Виктором Гонтарем?
-- С ним у меня связан неприятный случай. Шла подготовка к концерту в честь годовщины Октября. Это был 56-й год. На прогон спектакля пришли члены Политбюро, секретарь ЦК. «Ну, -- говорю, -- будем начинать?» А мне отвечают: «Еще не пришли солисты Оперного театра». Зовут директора. А я до этого с Гонтарем еще не сталкивался. Входит Виктор. Рослый, интересный мужчина. Он был женат на старшей дочери Хрущева. Держал себя очень высокомерно. Спрашиваю: «Почему нет ваших актеров?» Он мне: «А я не знаю!» Я ему: «Вы швейцар тут или директор?» Гонтарь как вскрикнет: «Как вы со мной разговариваете?» Я говорю: «Попробуйте не выполнить мое какое-нибудь указание. Я вас отстраню от работы… » Все перепугались.
-- Он нажаловался на вас тестю?
-- Нет, но всегда при мне говорил, что не любит министра культуры. Да и с Хрущевым у него были не самые лучшие отношения. Как-то, будучи в командировке в Западной Германии, Гонтарь на одном из приемов заявил: «Хрущев? Подумаешь! Тоже мне руководитель!» Тут же это было донесено Самому. И шесть лет, до 60-го года, Хрущев его не хотел видеть. Если Гонтарь и приезжал в Москву, то останавливался в гостинице. Его жена шла к папе сама. И только в 60-м во время декады Украинской культуры в Москве, они помирились. На приеме в Ленинских горах ко мне подошел Аджубей, муж второй дочери, и сказал: «Ростислав Владимирович, не обижайтесь на Виктора. Ну такой он языкатый! Дурь в голову бьет. Но он порядочный человек». Правда, когда Хрущева сняли, моментально освободили с работы и Гонтаря. Я его назначил директором Филармонии.
-- Вы были дружны с Александром Корнейчуком…
-- Он ведь мой земляк. Тоже из Христиновки. До смерти Ванды Василевской Корнейчук был очень замкнутым человеком. Она его изолировала от окружающих. Никогда никто у него даже в гостях не был. С Вандой я познакомился, когда отмечали пятидесятилетие Корнейчука. На банкете в Доме приемов. Она была некрасивая, но с какой-то внутренней силой. У них с Корнейчуком не было детей. Только ее дочь от первого брака, которой и передал все сбережения матери после ее смерти Корнейчук. Поступил честно. О семье Василевской-Корнейчука тогда говорили -- это «дружба народов». Они были совершенно разные по характеру: он добрый, семейный, она замкнутая. Когда Корнейчук второй раз женился на актрисе Марине Захаренко, его словно подменили. Александр Евдокимович словно ожил. За несколько месяцев до смерти позвонил мне: «Ростислав, что ты делаешь? Бери Дину (это моя жена) и к нам». Он уже был болен, с болезненным румянцем. Рак предстательной железы. Было жарко, душно. Мы немного выпили, потом долго гуляли по Крещатику.
Однажды Корнейчук пригласил меня к себе домой и, явно с гордостью, показал мне записку Сталина, написанную после того, как тот прочитал «В степях Украины». Она заняла одну четвертую часть листа и была написана очень мелким почерком. «Товарищ Корнейчук! Прочитал вашу пьесу «В степях Украины». Хохотал от души. И. Сталин». Кстати, он не однажды встречался с вождем. В 1942 году, после того как был напечатан «Фронт», Корнейчука в Кремле принял Сталин. Оказывается, Иосиф Виссарионович тогда получил докладную от Жукова, который требовал отдать Корнейчука под военный трибунал. Сталин тогда рассказал Корнейчуку, какую резолюцию он наложил на докладную: «Воюйте лучше, тогда не будет таких пьес».
-- Тарапунька со Штепселем начинали при вас?
-- Это не очень приятные воспоминания. Как-то Тимошенко, он же Тарапунька, сделал фильм «Штепсель женит Тарапуньку». Он получился пошленький и очень примитивный. За него министерство должно было заплатить три тысячи рублей. Я прямой человек и сказал Тимошенко, что не могу поздравить его с удачей. Но его это совершенно не смутило, и он мне говорит: «Ну что вам стоит заплатить нам не три, а пять тысяч?» Я аж замер. «Юрий, -- говорю, -- я этого сделать не могу. Ведь фильм неудачный… » С тем он и ушел. А в 1960 году мы все поехали на декаду в Москву. Тарапунька был в составе делегации. Все жили в гостинице на улице Горького. Я взял с собой жену. Как-то вечером вышел с ней из гостиницы, смотрю, стоит группа артистов, явно подвыпившая. «Добрый вечер», -- говорят мне. И Тарапунька среди них. Мы с женой гуляем, заходим в магазины. Тут я оглядываюсь, смотрю, Тарапунька за нами, прячась, идет следом. Так мы погуляли час и обратно в гостиницу. Только к лифту, Тарапунька, запыхавшийся, тоже влетает. «Добрий вечiр, Ростиславе Володимировичу!» -- говорит. Я ему: «Добрый вечер. Знакомьтесь, моя жена!» Смотрю, а у него лицо искривилось. Пришли в номер, разделись, звонок: «Ростиславе Володимировиче, хочу вам розповiсти iнтермедiю». Я отвечаю, что знаю ее. Он мне: «Вибачте. Ви знаєте, подумав, що ви з молодицею. От, думаю, тут я вам i згадаю за п'ять тисяч!» Я ему ответил, что такого цинизма слышать не могу. После он всегда избегал встречи со мной. Даже за руку не здоровались. И всегда опускал глаза.
-- Это правда, что именно вы уволили Наталью Ужвий из Театра имени Ивана Франко?
-- Меня вызвал секретарь ЦК Николай Подгорный. Захожу к нему в кабинет и вижу, на столе программка к спектаклю «Филумена Мартурано». На обложке Ужвий в подвенечном платье. Подгорный обращается ко мне с возмущением: «В таком возрасте -- и в подвенечном платье!» Я ему объясняю, что так по пьесе. А Подгорный мне свое: «Так вот, надо поговорить с Ужвий, повысить ей персональную пенсию. Сказать, что в театре она остается почетной актрисой, но больше чтобы не выступала!» Представляете мое положение? Я вызываю к себе Наталью Ужвий. Она была очень интересной женщиной. Невысокого роста, с потрясающе красивыми глазами. Конечно, она не знала, о чем я буду с ней говорить. Я ей сказал, что люди «наверху» малокультурные, плохо разбираются в театре, что ей, может, не стоит уж очень часто играть. Конечно, она все поняла. Но виду не подала. И ни на йоту у нас с ней не испортились отношения.
-- Почему Юрий Гуляев получил звание народного артиста СССР самым последним из коллег?
-- Действительно, это произошло через 14 лет после начала его карьеры. Хотя на самом деле министерство представляло его к званию народного артиста еще в 1968 году. Но отдел ЦК КПСС все время отписывался -- еще молодой, пусть попоет. И вот, помню, идет прогон концерта в Кремлевском дворце съездов в честь Дней украинской культуры, на котором должен был выступать и Гуляев. Я сижу в зале, ко мне подходит Юра: «Ростислав Владимирович, я человек дисциплинированный, но свой голос на песне «Родина» не покажу. Можно, я спою а капелла русскую народную песню «Иванушка»?» Я согласился. Вызываю режиссера, говорю ему: «Даем добро, вставляем еще одну песню в программу». Идет концерт. В ложе правительства Брежнев, Подгорный. Выходит Гуляев и начинает «Иванушку». Смотрю, Брежнев в восторге. Юра закончил петь, и повисла пауза. Вдруг через пару минут шквал аплодисментов. Гуляев раскланивается и исполняет песню на бис. Это был потрясающий успех! Когда опустили занавес, ко мне подошел секретарь ЦК по идеологии и сказал: «Давайте представление Гуляева на народного».
-- Говорят, у Гуляева были неприятности из-за пристрастия к алкоголю…
-- Юра Гуляев -- обаятельный человек! Единственный его недостаток, как сказал Окуджава о Высоцком, -- питие! Любил выпить. И сердце отказало из-за этого. Я встретил его в 1963 году. Приехал в Донецк. Идет «Травиата», партию Жермона поет молодой парень. Блестящий голос, металл отсутствует, глубокое дыхание, но… ходуля!
-- В смысле?
-- Талантливейший певец -- и никакой актер! Как и Соловьяненко. И Белла Руденко. Они очень слабые актеры. Это не Мирошниченко, не Дмитро Гнатюк! Но голос у Гуляева был потрясающий. Я к директору Киевской оперы -- надо брать. Так Юра оказался в Киеве. Как-то пришел ко мне Юра с Женей Мирошниченко и говорят: «Москва формирует концертную бригаду во Францию. На полтора месяца. Поговорите с Фурцевой! Пусть послушают и украинцев». Я сразу же снял трубку. Фурцева очень хорошо ко мне относилась. На коллегии в Москве всегда говорила, «слово имеет» не Бабийчук, а «Ростислав Владимирович». Я звоню: «Екатерина Алексеевна, у меня к вам просьба. Тут находятся Мирошниченко и Гуляев, народные артисты Украины. Прошу вас, дайте команду, чтобы их включили в концертную бригаду». «Конечно, вопросов нет!» Так они и поехали.
-- И часто вам доводилось обращаться к грозной Фурцевой?
-- Еще раз это было с Анатолием Соловьяненко. Как-то ко мне во время репетиции концерта в Октябрьском дворце подошел Гонтарь и сказал, что он привез из Донецка прекрасного лирико-драматического тенора. «Послушайте его», -- говорит. Выходит Соловьяненко. Спел «Дивлюсь я на небо». Когда Анатолий брал верхние ноты, его рот страшно перекашивало. Я говорю, что если мы не хотим погубить артиста, его нельзя сейчас выпускать на сцену. В то время это был действительно один из лучших голосов. Тогда я позвонил Екатерине Фурцевой и попросил ее послать Соловьяненко на два года на учебу в Милан. Там ему поставили голос и выправили рот. Он вернулся и стал солистом Киевской оперы.
-- Вы знали Бориса Гмырю?
-- Конечно. Человек потрясающего интеллекта. Известно, что он пел для немцев. А когда они бежали, наша армия застала его в Хмельницкой области. Наверное, фашисты решили забрать с собой Гмырю. Когда это случилось, Хрущеву пришел приказ «посадить». На что Никита Сергеевич ответил: «Пусть теперь поет для всего народа Украины». И, кстати, в 1960 году Гмыря получил орден Ленина вместе с Дмитрием Гнатюком. Помню, позже пришел ко мне Борис Романович и говорит: «Я решил уйти из оперного театра». Я ему: «Вы же его украшение! Кто же будет петь Бориса Годунова?» А Гмыря мне с грустью: «Такое случилось и с Шаляпиным. Устал я. Надоело мне гримироваться, принимать другие образы. Хочу перейти на концертную деятельность». Так он начал работать в филармонии. За сольный концерт Борис Гмыря получал 250 рублей. Он не был меркантильным и давал не более пяти концертов в месяц. В общем, жил неплохо.
-- Юрий Богатиков рассказывал, что в свое время между вами был конфликт.
-- Было дело. Вообще Богатиков ведет себя непредсказуемо. Но голос прекрасный. Я его включал практически во все правительственные концерты. Знаю, что Юрий мечтал о карьере оперного певца. Но фактура у него не та. Помню, шел прогон во дворце «Украина» одного из правительственных концертов. Я сижу в зале, а на сцене Богатиков. Не поет, а орет. Я ему говорю: «Юрий, чего вы орете? Ведь у вас прекрасный голос!» А он немного помолчал и мне в ответ: «Зачем вы так… » Я уже потом понял, что зря вспылил, виноваты были звукорежиссеры. Приехал тогда к себе в министерство и издал приказ: «За успешную пропаганду украинского искусства премировать певца Юрия Богатикова на сумму 400 рублей».
Да, много чего было за время моей работы в министерстве. Я и Соню Ротару помню еще стриженной «под мальчика» молдаванской девочкой. И Ивасюка с Яремчуком, когда они пели дуэтом. Мне бы книгу написать. Да успею ли…