12 февраля исполняется 102 года со дня рождения выдающегося военачальника, имя которого стало известно всему миру после героической битвы в Сталинграде. О малоизвестных страницах биографии полководца рассказывает его сын Александр Чуйков
В 1936 году, когда будущие легендарные полководцы Жуков, Рокоссовский, Конев ходили еще в подполковниках и полковниках, генерал Чуйков уже руководил разведкой на Дальнем Востоке. И возможно, если бы судьба Василия Ивановича Чуйкова сложилась несколько иначе, его имя могло стоять в одном ряду с разведчиками Рихардом Зорге и Николаем Кузнецовым. Всю свою дальнейшую жизнь он мечтал связать с этой работой. Однако судьба распорядилась иначе.
-- В биографии Василия Ивановича есть немало крутых поворотов: в 35 лет -- генерал, главный военный советник в Китае, а потом, вернувшись в армию, почти восемь лет в одном звании и должности, тогда как другие полководцы за это время доросли до маршалов и командующих фронтами. Он не сожалел, что все так обернулось?
-- Думаю, нет, ведь это был его выбор, -- рассказывает сын маршала Александр Чуйков. -- С высокой должности в разведке на курсы по подготовке командиров бронетанковых соединений он ушел по собственной воле. Сегодня все знают Василия Чуйкова как знаменитого полководца, но, возможно, завтра мы узнаем о нем как о талантливом и не менее знаменитом разведчике. Ведь о своей разведработе в Китае и на Дальнем Востоке он и сам рассказывал мало, и архивы пока еще засекречены, а его книга «Миссия в Китае» написана так, что конкретную информацию выудить из нее непросто. В нем всегда жил и разведчик и полководец, а на должностях командующего Киевским военным округом, заместителя Министра обороны СССР, главкома Сухопутных войск, начальника Гражданской обороны СССР, занимаемых им после войны, в нем совмещались качества руководителя, разведчика, дипломата. Кстати, во многом именно благодаря его способностям как разведчика было предотвращено мое похищение в Германии в 1950 году, где мы жили после окончания войны.
-- Похищение сына генерала Чуйкова в Германии?! И кто же решился на такое?
-- Видимо, западные спецслужбы. Мне было тогда года четыре, и о случившемся уже позже рассказывал мне сам папа. Как известно, отец во главе своей 62-й армии, которая после Сталинграда была переименована в 8-ю гвардейскую, дошел до Берлина. По окончании боевых действий его назначили командующим Временной советской военной администрацией Восточной Германии и председателем контрольной комиссии. Жили мы тогда в Потсдаме, в прекрасном особняке на берегу большого озера. Папа выбрал это место, так как любил после работы уединиться, посидеть в тишине на рыбалке. А другой берег озера был уже территорией западного сектора Берлина.
Чтобы помочь маме управляться по хозяйству, отец взял к нам домработницу Матрену. Во время войны вместе с дочкой ее угнали на работы в Германию. В хаосе последних месяцев войны Матрена потеряла дочь, но верила, что она жива и обязательно отыщется. А дочь после войны оказалась на Западе и, скорее всего, попала в поле зрения западной разведки. Вскоре Матрена получила от дочери письмо, в котором та сообщала, что прекрасно живет в Западной Германии, имеет возможность забрать ее к себе, но для этого надо, чтобы сына Чуйкова, Сашу, она тоже прихватила с собой. Как потом стало известно, домработница согласилась на похищение. Условия для этого были идеальными: папа пропадал на службе, а мама на пару дней улетела в Москву.
План вражеских спецслужб мог бы удаться, если бы не папа и наша разведка. Чекисты раскрыли заговор и арестовали связную, передававшую письма от дочери. Но папа, силе воли которого я просто поражаюсь, как настоящий разведчик отдал приказ: ждать до крайнего срока, чтобы накрыть всех. Правда, в последний момент у него все же сдали нервы. Вдруг произойдет какая-то нелепая случайность и ребенка действительно вывезут на Запад. В последний момент он отдал приказ арестовать всех до развязки операции. Помню, мама вспоминала, как папа позвонил ей в Москву и кричал в трубку: «Немедленно возвращайся назад! Немедленно!» Мама, естественно, ничего не понимала, спрашивала, в чем дело. А папа в ответ: «Не могу говорить, но наша Матрена сволочь!».
-- Спустя много лет эта история воспринимается не столько драматично, сколько комично. Хотя несчастье действительно могло произойти. Отца ведь очень хорошо знали на Западе. Как-то ветераны 62-й армии рассказали курьезный случай. Когда они приехали в Германию, где посещали места боевой славы, в каком-то из городов они остановили пожилого немца, ехавшего на велосипеде. Спросили, как пройти к нужному им месту. Немец объяснил, а потом поинтересовался, дескать, вы, наверное, ветераны. Наши ответили: ветераны 62-й армии. Немец в ту же секунду переменился в лице, бросил велосипед и, схватившись за голову, побежал прочь от ветеранов со словами: «Сталинград! Сталинград!»
-- Помнят!
-- Такое трудно забыть. Когда отец принялся за мемуары, у него началась бессонница. Однажды мы с женой поинтересовались, в чем дело. А папа говорит: «Они мне все снятся… » Они -- это все те солдаты, которые прошли с ним Сталинград и которых он был вынужден посылать на смерть. Но никто никогда не упрекал его ни в чем. Наоборот, в Волгограде его чтили, и мне никогда не забыть его похороны на Мамаевом кургане.
-- А почему маршала Чуйкова не захоронили в Кремлевской стене?
-- Такова была его воля. В завещании, которое он передал мне, когда находился уже в тяжелейшем состоянии и понимал, что жить ему осталось недолго, отец написал: «Чувствуя приближение конца, я в полном сознании обращаюсь с просьбой: после моей смерти прах похороните на Мамаевом кургане в Сталинграде. С того места слышится рев волжских вод. Там похоронены тысячи бойцов, которыми я командовал. Я хочу быть с гвардейцами… » Копии этого завещания он отправил в ЦК и лично Леониду Брежневу. Тогда это вызвало такой переполох. Несмотря на сложившуюся традицию хоронить известных маршалов и полководцев в Кремлевской стене, руководство страны прислушалось к воле отца. Пока в Центральном Доме Советской Армии шло прощание, по телевидению передавали, что Василий Иванович Чуйков будет захоронен в братской могиле на Мамаевом кургане. После этих сообщений нам домой стали звонить родственники и знакомые. Они возмущались: как это так, уважаемого и известного человека хоронить в братской могиле. Поначалу я каждому подолгу объяснял, что это воля отца, а потом позвонил маршалу Куликову, руководившему тогда похоронами, и попросил, чтобы в сообщениях о смерти отца дикторы добавляли, что быть погребенным в братской могиле в Волгограде -- его последняя воля. СМИ отреагировали молниеносно, и уже в следующем выпуске новостей звучало уточнение относительно похорон. После этого на нас вновь обрушился шквал звонков, где те же люди говорили, что отец поступил как настоящий герой и полководец. Папа был первым полководцем Великой Отечественной войны, оставившим такое завещание.
На следующий день гроб самолетом доставили в Волгоград, и там еще один день жители города и ветераны прощались с телом. Был удивительно солнечный и спокойный мартовский день. А на следующий, когда должно было состояться захоронение, поднялась настоящая снежная буря. Дул сильный ветер, резко похолодало. Я помню, что подумал тогда: бунтует природа, несогласная с потерей такого человека. Гроб на лафете пришлось везти закрытым, чтобы тело не засыпало снегом. До мемориала, где должны были похоронить отца, было пять километров -- дорога неблизкая. И на протяжении всего пути нас встречали волгоградцы. Кто стоял на тротуаре, кто залез на дерево, кто -- на крышу трамвая. Горожане кричали: «Откройте гроб! Мы хотим попрощаться с Василием Ивановичем!» Но сделать это было невозможно.
Уже у самого мемориала произошел поразительный эпизод. К вершине кургана ведет длинная лестница. К моменту похорон у ее основания собралась группа немолодых уже ветеранов легендарной 62-й армии. Они оттеснили почетный караул, который должен был поднимать гроб по ступенькам, сами взяли его и несли до самого верха. Это было так трогательно. На месте, где похоронили отца, положили такую же плиту, как и на надгробьях других захоронений. Идешь по аллее и читаешь: командир батареи лейтенант такой-то, снайпер сержант такой-то, медсестра ефрейтор такая-то, командующий 62-й армией маршал В. И. Чуйков…
Кстати, перед смертью, папа подписал маме фотографию: «Когда придет твой последний час, возьми этот снимок с собой. » Мама пережила отца на два года.
-- Василий Иванович тяжело умирал?
-- Эта трагическая страница в его жизни -- одна из самых загадочных и драматических. На вопрос, отчего умер отец, я говорю: от ранения в руку разрывной пулей еще в гражданскую войну, за 62 года до смерти. Несмотря на парадоксальность, это так. Отец ведь ушел на фронт Первой мировой еще мальчишкой, а когда началась гражданская, то отчасти повторил подвиг Аркадия Гайдара, став командиром полка в 19 лет! Потом был неудачный поход Тухачевского на Варшаву, в котором отец получил ранение в руку и едва остался жив. А через 62 года рана дала о себе знать: начались сильные боли, Василия Ивановича забрали в Кремлевку, но многочисленные обследования не выявили причину болезни. А боли усиливались. Отцу предложили облучить рану радиационной пушкой -- эту процедуру применяли тогда при онкозаболеваниях. После нее редко кто выживал. Я был категорически против, сказал отцу, что не допущу этого. И тут он меня обманул: сказал, что ему уже провели один сеанс. Он был рисковый человек и в трудную минуту тоже готов был рискнуть. К сожалению, все обернулось трагедией, и 18 марта 1982 года его не стало.
-- Василий Иванович, насколько я знаю, обладал недюжинным здоровьем.
-- Он был очень крепок, хотя мелкие болячки его тоже доставали. Знаете загадку: какой генерал в Великую Отечественную войну воевал в белых перчатках? Генерал Чуйков. Почему? Как раз во время Сталинградского сражения у него появилась экзема на руках и он все время ходил с перебинтованными пальцами и ладонями. Солдаты тут же сложили байку про белые перчатки.
А что касается здоровья, вспоминаю его восьмидесятилетие 12 февраля 1980 года. В этот день двери нашей квартиры не закрывались, поздравить его хотели многие. Чтобы отец достойно продержался в тот трудный день, рядом с ним мама поставила бутылку из-под коньяка, куда налила процеженный чай. Но в какой-то момент она затерялась, и пришлось чокаться со всеми на равных… Когда же гости разошлись, отец пригласил всех нас к столу, мол, наконец с семьей можно отметить юбилей, налил себе фужер настоящего коньячку, произнес тост, выпил и принялся за закуски. Честно говоря, отец не раз удивлял нас. Вообще у него был очень своеобразный характер, однако это не помешало ему прожить с мамой в любви и согласии 56 лет!
-- Это была настоящая любовь?
-- Еще какая! Интересно, что они с мамой были из одного села, но в детские годы даже не знали друг друга, разница в возрасте у них была 7 лет. Они встретились после гражданской, когда папа вернулся на некоторое время в родное село, и сразу приглянулись друг другу. Мама вспоминала, что отец тогда был неотразим: высокий, крепкий, с орденами, с невероятно кучерявой шевелюрой. Папа быстро разогнал всех маминых ухажеров (как он сам вспоминал, отводил парней в сторонку и доходчиво объяснял, что к этой девушке больше подходить не надо). Но насколько папа сильно любил маму, настолько сильно он ее и ревновал. Из-за ревности он практически никогда не отпускал маму гулять одну. Но как-то она его уговорила и пошла погулять в парке с подругами. Как раз был какой-то праздник. Мама ушла, а отец остался нянчить дочку, мою старшую сестру. И тут кто-то зашел к нему в гости -- а завистников у него было немало -- и невзначай в разговоре обронил фразу, мол, жена твоя в парке с парнями прогуливается. Вытерпеть такое папа не мог. Он закрыл бедную сестру в доме (она тогда от страха разоралась так, что сбежались все соседи), а сам что есть духу понесся в парк разоблачать маму.
Мама вспоминала потом, что шла она с подружками по дорожке, и вдруг они видят -- на них несется папа. Первая мысль: что-то случилось с ребенком. Папа подбежал, посмотрел, что никаких парней рядом с мамой нет, и растерялся. Стоит, слова сказать не может, а мама его теребит, что, мол, случилось, где дитя. В общем, досталось тогда папе по первое число.
Папа очень гордился мамой. Когда она с отцом была в Париже, то одна их тамошних газет напечатала ее портрет и сделала подпись: «К нам приехала самая красивая и элегантная женщина России. » Несмотря на тяжелое время, мама одевалась изысканно, со вкусом, в ней даже ощущалась некоторая аристократичность. Там же, в Париже, на банкете она произнесла слова, которые несколько дней повторяли местные газеты: «Пусть генералы гордятся своими победами, а я всегда горжусь званием «русская женщина». Кстати, одно время на отца писали доносы, обвиняя его в том, что он женат на польской княгине, хотя мама была самых что ни на есть крестьянских кровей. Даже с годами она не утратила своей красоты, а рождение троих детей только прибавило ей женственности и шарма.
Кстати, о детях. После рождения нашей старшей сестры родители не планировали других детей. Мама очень тяжело перенесла первую беременность. Врачи не советовали ей рожать. Но так случилось, что на свет появилась моя средняя сестра. Эти роды тоже не обошлись без осложнений. И вот спустя четыре года мама снова забеременела. Узнав об этом, скрыла новость от отца. О произошедшем рассказала лишь подруге, с которой хотела посоветоваться, как и где сделать аборт. Но та воспротивилась: мол, ни в коем случае, на этот раз у тебя точно будет мальчик. Мама ответила: «У меня уже двое «мальчиков» бегают». Она была серьезно настроена избавиться от беременности. Тогда осведомленная подруга рассказала все отцу. И тот, загоревшись мечтой о сыне, держал маму под строгим наблюдением, чтобы она, не дай Бог, не сделала аборт. Когда я подрос, отец признался, что назвал меня Сашей в честь полководца Александра Суворова, которым восхищался. Правда, надежд отцовских я не оправдал -- избрал профессию скульптора.
-- Василий Иванович был суеверным человеком?
-- Не скажу, что суеверным, но вера в нем была. Он вспоминал один случай, после чего стал креститься, причем кулаком. Дело было в 1943-м году на Украине. Октябрь, распутица страшная, в грязи увязали даже танки. Передвигаться можно было только на лошадях. Папа с группой офицеров штаба на лошадях инспектировали передовые части. В какой-то момент они потеряли ориентиры, заблудились и вскоре оказались на нейтральной полосе, простреливаемой немецкими пулеметчиками. Первая же очередь пулемета скосила лошадей. Все попадали прямо в грязь. Благо по дороге проходили танки, оставившие за собой глубокую колею, в которой и залегли офицеры. А немец все строчит и строчит, причем по отцовской генеральской папахе с малиновым верхом. Папа сбросил папаху, шинель, сапоги и только так смог выбраться из-под обстрела. Другие офицеры последовали его примеру. Выбравшись, стали искать своих. Набрели на хату, в которой находилось КП какой-то части. Чтобы свои не подняли переполох, что пропал командующий армией, папа открытым текстом передал координаты, вызывая помощь. Но первыми успели немцы -- перехватив радиопередачу и узнав, что в ловушке оказался генерал Чуйков, они отправили ему на «помощь» эскадрилью пикирующих бомбардировщиков.
В течение часа девять немецких самолетов бомбили и обстреливали хату, в которой укрылся отец с офицерами. Папа вспоминал, что это был настоящий ад. Он выскочил из хаты в надежде спрятаться, но укрыться было негде -- вокруг чисто поле. Отец прислонился к стене дома и так простоял все время, пока шел обстрел. В сердцах он перекрестился… кулаком. Минут через сорок немцы улетели. Дом был буквально изрешечен пулями и осколками, а на отце ни одной царапины. С того времени он крестился только кулаком.
-- Поистине Божья милость, покровительство…
-- Думаю, что что-то такое было, так как из рода Чуйковых -- а на фронте воевали четыре брата отца и два племянника -- никто не погиб. Да, были ранения, но все остались живы и увечий не имели. Может быть, все дело в том, что мать отца, моя бабушка Елизавета Федоровна, была очень набожным человеком. Ее вера была просто потрясающей. Она была первой и долгое время единственной женщиной-старостой церковного прихода. Папа рассказывал невероятную историю. 1937 год, массовые репрессии. В районе, где жила бабушка (Московская область, село Серебряные Пруды), из 12 церквей уцелели только две, да и те находились в плачевном состоянии, их готовили к уничтожению. Бабушка каким-то невероятным образом, без чьей-либо помощи добивается встречи с Всесоюзным старостой Михаилом Калининым. И тот отдает распоряжение: церкви не взрывать. В 1943 году она вторично пробивается к нему на аудиенцию и получает разрешение на восстановление церквей.
-- Для кого-то это было бы равносильно смертному приговору…
-- Вы правы. После такого поступка лагерные этапы грозили бы всей семье. Как это, мать знаменитого генерала, коммуниста поощряет религиозные настроения! Но ничего не произошло. Никто семью Чуйковых не преследовал, а о бабушке заговорили верующие люди. Мама вспоминала, как в 1942 году в Куйбышеве, где она была в эвакуации, встречая бабушку на улице, верующие говорили ей: «Мы каждый день молимся за вашего сына Василия. Пусть его Бог бережет. » И таки сберег. А сама бабушка не раз говорила отцу: «Я вас всех (детей) у Бога вымолила. » Отец ее очень уважал, хотя иногда у них и возникали какие-то споры. Бабушка всегда спокойно папе отвечала: «У тебя своя дорога, а у меня своя. »
-- Характер у Василия Ивановича был не из легких, как говорили многие его сослуживцы. Дома он тоже был таким?
-- Несмотря на свою суровость, с ним всегда было очень легко ладить, -- присоединяется в нашей беседе Надежда Александровна Чуйкова, супруга Александра. -- Я рано лишилась своего отца и поэтому, когда вошла в дом Чуйковых, буквально с первых дней общения восприняла Василия Ивановича как человека родного. Я называла его только папой. Он меня очень уважал. Когда Василий Иванович заболел, врачи пичкали его лекарствами в неимоверных количествах -- каждое утро ему приносили пригоршню разноцветных таблеток. Он принимал все, так как был человеком обязательным и никого слушать не хотел. И вот за дело взялась я. Перебрав все таблетки, я оставила только одну. Утром вместо жены к нему пошла я. На блюдечке лежала одна таблетка. Все ожидали скандала. Но Василий Иванович просто оторопел: «Это что, все?» «Да!» -- строго сказала я, и вопросы о таблетках больше не задавались.
А как-то у нас с Василием Ивановичем возник спор по поводу воспитания детей. Дело в том, что ему самому не довелось в полной мере ощутить радость отцовства, ведь, пока росли дети, он был на фронте. А когда вернулся, они уже были довольно взрослыми. И вот эту обделенность отцовскими радостями он компенсировал очень специфическим способом, который поначалу меня даже раздражал, хоть потом я поняла, в чем дело. На первый взгляд это может показаться странным, но ничего дурного на самом деле в этом не было: когда я садилась кормить старшую дочку грудью, Василий Иванович непременно входил в комнату и, пройдя ее всю, останавливался у окна, проверял температуру (градусники в доме висели на каждом окне), а потом медленно покидал помещение. Ему хотелось ощутить, понять то чувство отцовства, когда ребенок сопит у груди матери.
Как-то моя дочка сидела на горшке и играла детской кружечкой. Василий Иванович сидел напротив в кресле и что-то ей рассказывал. Неожиданно она эту кружечку как метнет в деда. Благо, мимо. Я, естественно, шлепнула ее по мягкому месту. Что тут началось! Василий Иванович стал ходить за мной по всему дому и кричать, что я не умею воспитывать детей. Мы вышли на кухню, а там пол кафельный. Я ему: «Папа, простудитесь. » Он молча вышел, надел носки, но, вернувшись, продолжил читать мне нотации.
У Василия Ивановича было несколько очень забавных привычек, которые граничили с чудачеством. Вечером он всегда просил кружку простокваши и при этом непременно добавлял: «С ложкой. » У него была любимая куртка, старая-престарая. Он заносил ее до того, что манжеты истрепались, с них свисали нитки и кусочки ткани. Подшивать ее он никому не давал. Однажды я все-таки молча подшила куртку. И когда в очередной раз он ее надел, то очень удивился, но остался доволен.
Еще он был прекрасным пчеловодом. У нас на даче была своя пасека с 12 ульями, над которыми всю весну и лето колдовал Василий Иванович. В доме всегда был домашний мед, и как гостеприимный хозяин он любил угощать им всех, кто бывал у нас дома.
-- А чем еще увлекался маршал?
-- Он был страстным охотником, -- рассказывает Александр Чуйков, -- и коллекционером дорогих ружей престижных фирм. К охоте он пристрастился в Германии, где, как я уже говорил, несколько лет возглавлял группу наших войск. Там же он обзавелся несколькими отличными немецкими ружьями, переделанными под советский калибр патрона, чтобы не возникало проблем с боеприпасами. Кстати, первое время они охотились вместе с мамой, которая очень метко стреляла и не уступала в этом отцу. Но однажды, подстрелив косулю, она увидела слезы на ее глазах -- и больше ружья в руки не брала. После возвращения из Германии папа был назначен командующим Киевским военным округом, и наша семья поселилась в Киеве. Жили мы в небольшом особняке рядом с Печерской Лаврой. В Киеве у отца было два любимых места -- ипподром, где он часто ездил верхом, дабы не забывать старые кавалерийские навыки, и охотничьи угодья в Конча-Заспе.
За несколько лет отец собрал шикарную коллекцию редких и дорогих ружей -- около 25 штук. Многие из них были подарены известными политиками и военными и отличались богатой чеканкой и инкрустацией. Но отец словно чувствовал, что эту уникальную коллекцию после его смерти семье не дадут сохранить. Поэтому многие ружья он подарил друзьям. Когда его не стало, в коллекции еще находилось примерно десять ружей. Однако хранить их нам не разрешили. По распоряжению министра внутренних дел мы передали их в государственный фонд. У меня осталось только одно ружье.
-- Чем запомнились вам походы с отцом на охоту?
-- На охоту он обычно отправлялся со своими однополчанами. Поохотившись, обязательно накрывали стол. Сколько историй о войне они рассказывали! Помню, папа вспоминал, как после нескольких месяцев боев в Сталинграде, когда наступило относительное затишье, ему предложили переправиться на левый берег, чтобы помыться в баньке. Он согласился. Подготовили бронекатер, папа стал спускаться к пирсу и вдруг увидел, что на вершины холмов, которые опоясывали крутой берег, высыпали солдаты и молчаливо смотрели, уедет ли их командующий. Отец -- генерал, который жил с солдатами в одних окопах -- был для них Богом. Отец постоял несколько минут и вернулся. «Мне стало стыдно», -- говорил он.
Но такие эпизоды были скорее исключением, чем правилом. В основном рассказывали смешные фронтовые случаи. Как-то вспомнили пик боев в Сталинграде. Штаб армии находился в подвале какого-то дома. Когда началась бомбежка, то огромной мощности бомба разорвалась совсем рядом. В подвале все полетело кувырком, погас свет. Когда отец очнулся и понял, что жив, то первым делом захотел выпить. В темноте стал шарить в углу, где стоял шкаф. Там была бутылка коньяка. Вдруг слышит голос своего замполита: «Если, Василий Иванович, вы ищете бутылку коньяка, то я ее уже успел выпить. »
Но просто там папа редко вспоминал о тяжелых буднях войны, о страшной участи людей, стоявших насмерть в Сталинграде. Не любил он и фильмов о войне, уходил в другую комнату и говорил: «Это не война. Даже самый страшный фильм не отражает и десятой доли ужаса, который нам пришлось пережить».
Автор выражает благодарность Фонду полководцев Победы за помощь в подготовке материала.