21 декабря исполнилось бы 85 лет бывшему директору киностудии Александра Довженко, академику Академии искусств Украины, профессору Василию Цвиркунову
Более десяти лет возглавляя киностудию имени Александра Довженко, Василий Васильевич стал крестным отцом режиссерам Сергею Параджанову, Юрию Ильенко, Леониду Осыке, Роману Балаяну… О роли Цвиркунова в судьбе студии «ФАКТАМ» рассказали вице-президент Академии искусств Украины Игорь Безгин и известный кинорежиссер Александр Муратов.
-- Игорь Дмитриевич, когда Василий Васильевич появился в вашей жизни?
-- Это был год, когда райком партии выдал мне «волчий билет», записав в учетную карточку коммуниста Безгина строгий выговор «за противопоставление себя партийной организации». А если точнее, за то, что, будучи директором театра имени Ивана Франко, я планировал постановку пьес Кулиша, Брехта, Плужника, недооценивая, по мнению министра культуры, «роль и значение местных драматургов-современников». С партийным выговором меня не брали ни в газету, ни на телевидение, ни на радио -- и пошел я на киностудию. Цвиркунову было достаточно нескольких минут беседы, чтобы разобраться в ситуации, после чего он предложил мне… должность директора кинокартины. От неожиданности я потерял дар речи. Потом напомнил, что имею, мол, «волчий билет», и он-де рискует, беря меня на работу. «Iдiть працюйте, бажаю успiхiв», -- сказал он на это.
-- Что в Цвиркунове было такое, что выделяло его из плеяды руководителей творческих коллективов тех времен?
-- Он умело маневрировал среди идеологических рифов, объединяя вокруг себя не подхалимов и подпевал, а воистину талантливых людей. Умел защитить их души и творения от чиновного произвола. Разве при другом директоре могли появиться «Тени забытых предков» Параджанова, «Родник для жаждущих» Ильенко, «Каменный крест» Осыки? Он запустил в производство такой диссидентский сценарий, как «Сверьте свои часы» с непредсказуемым бунтарем Ильяшенко. Разрешил опальной поэтессе Лине Костенко писать сценарии для плановых единиц государственной студии. После творческой неудачи молодого режиссера Ромы Балаяна (»Эффект Ромашкина») не поставил на нем крест.
-- А как он хотел, чтобы Леонид Быков вернулся на Украину! Внушал всем: «Быкова мы обязаны вернуть!» И хотя сценарий «Уходят женщины», с которыми Леонид Федорович приехал на студию, был нашим Госкино «зарублен на корню», Василий Васильевич все-таки «пробил» его -- и Москва сделала заказ студии на телевизионный вариант.
-- Когда мы уже вместе с Цвиркуновым преподавали в театральном институте, он мне рассказывал, как пришлось доказывать нашему Госкино, что фильм «Где вы, рыцари?» в корне (!) отличался от сценария «Уходят женщины», то есть как студия вывела его из «мелкотемья». Думаю, и «В бой идут одни «старики» не появились бы на свет (ведь на этапе сценария им тоже приписывали «фрондерство» и «легковесность») без поддержки Цвиркунова.
-- Но, к сожалению, не все и не всех удавалось спасти директору. Например, его заставили поменять режиссера, авторов и актеров в фильме «Сверьте свои часы», который стал называться «Кто вернется, долюбит». Не смог он спасти от «ареста» (!) и «Родник для жаждущих». Как реагировали на это «потерпевшие»?
-- Как-то разъяренный Параджанов, не согласный с одним из приказов директора по его сценарию «Intermezzo», написал на нем: «Вы ни х… не понимаете в искустве». На что Василий Васильевич дописал ниже: «Сергей, искусство пишется через два «с». С творческими людьми он был добр и улыбчив.
-- А с чиновниками?
-- Он мне как-то сказал: «Я смотрю на чиновников, как орнитолог на птиц, которые делятся на полезных, вредных, полезно-вредных и вредно-полезных. В зависимости о этого я и решаю с ними вопросы». Совершал настоящие подвиги, отстаивая поэтическое кино Параджанова и Ильенко. Об этом новом направлении в мировом кинематографе в 60-е годы с восторгом говорила западная пресса. с которой мы знакомились благодаря польскому журналу «Экран». у нас же с критикой поэтического кино выступил Щербицкий…
-- Помню траур на студии, когда любимого всеми Василия Васильевича снимали с поста директора. И страх: что будет дальше?
-- А дальше было вот что. Молодой режиссер Олег Фиалко снял фильм «Пробивной человек», где роль начальника управления он поручил мне, а героя, которого я по роли сдерживал как инициатора мер в борьбе с застоем, играл Саша Мартынов. Мы с Василием Васильевичем работали уже в театральном институте и были приглашены на закрытый просмотр этого фильма в киностудии.
Фильм получился острым, метафоричным. На экране под бравурную музыку чередовались кадры яркой первомайской демонстрации со стоящими на солнцепеке у железнодорожных шлагбаумов молоковозами с прокисающим в них молоком, затем появлялись лица смотрящих на часы негодующих шоферов этих молоковозов, опять кадры демонстрации, потом крупным планом и в том же ритме колеса вагонов, разбитые шпалы, вываливающиеся из них крепления рельсов, снова майское ликование и музыка, и барабаны, и фанфары…
Большое начальство молча вышло из зала и отправилось на закрытое обсуждение. А Василий Васильевич сказал мне доверительно: «Хлопцi, ви ранувато замахнулися на систему. Зараз критикувати навiть її окремi недолiки не дозволять». Пришлось переснять 950 метров. В новой версии фильма меня заменили Олялиным, а в жизни запретили сниматься, наказав «за дерзость откровенных намеков на Брежнева» -- именно его напоминал мой герой.
-- Как перенес Василий Васильевич то, что ему запретили заниматься кинопроизводством?
-- Он был мужественным человеком. Войну прошел! Вернулся к исследовательской работе. Ведь до того как возглавить студию, Цвиркунов заведовал отделом киноведения в Научно-исследовательском институте искусствоведения, фольклористики и этнологии имени М. Рыльского Национальной академии наук Украины. Множество научных публикаций, яркие выступления на научных конференциях свидетельствовали о его недюжинных способностях ученого, что послужило веским основанием для избрания академика Цвиркунова в 1997 году действительным членом Академии искусств Украины.
Педагогический талант Василия Цвиркунова проявился в бытность его деканом кинофакультета Киевского института имени Карпенко-Карого. Он любил студентов, и они любили его. Каждое утро его «Запорожец» стоял у порога кинофакультета -- по нему можно было сверять часы.
-- А каким он красавцем был! В него были влюблены почти все женщины киностудии!
-- Красивым и одухотворенным. Но он любил Лину Костенко. Никогда не демонстрировал этого, но мы улавливали его чувства в почти незаметных нюансах нашего институтского бытия, в поэзии Лины Васильевны:
Ох, не рання любов, не рання! А прийшла, не питала згоди. В магнетичнiй силi обрання Таємниця твоєї вроди.
-- Александр Игоревич, говорят, что больше всех именно вы конфликтовали с директором студии. Из-за чего?
-- Спорить спорил, но до серьезных конфликтов не доходило. Он поручал мне перемонтировать или доснять тот или иной фильм, который не принимали инстанции. Так было с «Котлованом», с «Танцем на льду»… Конечно, мы сталкивались по некоторым вопросам, но с этим человеком можно было решить без крови все проблемы.
-- А по-человечески он был близок вам?
-- Как-то в Москве, в гостинице «Минск» мы одновременно сдавали задержанные (по разным причинам) картины -- «Комиссары» Мащенко и «Котлован» Паскару. «Комиссаров» не принимали по идейным соображениям -- в картине впервые ставился вопрос о выходе отдельно взятого коммуниста (одна из лучших ролей Ивана Миколайчука!) из компартии. «Котлован» неоднократно возвращали студии по причине «художественного несовершенства». В этот раз нам удалось «Котлован» сдать, а «Комиссаров» опять не приняли. Мащенко, Цвиркунов и директор картины Чужой были подавлены. Требовалась разрядка -- ресторан. Но кто поведет? Сели играть в карты. Я проиграл -- мне и вести. Выбрали дорогую «Софию». Я поставил условие: все, что не съедается за столом, «идет за шиворот» несправившемуся с блюдом. Мащенко отказался сразу и заказал себе какой-то салатик, Цвиркунов, который тоже не отличался чревоугодием, даже выкуп дал -- две сувенирные бутылки «Плиски». Чужой с моими условиями согласился.
Принесли нам «Агнешку по-болгарски» (баранина на сковороде) в таком количестве, что за исход «мероприятия» испугались все. Цвиркунов захотел помочь Чужому (ведь тот оказался крайним), но я не разрешил. В результате Григорий Давидович долго потом демонстрировал красные пятна на своей спине от горячей «Агнешки». Всем было весело и хорошо. И я понял: Василий Васильевич никогда не бросит режиссера один на один с чиновниками, разделит любую судьбу и фильма, и его создателя. Мы ведь не просто «Агнешку» поглощали, мы решали, как протащить «Комиссаров» через туннель подозрений, обвинений, приговоров.
-- Чего у директора студии было больше: поддержки фильмов или человеческой поддержки его создателя?
-- Скорее создателя. Знаю, многие фильмы ему не нравились. Но он всегда находил в любом, даже слабом, два--три неплохих эпизода или плана, чтобы сказать: да, не все удалось здесь режиссеру, но человек он творческий, и надо дать ему еще одну попытку проявить свой потенциал. Разве все принимал Цвиркунов в картинах Параджанова? Знаю, что нет. Но как он сражался за него! Василий Васильевич был добрым и порядочным человеком, ценил малейшие проблески таланта. Но либерализм в нем удивительно сочетался с принципиальностью: дал слово -- держи!
-- Остается удивляться тому, как его либерализм сочетался с принципиальностью партийной? Ведь до студии он работал ответственным секретарем журнала «Коммунист Украины».
-- Парадокса здесь нет. Василий Цвиркунов любил повторять слова Довженко: «Якби не було нi Маркса, нi Енгельса, нi Ленiна, я все одно був би комунiстом». Он искренне верил в идеалы коммунизма. У него было чувство какой-то шукшинской боли за советскую власть.
-- Он когда-нибудь выходил из себя?
-- О-о-о! Он был очень выразителен в гневе. Но я ни разу не видел, чтобы он вспыхнул по поводу качества фильма. Его возмущали человеческая непорядочность и ложь, которую он считал сродни алкоголизму. Трудно найти того, кто сочетал бы в себе мужские достоинства с человеческими. Когда на студии говорили, что в фильмах талантливейшего режиссера Виктора Ивченко наметилось некое снижение их социальной значимости (по причине выхода сценариев под Мышкову), у него и тут была своя, только ему присущая точка зрения. Он говорил: «История мужчины -- это история его любви к женщине».