25 августа исполняется 70 лет киевлянину, военному летчику-испытателю первого класса полковнику в отставке Анатолию Карташову
«Я считаю, что с Толей Карташовым медики перестарались. Это прекрасный летчик, и он мог бы стать отличным космонавтом. Если бы он проходил все испытания, которые проходят сегодня, то, безусловно, выдержал бы их», -- сказал на праздновании 30-летия первого полета человека в космос космонавт N 2 Герман Титов.
-- Уже и Геры нет, -- грустно говорит Анатолий Карташов. -- А ведь он на три года моложе меня. И Юра был моложе на год… -- хозяин скромной уютной дачи замолкает. А я понимаю, что вот она, История, рядом со мной… С фотографий на меня смотрят до боли знакомые лица, виденные когда-то по телевизору и в газетах.
-- Два года назад мы встречались на 40-летии отряда -- я с женой, Титов с женой, Рафиков и Николаев, -- вспоминает Анатолий Яковлевич Карташов. -- Начали тосты говорить, я пью одну рюмку, вторую… Смотрю -- Герка одну выпил, а вторую разбавляет водой. Я думаю: это на него не похоже, он всегда был парень активный. Не выпивоха, но мог принять на грудь -- крепкий мужик. И Марс Рафиков доливает воду, пропускает. Перед этим жаловался, что на четвертый этаж подниматься тяжело. И я понял, что ребята износились, сердечко уже не то. Ну, Марса к тому времени отчислили, он кутил много. А Титова восторженные сограждане везде приглашали, угощали, требовали уважить. И Хрунов умер, и Шонин уже не пил последнее время, лечил сердечко, добитое фуршетами-банкетами… Я это по себе знаю. Когда молодым приезжал в отпуск на родину под Воронеж, сразу появлялось много родственников, и все хотели со мной выпить. Так это я только месяц в таком режиме проводил. А ребята всю жизнь! Неслучайно трое умерли за один год. Это неправда, что Титов угорел в бане из-за того, что выпил и уснул! Сердце у него не выдержало.
Быковский на том приеме тоже возмущался: опять водку пить! А Паша Попович еще крепкий… Мы с ним начинали служить в одном полку под Петрозаводском. Летали на истребителях МиГ-17. Ой, золотое время было… Карелия -- очень красивый, интересный край. Но погода там сложная. Подготовка у летчика должна быть хорошая. Хочешь жить -- тренируйся. Я старался, неплохо получалось. Стал ведущим пары. А в свободное время -- рыбалка, охота. Места там богатейшие. Даже медвежонка себе завел.
Однажды мы наблюдали на небе яркие движущиеся звездочки спутников. И я возьми да брякни: дескать, если бы мне дали хоть 15 процентов гарантии, что вернусь, я бы полетел. Наверное, этот разговор дошел до начальства.
Я еще в аэроклубе в Воронеже начал прыгать с парашютом. Каждый летчик в части должен был иметь два-три прыжка на случай катапультирования. А у меня к тому времени их количество перевалило за сотню, и я стал инструктором парашютного спорта, регулярно ездил на соревнования и сборы.
Летать я старался лучше других -- и вовсе не из тщеславия. Беда заставила. В 30-е годы моего деда раскулачили, а отца -- красного командира -- репрессировали, причем за то, что он якобы скрыл этот факт своей биографии. Хотя отец пошел служить в армию еще до того, как деда объявили кулаком. А меня из-за этого в партию не принимали. Несмотря на то что времена вроде уж поменялись -- конец пятидесятых, культ личности развенчан, вовсю шел процесс реабилитации. Более того, еще в Чугуевском военном авиационном училище меня из-за этого дважды отстраняли от полетов, ничего не объясняя.
В марте 1960-го меня вызвали на медкомиссию. Из дивизии (это примерно 180 летчиков) нас отобрали 20 человек и послали в Петрозаводск в госпиталь. Там -- снова комиссия, которая оставила всего шестерых. Оттуда нас направили уже в Москву, в Центральный научно-исследовательский госпиталь ВВС в Сокольниках. Крутили на центрифуге, «поднимали» в барокамере на высоту 15 тысяч метров. Проходивший передо мной эту «процедуру» кандидат вышел из барокамеры и потерял сознание, у него изо рта хлынула кровь. Меня спросили: «Пойдешь?» -- «Пойду». И ничего, выдержал и это, и другие испытания. Словом, из шести кандидатов от нашей дивизии остался один.
-- После комиссии меня отпустили на Первое мая домой. Тогда наконец-то увидел дочку, родившуюся в марте. А ночью, как только пришел домой после встречи с товарищами и уснул, меня подняли по тревоге: Пауэрс пожаловал. Мы бросились на аэродром. Слава Богу, его сбили без нас -- ракетой над Южным Уралом. Жаль, что сначала, первой ракетой, сшибли нашего перехватчика, пытавшегося достать американца. Тогда еще не было систем опознавания «свой-чужой».
В отряд космонавтов я прибыл в июне 1960 года двадцатым по счету кандидатом. В то время отряд располагался на территории бывшего радиополигона в Чкаловском. На поляне в лесу -- барак радиоцентра и двухэтажный домик, а в нем и столовая, и штаб, и классы. Земля вокруг изрыта траншеями под будущее строительство.
Первым, еще на улице, я встретил Витю Горбатко. Он повел меня в класс, познакомил с ребятами. Никто из них тогда ничем вроде бы не выделялся. Самым старшим по званию и возрасту был майор Павел Беляев. Володя Комаров и Паша Попович были капитанами. Все остальные -- старшими лейтенантами. Самым молодым среди нас оказался Валя Бондаренко -- тот самый, который умер от ожогов, полученных во время пожара в барокамере. Эх, обидная, нелепая смерть!
-- Говорят, весьма перспективным был Григорий Нелюбов, которого якобы прочили чуть ли не в первые…
-- Ну, Гриша умел обратить на себя внимание. Хотя, конечно, был не без достоинств. Но больно уж фраерист. «Морской летчик на голову выше сухопутного!» -- любил он повторять. (Он пришел из морской авиации). Из Гришки, пусть простит меня покойник, так и перли гордыня и высокомерие.
Сидели мы все по очереди в барокамере. Температура в ней 70 градусов! Начинали с 30 минут. На тебе -- солдатское бязевое белье. Хочется воздуха попрохладнее глотнуть, повернешь голову, а тебя, словно веником по лицу, обдает горячий воздух. И так надо было отсидеть полтора часа. Первый (уж и не помню кто) отсидел это время. Каждый следующий начал прибавлять по пять минут. Молодые были, устроили соревнование. Я шел предпоследним. А перед мной сидел Нелюбов. Вышел -- и хлоп меня по плечу: вот как надо! А продержался он, надо сказать, неплохо -- два часа пять минут. Я же просидел два десять. Последним был Володя Комаров. Он пробыл в этой печке дольше всех -- два часа и пятнадцать минут. Но молча, никому не хвастаясь.
-- О Нелюбове писали как о мученике, ставшем жертвой случая, несправедливости…
-- Ай, бросьте, ничего случайного не бывает. У Гриши после упражнений с перегрузками начались проблемы с сердцем. Его временно отстранили. Казалось бы, что надо делать? Отдохнуть, подлечиться. А он начал гусарить. Это случилось после того, как Гагарин разбил себе голову и вышел строжайший приказ насчет выпивок и дисциплины. Ну и напоролся однажды Нелюбов с друзьями подшофе на патруль, да в пузырь полез -- вместо того чтобы как-то мирно все уладить. Словом, весьма неучтиво повел себя. Кончилось все комендатурой. Узнали наши, помчались упрашивать военного коменданта. Тот оказался нормальным мужиком: пусть, говорит, ваш Нелюбов извинится перед моими патрульными офицерами, которых оскорбил, и я верну его вам и обо всем забуду. А Гришка, видите ли, отказался, хотя и протрезвел. Тогда комендант и дал ход делу -- сообщил, как положено, нашему начальству. Так Нелюбов оказался на Дальнем Востоке, арестованные с ним в тот злополучный вечер кандидаты в космонавты Филантьев и Аникеев уехали служить в свои части в Орел и Тверь. Эти двое не спились, служили достойно, но выше капитанов не поднялись. Оба умерли от рака.
Мы тоже все были небезгрешные. Нередко праздники проводили вместе. Отмечали присвоение званий, рождение детей, именины. Как-то собрались отпраздновать мой день рождения. Приготовили стол. Когда вдруг начальство объявляет: завтра с утра парашютные прыжки. Значит, пить нельзя. Смотрим в окно -- а облака цепляются за крыши домов. И назавтра метеорологи предвещают такую же нелетную погоду.
Батюшки, что же делать, угощение пропадет! Мы все же решили гульнуть. И гульнули хорошо, до глубокой ночи. А утром встали -- на небе ни облачка, синева… Получил я тогда от начальства!
А вот Юра Гагарин посерьезнее был, сторонился поначалу наших мальчишников. Был более целеустремленным. Потому и полетел первым. Это уже потом он начал расслабляться. Вернее, его «расслабляли» восторженные почитатели.
-- Правда ли, что Гагарина готовили ко второму полету в качестве погибшего дублера Комарова?
-- Я в это мало верю. У Юрия Алексеевича была серьезная травма головы в районе лба -- там, где гайморова полость. С такой бедой не то что в космос -- на самолете летать нельзя, потому что после повреждения гайморовой пазухи при подъеме на высоту, когда меняется атмосферное давление, появляется дикая головная боль, можно потерять сознание. Не исключено, что из-за этого Юра и погиб. Ведь самолет УТИ МиГ-15 -- надежная, проверенная машина, летать на ней довольно просто, одно удовольствие. Версия насчет того, что они с Серегиным полетели пьяные, не выдерживает критики. Перед полетом проверяют давление и прочее даже у авторитетных летчиков, этот порядок обойти нельзя.
-- А версия о том, что Гагарин и Серегин попали в турбулентный след другого самолета?
-- Ерунда. Сколько раз случалось, что и я при перехвате воздушной цели заходил в хвост, приближался к другому самолету и попадал в его поток -- да, швыряло в нем прилично, даже переворачивало, но тут же выбрасывало из потока, и самолет снова обретал управляемость. Не подтвердились также предположения насчет попадания птицы в турбину, столкновения с метеорологическим зондом. Я был на месте гибели. Возле воронки, образовавшейся от удара самолета о землю, стоят две березки со срезанными верхушками. По этим срезам да по форме воронки и определили угол падения. Очень крутая траектория, почти вертикальная… А почему? Вряд ли кто теперь узнает…
Жили мы, будущие космонавты, в пятиэтажном блочном доме в Чкаловском. Моей семье сразу же дали квартиру, мы поселились в ней вчетвером: я, жена, наша маленькая дочурка и моя мама. Рядом жила семья Горбатко. Наверху в трехкомнатной коммуналке -- Шонины и Бондаренко, в двухкомнатной -- Хруновы, у них тоже был ребенок. Под нами -- Леонов и Беляевы, еще ниже -- Варламовы и Волыновы. А на первом этаже никто не жил. В соседнем подъезде на первом этаже обитали Комаровы и Поповичи. А у нас за стенкой -- Гагарины, наши кухни соприкасались. Когда Юра слетал, им срочно переделали квартиру -- разбили стены, присоединили трехкомнатную.
Все мы были очень дружны, часто вместе выезжали на природу. Марс Рафиков учил нас правильно шашлыки готовить, плов варить.
-- Но особенно мы с женой дружили с Комаровыми и Хруновыми. Дело в том, что я прибыл в отряд на месяц позже остальных. И надо было срочно наверстывать учебу. Ребята изучали астрономию, фотодело, анатомию, другие дисциплины. В качестве наставника ко мне прикрепили Володю Комарова. Он был постарше, парень серьезный, грамотный, имел квалификацию летчика-инженера, закончил академию. Заставлял меня учиться, пока все играли в волейбол. И благодаря ему я сдал экзамены вместе со всеми.
Позже, когда он слетал, я спросил, как там. «Нормально, -- говорит, -- после того, как нас тут мучили, пока готовили… » Я и говорю: а не мог бы ты своих мучителей после возвращения послать подальше и просто отдохнуть. Ведь нас часто мучили не столько ради каких-то высоких научных истин, сколько потому, что кому-то нужно было писать диссертации. А Володя ответил, что не может послать, так как хочет слетать еще…
Но тут умер Королев, и начались неудачи. Перед полетом Комарова запустили два беспилотных корабля конструкции Сергея Павловича. Но делали их разные заводы, контроль без Королева ослабился. И оба пуска закончились пшиком.
А Хрущев требовал ускорить первую стыковку двух новых кораблей. Но без СП (так сокращенно коллеги называли Сергея Павловича) некому было возразить, что техника еще не готова, что она сыровата! Пытался возразить и сам Комаров (а слово космонавта, побывавшего на орбите, обычно имело вес). Так ему сказали: не хочешь -- полетит кто-то другой. Ну а как это летчик да не хочет?
Вслед за Комаровым должен был взлететь Быковский. А после стыковки -- перейти к Комарову. Но Валера не взлетел из-за серьезных неполадок на старте. И когда окончательно стало ясно, что стыковка не состоится, Комарову дали команду снижаться. Но у Володиного корабля сработал только один тормозной двигатель вместо двух. Корабль начало вращать. Выпущенный парашют обмотался вокруг корпуса, и «Союз» вошел в землю со скоростью 140 километров в час, то есть 40 метров в секунду. А перед этим, нагревшись от трения о воздух, корабль превратился в жаровню. Володя не сгорел, но высох весь. Приборной доской при ударе ему оторвало ногу.
-- Ходят слухи, что во время падения, осознав безвыходность ситуации, Комаров на чем свет стоит ругал и проклинал тех, кто отправил его в полет…
-- Нет. Он принял смерть мужественно, достойно, без паники.
-- Так как все-таки кандидатов в космонавты мучили в процессе подготовки?
-- Буквально на следующий день после моего прибытия в отряд мы полетели тренироваться в условиях невесомости. О ней тогда знали мало, предположения существовали самые страшные: якобы сердце наше работает не потому, что «заведено» природой, а благодаря земному притяжению -- кровь собственным весом давит на клапаны и т. д. А в невесомости этого давления не будет и сердце должно остановиться. Но эксперименты с собаками доказали, что живое существо может жить в космосе. И вот нас по очереди сажали в кабину второго пилота учебно-тренировочного истребителя МиГ-15. Летчик взлетал и делал «горку» -- забирался на высоту. Потом плавно переходил в горизонтальный полет. Ощущение такое, как на качелях -- ты всплываешь на ремнях, перестаешь чувствовать тяжесть рук, ног, всего тела. Выскальзывает из пальцев ручка и не падает, а плавает в воздухе. А ты должен за эти несколько секунд прочитать написанное, съесть еду из тюбика, попить воды. Открываешь тюбик -- она не льется. Надавливаешь -- из горлышка шипит воздух и вылетают мягкие шарики-пузырьки воды. Жуешь твердую пищу -- кусочки, которые не успел проглотить, вылетают изо рта. Надо ловить.
-- Представляю, как с другими физиологическими надобностями…
-- Да, и над этим вопросом конструкторам пришлось поработать, совершенствуя специальные отсасывающие устройства…
А на третий день начались прыжки. Сложные: на точность приземления, с выполнением акробатических фигур -- виражей, сальто вперед и назад, а также затяжные, с задержкой выпуска парашюта до 50 секунд. Летишь вот так со свистом, а стрелка секундомера как бы замерла. И все это время думаешь: откроется парашют или нет? Но человек ко всему привыкает. У меня всего около 500 прыжков.
Непростыми были и испытания тишиной в сурдокамере. Первым в этой одиночке отсидел 10 суток Валерий Быковский. Правда, иногда ему включали музыку, передавали через люк газеты и журналы. А, к примеру, Павел Попович пел. Мне велели ничего не делать, да еще спать разрешили всего три часа днем и три -- ночью. Я, когда забрался в нее, взял журнал и написал: подумаешь, в сурдокамере десять суток сидеть. Вон революционеры сидели в Петропавловской крепости по 10 лет, там даже ковры стелили в коридорах, чтобы не было слышно шагов охранника. Но когда оттуда вышел, почувствовал, что ноги подкашиваются от слабости. А вот Андрияну Николаеву после второго полета плохо было: прилетел совсем обессиленный.
-- Это правда, что Николаев женился на Валентине Терешковой чуть ли не по заданию ЦК?
-- Нет, они сошлись по любви. Однажды на высоком приеме, где присутствовал Хрущев, кто-то сказал Андрею и Вале так, чтобы и Никита Сергеевич слышал: «А хорошо бы вас поженить, вы оба космонавты». На что Хрущев сказал: «Это их дело, пусть сами решают». Ходили также слухи, что у них девочка якобы родилась нездоровая, с дефектами. Неправда это все: нормальная, хорошая девочка. Уже, слава Богу, взрослая, мединститут окончила. А разошлись Николаев и Терешкова просто потому, что характерами не сошлись.
-- Что-то мы о грустном…
-- И в самом деле… А ведь случалось и хорошее, и смешное. После первого полета Николаева и Поповича им разрешили съездить на родину. Возвращается Андриян -- замполит встречает его на красном микроавтобусе. Начали загружать подарки: картонные коробки с яблоками, между которыми стояло по две бутылки чувашского марочного вина (они были обернуты вышитыми шелком салфетками с портретами космонавтов), две бочки вина -- большая и поменьше. Не поместилось все это в рафик, еле выкрутились. Но замполит этот просчет себе на ус намотал.
На следующий день прилетел Попович. Выходит Паша из самолета, как всегда, веселый, обнимает всех. Замполит: «Где подарки?» -- «Возьмите там, в салоне». А там -- лишь бюст Шевченко. Надо сказать, что Поповича приехали встречать на автобусе.
-- Уж не намек ли это на украинскую прижимистость?
-- Да Боже упаси. Попович добрейший, хлебосольный человек. Однажды, когда я уже ушел из отряда, он предложил мне купить автомобиль. Тогда ведь, знаете, как было тяжело -- в очереди годами стояли. Говорю: денег не хватает. -- «Какие проблемы? Возьми. Отдашь, когда сможешь». Хотя сами космонавты не жировали. Марина как-то жаловалась, что гости все едут и едут, а в доме ни гроша. Тем не менее делились последним. Кстати, на днях Юля, жена моя, звонила Поповичам, чтобы пригласить их на мой юбилей. Его супруга сказала, что Паша отмечает 40-летие своего первого полета. Орел мужик. Может, и приедут. Раньше приезжали.
Юра Гагарин получил за свой полет 15 тысяч рублей. Головой рисковал, мог не вернуться, летел в неизведанное! А что такое пятнадцать тысяч? Ну, кооперативная квартира. А на «Запорожец» уже не хватило бы. Хотя мы, советские, за деньгами не гонялись. Но жили весело.
Ой, вспомнил казус с теми бочками, что Попович с родины привез. Сидим, значит, у Николаева, отмечаем его возвращение с родины. Присосались к маленькому бочонку. Вкусное вино. Но интересно же попробовать, что в большом! «Нет, эту бочку я на свадьбу оставлю!» -- сказал Андриян и закатил ее на балкон. Но мы его уговорили чуть-чуть попробовать! Просверлили дрелью дырочку, в нее чопик вставили, нацедили в кружки. А там -- кислятина какая-то зеленая.
Николаев смутился: «Странно. Это мне первый секретарь обкома Чувашии подарил. Ну я его угощу, скоро приедет… » Тот приехал. Андрей налил из этой же бочки вина и ему. «Чем ты меня поишь?» -- у того глаза на лоб полезли. -- Это же яблоки моченые в той бочке!» А через дырочку маленькую их же не видно, один рассол течет…
-- В одной из публикаций утверждалось, что перед полетом Гагарина Королев якобы дал космонавту пистолет на случай непредвиденной посадки на территории стран НАТО, чтобы застрелиться… В другой, где рассказывается о трудностях, возникших у Алексея Леонова во время выхода в космос, содержится прямой намек на то, что тот же Королев перед вылетом велел командиру корабля Павлу Беляеву застрелить Леонова, если он не сможет вернуться на корабль…
-- Неправда все это. Никакое оружие, даже личное, космонавтам в полет не давали. Там каждый грамм груза на учете. К тому же нам говорили: наша техника -- самая передовая, даже при каких-то отклонениях советские космические корабли всегда садились на своей территории. Благо Союз был большой.
А насчет Леонова… Выход в космос был действительно делом очень рискованным. Сначала планировали выпустить туда собак в скафандрах. Ведь толком даже не знали, каков за бортом уровень солнечной радиации. Потом, в открытом космосе велика опасность погибнуть от метеоритов. И, я думаю, наверняка оговаривалась ситуация, если, не дай Бог, вышедший наружу космонавт погибнет. В таком случае командир должен был отстрелить тело погибшего, чтобы не возиться с ним и не подвергать себя и корабль лишней опасности. Но что значит отстрелить? Перерубить страховочный фал, который не давал космонавту уйти в открытый космос. Автор той публикации, наверное, не понял смысла слова «отстрелить».
-- И тем самым сделал Королева еще и бездушным человеком… А правда, что Сергей Павлович бывал иногда очень резким и еще был жутким матерщинником?
-- Я с ним близко не сталкивался. А матерщинниками были все летчики. В разной степени, конечно. Как-то командование училища выдало запрет на это дело, обязало весь личный состав более культурно себя вести. Так инструкторы возмутились: а как же курсантов обучать?!
-- Однажды меня вызвал к себе начальник отдела. «Есть решение ЦК, тебя включили в пятерку, -- говорит мне. -- Ты как?» Я обрадовался, конечно. «Тогда готовься… » И в партию вступать велели готовиться.
В эту первую пятерку входили, как стало известно, Гагарин, Титов, Николаев, Быковский, Карташов, то есть я. Чуть позже стали говорить о шестерке -- к нам подключился Паша Попович. Потом и Гришу Нелюбова включали…
Мне же оставалось пройти испытания на центрифуге. Вещь эта довольно неприятная. При 12-кратной перегрузке во столько же раз увеличивается и вес человека. Как будто чья-то страшная рука хватает и держит тебя за лицо, закрывает глаза -- их невозможно держать открытыми. Говорить тоже не можешь. Тебя крутят, а в руках ты держишь грушу с кнопкой в нажатом положении. Когда теряешь сознание, рука расслабляется, кнопка отпускается, у операторов загорается красная лампочка, и центрифугу останавливают.
Эти испытания проводились поэтапно, начиная с небольших перегрузок. Сегодня -- четырехкратная, завтра -- шести… Если все нормально, на следующий день нагрузку соответственно увеличивают. И так -- до 12-кратной.
Но со мной решили этот процесс ускорить. Крутанули первый раз -- чувствую себя отлично. Дали шестикратную -- хорошо. «Восьми будем крутить?» -- спрашивают. «А че там, давай сразу десятку!» -- отвечаю. Ну и дали. Потом -- 12-кратную. Я удержал кнопку и на этой перегрузке. «Ой, какой ты молодец!» -- похвалили меня доктора, когда я вышел из центрифуги. Снял я рубашку, чтобы переодеться, а на спине -- сине-багровые пятна -- капилляры не выдержали слишком резкой перегрузки. Если бы все это делали постепенно, капилляры выдержали бы.
Врачи сказали, что это очень опасно. Хотя я чувствовал себя нормально. Говорю: давайте сейчас пробегу 10 километров, если не верите. Да нет, отвечают доктора, а если где-то в голове или в сердце остался какой-то сосуд на пределе, и не дай Бог лопнет -- можно умереть или стать инвалидом.
Из пятерки я, конечно, выпал. Мне предложили остаться в отряде -- подлечиться, окрепнуть, попробовать тренироваться, а потом снова пройти комиссию. Можно было стать и сотым, но космонавтом. Однако был молод, горяч, гордость взыграла, и я решил уйти.
Очень обидно было. Но я понимал, что на космосе свет клином не сошелся. Дочек (их у нас две) надо было поднимать. Жена меня морально поддержала. Ну и, конечно, космонавты тоже. Они помогли мне устроиться летчиком-испытателем. Испытывал боевые вертолеты, потом Паша Попович помог перевестись в Киев на авиазавод, здесь я облетывал известные теперь пассажирский Ан-24, транспортные Ан-26 и Ан-32, аэрофоторазведчик Ан-30… Да, золотые у меня друзья. Не забывают. Только с каждым годом нас становится все меньше.