Дмитрий Михайлович, бессменно руководивший факультетом журналистики почти 15 лет, не раз говорил: «Скорее я не буду деканом, чем дам исключить талантливого студента!»
В ноябре Дмитрию Михайловичу Прилюку исполнилось бы 84 года. Ушел он 15 лет назад, осенью 1987-го. Еще успел выступить перед первокурсниками столичного Института журналистики, пошутил, что может стать для них не совсем удачной рекламой. «Я поступал в Институт таким, как вы сейчас, а 55 лет журналистской работы сделали меня таким, каким вы видите -- белым и лысым». Зал смеялся и аплодировал… Но когда дома с улыбкой рассказал о своем выступлении жене, у нее вдруг сжалось сердце. А через три недели его не стало -- инфаркт… Так и не дождался выхода своей многострадальной книги, рукопись которой 20 лет (!) пролежала в сейфе КГБ. Роман увидел свет позже. Немногим из бывших студентов Дмитрия Михайловича было известно о существовании его «засекреченной» рукописи. И вообще, как это ни удивительно, но: многочисленные выпускники Прилюка (среди них есть сейчас руководители газет и информагентств, известные телеведущие, и прочая… ) совсем мало знали о судьбе своего декана, бессменно руководившего факультетом журналистики почти 15 лет…
До желтого корпуса университета, где когда-то находился факультет журналистики, декану добираться было удобно: каких-то 15 минут ходьбы. Сейчас на стене дома по улице Заньковецкой висит мемориальная доска с барельефом Дмитрия Прилюка, а в квартире -- живет его Вера. Вера Григорьевна Жданенко-Прилюк не может сейчас выходить из квартиры -- здоровье не позволяет. И на нынешние прилюковские чтения в Институте журналистики (они по традиции проводились в ноябре) прийти, увы, никак не смогла… Но не бывает дня, чтобы она не думала о своем Дмитрии Михайловиче. Ему был 21 год, и ей -- столько же, когда они впервые встретились.
-- Мы познакомились в городе студентов, -- так тогда называли Харьков, -- говорит Вера Григорьевна. -- 3 сентября отмечался Международный юношеский день -- МЮД, и лучших студентов всех вузов города собрали на конференцию…
В самый торжественный момент в зале погас свет. «Домюдились!» -- весело крикнул кто-то. И тут парни, сидевшие в одном ряду с Верочкой, принялись зажигать спички и подносить к ее лицу -- чтобы получше рассмотреть единственную в их мужском окружении девушку. «А ну, перестаньте!» -- пристыдил их Верочкин сосед. Огонек всего на миг высветил его лицо, но Вера успела заметить роскошный чуб и голубые глаза. Когда разговорились, выяснилось, что незнакомец (имя его она не расслышала, а переспросить постеснялась) учится в Украинском институте коммунистической журналистики. Наконец-то расшифровалась загадочная аббревиатура -- УКИЖ, которую не раз слышала Вера с подружками -- студентками-медичками.
-- Он спросил: «Вы танцевать любите?» «Конечно», -- говорю. «Тогда приходите завтра с подругами к нам в институт на танцы… »
В тот вечер она взяла его за руку и танцевала только с ним -- «Рио-Риту», «польку-бабочку»… Все, кроме вальса. Быстро кружиться не могла из-за своей анемии, заработанной в детстве: как говорил ей институтский профессор, «мало котлеток ела… »
На танцах ее прозвали «девушка в голубом платье» (отрез голубого крепдешина -- мечту блондинки -- не удержалась-таки, купила, когда стала получать самую высокую тогда, сталинскую, стипендию). Поверх этой красоты на улицу надевалось «демисезонное» пальтишко. А студент Прилюк провожал свою спутницу до ее общежития через весь город -- без пальто, в одном пиджаке.
-- Пальто у него украли, совсем новенькое -- он только-только купил его на деньги, отложенные со стипендий. В библиотеке отошел на пару минут за новой книжкой, вернулся -- а стул, на котором висело пальто, уже пустой… Помню, он как-то спросил: «Вы не будете стесняться меня из-за того, что провожаю вас в одном пиджаке?» «Это вору пусть будет стыдно», -- говорю. Зима в тот год была очень холодная…
Через полтора года мы решили расписаться. Регистрацию в загсе нам назначили на 27 января 1941 года -- понедельник. И я заволновалась: «Может, перенесем на другое число? Говорят, понедельник -- день тяжелый. «А мы сделаем его легким», -- успокоил меня Дмитрий. -- Знаешь, ведь даже Господь Бог начал творить мир в понедельник. И разве плохо у него получилось?.. »
Ни свадебных нарядов, ни застолья у молодоженов не было. Накануне Дмитрий выслал свою стипендию старшему брату -- тот собирался жениться, но даже на самую скромную свадьбу денег не имел. А вся Верина стипендия ушла на дорогу к ее родителям, в Лубны, и килограмм конфет -- подарок племянникам…
-- Из загса мы пришли ко мне в общежитие. Ничего из угощенья не было, кроме фасолевого супа -- я его утром сварила. Но мы были так счастливы! С тех пор в годовщину нашей свадьбы я всегда варила фасолевый суп. И старались, как могли, в этот день накрыть праздничный стол. «Почему вы так редко женитесь?» -- говорили наши дети, когда были маленькие…
То, что у супругов подрастало двое здоровых мальчишек, медицинские светила посчитали бы чудом. Ведь объяснил же один ученый-академик своей бывшей студентке: «У вас с мужем не совпадают гены. В таких семьях дети, даже если и выживают, то могут быть физически и умственно неполноценными». Вера тогда слушала его и плакала -- ведь они с мужем уже потеряли трех детей…
-- Первый ребенок родился в начале войны -- очень слабенький, прожил всего пять недель. Я после родов долго хворала… Дмитрий был на фронте, а я с родителями в Лубнах, оккупированных немцами. Жили мы впроголодь. Кое-что из продуктов обменивали на вещи, добывали из-под снега буряки. Со временем я стала членом подпольной группы… В сентябре 1943 года Лубны освободили. А писем от моего Дмитрия все не было! Но я почему-то верила, что он жив, что наша любовь сохранит его, как сохранила меня.
И когда она, наконец, получила письмо от мужа -- аж из Алма-Аты (сюда его направили с фронта на учебу в авиашколу), сразу же решила ехать к нему. Родители и друзья отговаривали: отправляться одной в такую даль -- без документов, денег, теплой одежды? А Вера твердила: «Как вы не понимаете? Я хочу быть рядом с самым дорогим человеком… » В дорогу ее собирали всем миром. А заведующий райздравотделом на страничке из школьной тетрадки написал: «Врач Жданенко Вера Григорьевна направляется в Алма-Ату со своими теплыми вещами», постаивил печать и подпись. С этим «документом», да еще мужниным письмом со штампом полевой почты Вера и отправилась. Уезжала 12 декабря -- как позже выяснилось, именно в этот день Дмитрий получил от нее первое письмо и сразу же написал ответ. Потом почти ежедневно в Лубны приходили от него письма, в которых он просил Верочку не ехать, дождаться его отпуска. Но письма эти читали уже родители Веры.
-- Приходилось кочевать с поезда на поезд. В дороге часто проверяли документы, штрафовали, высаживали. Мне велели ехать «назад», а я ехала «вперед»… И уже за Куйбышевом нас с попутчицей (она хотела проведать раненного сына) задержал работник органов НКВД. После тщательного обыска перечитал мою «охранную грамоту» -- письмо от Дмитрия, -- и как закричит! Грозил арестом и судом, даже лагерями Магадана: «Ишь, чего захотела -- любви!.. » Закрыл меня в комнате и ушел, ничего не сказав…
А вечером Веру с ее спутницей посадили… в поезд. Задержавший их человек (оказалось, у него в Украине -- жена и дети) вручил им билеты со словами: «На этот раз вам прощается, а потом может быть и Магадан… »
Уже в Алма-Ате, на проходной общежития авиашколы, дежурный курсант спросил Веру: «А вы настоящая его жена?»
-- Смотрю: из-за угла дома выбегает военный и зовет меня: «Моя рiдненька Вiрусю, я бiжу!» Я лечу, мимо часового, ему навстречу. Он схватил меня на руки, целует, а я плачу и смеюсь…
Их второй ребенок появился на свет нежизнеспособным, а Вера после родов тяжело болела. Третий мальчик прожил всего месяц и умер от заражения крови. Никто не мог установить диагноз (кожа малышей покрывалась трещинками и чешуйками) и причину смерти детей… Вера решила проконсультироваться у специалистов родного Харьковского мединститута (в Харьков они приехали после войны, когда демобилизованный Дмитрий Прилюк смог вернуться в аспирантуру при университете -- на кафедре академика Булаховского).
-- И вот на приеме академик-дерматолог сказал мне, что это редкое заболевание, -- «ихтиоз», практически не излечимо. Новорожденные умирают от сепсиса -- из-за болезни кожи… Я спросила: «А если создать максимально стерильные условия и лечить?» Он ответил, что знал одну такую семью, но там дети росли физически и умственно отсталыми. И добавил: «Не совпадают ваши гены. У вас один выход -- расстаться. В другом браке вы с мужем будете иметь здоровых детей… »
О медицинском приговоре Вера сообщила мужу: «Чтобы тебя не мучить, я согласна переживать это горе сама».
-- А Дмитрий говорит: «Твой академик не спрашивал, как ты жила, что ела во время этих беременностей?» -- «Нет». -- «Вот и хорошо. Значит, он еще не академик, если его не интересуют такие вопросы. А мы его слушать не будем. Не для того мы берегли нашу любовь, чтобы вот так расстаться. Очень прошу тебя, решись еще раз на ребенка! Поедем вместе в Лубны к твоим родителям, не нужно мне аспирантуры. Если врач все-таки прав, будем жить без детей, захочешь -- возьмем приемного малыша… Нам нельзя разлучаться!»
Через год у нас родился Юрий. А через два года и семь месяцев -- Вячеслав. Замечательные, здоровые мальчики… «А твой академик поспешил», -- не раз шутил Дмитрий. Он работал тогда в областной газете «Зоря Полтавщины» почти круглосуточно, ходил все еще в военной форме. Жили в одной комнате, без кухни, без лишнего куска хлеба, укрываться было нечем… Но мы были вместе! И с нами -- сыновья…
… Первую заметку 15-летний селькор Прилюк прислал в Деражнянскую районную газету в приснопамятном 33-м году. Как потом вспоминал тогдашний ответственный секретарь районки, текст письма был совсем не школьным. Печатать его было нельзя, но «реагировать» нужно. И журналиста отправили к автору письма, в село Божикивцы (нынешняя Хмельницкая область)… Внешне селькор тоже не напоминал школьника: он рано повзрослел. Отец умер, когда Дмитрию был всего год отроду, мама осталась с пятью детьми на руках. Набедовались… О пареньке заговорили годом позже, когда заезжий областной корреспондент приехал в село «освещать передовой опыт колхоза в подготовке к зиме животноводства». А в Божикивцах стояли полуразваленные коровники и конюшни, на месте свинарника -- ветхие стены. Тогда изобретательный корреспондент с фотоаппаратом, которому очень нужен был показательный материал «на всю область», предложил быстренько -- до вечера -- передовой опыт… организовать. Женщинам раздали ведра, веники и лопаты, позвали мужчин с пилами и лопатами. Людям пообещали «пропечатать» в газете их имена и портреты. Работа закипела… Но весь спектакль испортил тогда селькор Прилюк: «Люди, завтра штукатурка треснет -- и скотину потеряем. Ради липовой славы -- такой позор!.. » Аврал прекратили, а к зиме все-таки построили коровник и конюшню. Но… разве мало и потом было таких «спектаклей» -- по всей стране?
Много лет спустя Дмитрий Прилюк стал редактором республиканской газеты «Колгоспне село» (позже -- «Сiльскi вiстi»). Газета при нем часто печатала фельетоны, темы для которых далеко искать было не нужно. В одном колхозе, в командировке, редактор увидел такую картину: в полуразваленном, холодном хлеву еле держались на ногах худющие коровы, грызли деревянные ясли. Корма для скотины достать было невозможно, а резать ее не разрешали, хотя было очевидно, что до весны коровы не дотянут… Он сделал снимки и написал фельетон с неутешительным выводом: с таким отношением мы никогда не улучшим нашу жизнь, куда уж там догонять или перегонять Америку. В 1958 году в Москве на Всесоюзной выставке достижений Народного хозяйства был объявлен конкурс газет -- на лучшее освещение жизни села. Первое место присудили газете «Колгоспне село». А буквально через неделю Прилюка вызвали «на ковер» отчитываться о работе редакции на Президиуме ЦК КП(б)У.
Об этом заседании Дмитрий Михайлович рассказывал жене. Вдвоем они задним числом много раз «прокручивали» вопросы, думали о других вариантах ответов и сходились на том, что отвечать иначе было бы неправильно и недостойно. В памяти Веры Григорьевны осталась, по сути, стенограмма заседания (она ее приводит в своей книге воспоминаний «Незабутнє»).
«… Вопрос: «Кто вам дал право печатать компрометирующие село фельетоны, фотографии, карикатуры на наши животноводческие фермы, выдумывать какие-то приписки?»
Ответ: «Партия, постановление правительства. ЦК меня назначил и доверил эту работу… Есть положительные результаты наших выступлений, исправляются недостатки, газету читают, увеличился ее тираж».
Вопрос: «Кому все это нужно, если вы утратили основное -- партийную честь и бдительность, дискредитируете наш народ, наше славное село?»
Ответ: «Все это абсолютно не отвечает действительности. Я считаю, что в газету нужно писать правду, какой бы она ни была. Теперь, когда партия обратила особое внимание на развитие села, такое направление особенно необходимо, ведь иначе нам беду не поправить».
Реплика Н. В. Подгорного: «Он уже и беду нашел. А знаете ли вы, что ваши фантазии, фото и другие материалы, насмехаясь над нами, перепечатывают в Америке?»
Ответ: «Нет, не знаю. Но если это так, то это еще больше подтверждает остроту недостатков и требует их скорейшего исправления».
Снова реплика Подгорного: «Он еще и учит нас. А не думает о том, что нужно больше работать, больше думать о газете, а не писать книжки и читать лекции студентам и слушателям партшколы».
В перерыве заседания к Прилюку подошли коллеги-редакторы республиканских газет. Советовали «не лезть поперед батька в пекло», признать свои ошибки. Ведь первый секретарь -- Подгорный -- только недавно занял это место, и ему нужны достижения, успехи, а не недостатки… После перерыва его спросили: признает ли он свои действия неправильными? Он ответил: «Я работал по правде, в соответствии с решениями партии. Иначе работать не могу… »
Решение Президиума было единогласным: Д. М. Прилюк с работой ответственного редактора не справился и должен быть немедленно уволен.
По иронии судьбы, через пару дней его вызвали в Верховный Совет УССР и вручили золотую медаль и именные часы, присужденные в Москве на ВДНХ.
-- Спас его Киевский университет, -- говорит Вера Григорьевна. -- Тогдашний ректор академик И. Г. Швец предложил ему работать на факультете журналистики. Дмитрий, поблагодарив, сказал, что подумает. А вечером заглянул к нам в гости Михаил Афанасьевич Стельмах. И посоветовал согласиться. В ноябре 1958 года Дмитрий пришел в университет…
-- Как-то я пришла с работы и говорю, что решила писать кандидатскую диссертацию. А Дмитрий сообщает, что начал писать роман о судьбе репрессированных при Сталине. Я давай его отговаривать: мол, зачем тебе эта книжка, тебе и так перепадало, неужели в тюрьму захотел?. И тут он говорит: «Отказаться от этой книги для меня все равно, что отказаться от своего ребенка… » Мне стало стыдно за свои слова. Диссертацию я защитила. И в том же году Дмитрий отнес в издательство «Радянський письменник» рукопись своего политического романа «Роки неспокiйного сонця». Книга должна была выйти в 1965 году. Но в конце 1964-го рукопись, без всяких объяснений, вернули, а ее первый экземпляр из цензуры забрали в сейф КГБ. Вскоре Дмитрию Михайловичу позвонили и сообщили: на совещании издателей представитель КГБ сказал, что этот роман никогда не выйдет в свет… Из КГБ рукопись вернули только весной 1987-го. И тогда же ее решил напечатать журнал «Вiтчизна». Муж радовался этому, как рождению сына! Но до журнальной публикации он не дожил всего несколько месяцев (стараниями Веры Григорьевны в 1991-м году этот роман, вместе с воспоминаниями о Дмитрии Михайловиче Прилюке все-таки вышел в издательстве «Радянський письменник». -- Авт. )…
Дмитрий Михайлович Прилюк был деканом факультета журналистики… дважды. Первый раз -- в 1965 году, подал заявление на увольнение в 1969-м -- в знак протеста против того, что ни ректорат университета, ни Минвуз УССР не согласились тогда с его идеей -- создать индивидуальную учебную программу подготовки журналистов, а по сути, «автономизировать» факультет. Снова он возглавил факультет в 1972 году.
«Нас, первокурсников, Дмитрий Михайлович принял в тот год, когда опять, после перерыва, стал деканом, -- вспоминает главный редактор газеты «Вечерний Киев» Александр Балабко. -- И, как я сейчас понимаю, ему очень хотелось, чтобы этот набор был удачным. Чтобы пришли студенты, как он любил говорить, «з iскрою Божою». А время было еще то -- 1972-й год, гонения на украинскую интеллигенцию. Факультет наш как-никак идеологический, и мыслимо ли, чтобы на нем не было «проработок» и «чисток», если они полным ходом шли по всему университету и во всей стране? У нас «прорабатывали» за «национализм» Петра Куценко. Но -- удивительное дело -- никто с курса не проголосовал за его исключение, несмотря на давление парткома… И наше «своеволие» декан не пресек, Петра Куценко перевели на заочное отделение. На нашем курсе учился Василий Портяк, будущий известный писатель, автор сценария фильма о Романе Шухевиче… Как ни странно, но в общей атмосфере удушья мы сохранили внутреннюю свободу. Жажда докопаться до правды была огромная!.. Мы читали Солженицына, раздобыли брошюрку, «развенчивавшую» статью Дзюбы «Iнтернацiоналiзм чи русiфiкацiя?» -- там приводились отрывки из запрещенной статьи, их-то мы и читали. А однажды преподаватель, читавший предмет «марксистско-ленинское учение о прессе» (!), на лекции сказал, что журналист, как идеологический боец партии, должен слушать «вражеские голоса» -- чтобы, так сказать, давать им отпор. Мы восприняли это как руководство к действию! И по вечерам в общежитии собирались у радиоприемника, слушая «голоса». Думаю, все это было санкционировано деканом… И еще: на курсе практически не было людей, случайно выбравших профессию. Как бы сейчас не оценивать то время, но… Это был -- Декан. И это была школа… »
По мнению одного из организаторов институтских чтений преподавателя Ивана Забияки, доктор наук, профессор Прилюк пришел к пониманию украинской журналистики как науки, информационного комплекса, а не как дисциплины, обслуживающей идеологию. Он все-таки добился, чтобы студенты факультета журналистики учились по индивидуальной программе… На этом фундаменте возник Институт журналистики, первым руководителем которого был Анатолий Захарович Москаленко. «Хотелось бы к будущему году, юбилейному для Дмитрия Михайловича, подготовить полную библиографию его печатных работ, -- говорит Иван Михайлович. -- А их свыше 500! Надеюсь, что когда-нибудь будут изданы и фронтовые письма Дмитрия Прилюка к его дорогой жене Вере. Вера Григорьевна передала мне эту семейную реликвию -- полустертые листочки, исписанные карандашом. Сейчас я «расшифровываю» их. И удивляюсь: какие зрелые письма писал человек, которому было тогда чуть больше 20 лет!.. »
-- Не обо всем, конечно, я знала, -- говорит Вера Григорьевна. -- Но все, что переживал Дмитрий Михайлович, всегда переживала и я. И очень волновалась, когда, например, слышала от него: «Скорее я не буду деканом, чем дам исключить этого студента… »
«Дмитрий Михайлович Прилюк во многом сыграл определяющую роль в моей судьбе, -- вспоминает главный редактор газеты «ФАКТЫ» Александр Швец. -- Когда я, после армии, учился на подготовительном отделении факультета, один из преподавателей посчитал меня абсолютно бесперспективным для журналистики и написал докладную на имя декана. Дмитрий Михайлович сказал: «Нi, нехай хлопець вчиться, в нього є iскра Божа… » И вот так я остался в журналистике, даже не зная поначалу, кто помог мне в этом (о словах декана рассказали мне позже… ) Он был очень хорошим преподавателем -- я заслушивался его лекциями. Но главное -- он был учителем жизни. Знания могут дать многие учебные заведения. А вот встретить учителя, который привьет тебе доброту, человечность, порядочность, в том числе профессиональную, -- это большая редкость. Дмитрий Михайлович был такой редкостью…
P. S. День рождения Дмитрия Михайловича Вера Григорьевна провела, обнимая его фотографии, в комнате, где на стене висит рушник с вышитым «Вiра + Митя… ». Его подарили дети -- к 45-летию супружества. Так получилось, что как раз в этот день я позвонила ей -- договориться о завтрашней встрече. «Приходите сейчас! -- сказала Вера Григорьевна. -- Не нужно откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня».
А мы часто откладываем. Почему-то кажется, что учителя будут жить вечно…