Чтобы рассказать соотечественникам правду об этой войне, через которую он прошел рядовым солдатом, десять лет назад Андрей Кассе взялся за книгу, которую и сегодня нельзя читать без содрогания
Когда Андрей Кассе вернулся из Афганистана домой на Луганщину, в умах большинства его соотечественников еще жили мифы, вскормленные советской пропагандой. Андрей же хотел, чтобы люди узнали об этой войне правду. Но одно дело рассказывать ее в узком кругу родных и друзей, другое -- в книге. Какой из него писатель?
-- Я вряд ли сел бы за книгу, -- признается Андрей, -- если бы на одной из встреч, которые мы проводим в день Воздушно-десантных войск, брат одного из ребят -- журналист Саша Радченко -- не подтолкнул меня к этому: «Пиши! Если что, помогу». Вместе мы эту книгу и написали.
Первой ее читательницей стала жена Андрея. Лиля печатала рукопись и плакала. Признаюсь, я тоже не могла удержаться от слез. Хотя, казалось бы, что нового можно узнать сегодня об афганской войне?
« В местном кинотеатре шел новый фильм «Жаркое лето Кабула». Сергей сидел со своей девушкой в пятом ряду -- на лучших здесь местах -- и смотрел, как советские врачи, строители, инженеры помогали строить социализм народу одной соседней азиатской страны, в которой победила революция. Этому яростно мешали враги-наемники империализма, жаждущие силой оружия повернуть вспять историю, отнять свободу у народа, сбросившего оковы векового рабства.
Правда, Сергею (под этим именем вывел себя в книге Андрей Кассе. -- Авт. ) уже приходилось слышать о том, что не все так безоблачно в далекой стране, что нашим ребятам приходится там не только строить, но и воевать, что стали прилетать на Родину парни досрочно -- в цинковых гробах. Все это он знал от вернувшихся живыми, но они были не особенно разговорчивыми, когда дело касалось просьб рассказать о войне -- чаще ссылались на подписку о неразглашении тайны».
-- Я знала военных, которые Бога молили, чтобы им не выпал Афганистан, а вы сами попросили вас туда направить?..
-- Как и многие ребята в те годы, я был настроен на позывные «Памятки советскому воину-интернационалисту». А говорилось там следующее: «Воин Советской Армии! Родина поручила тебе высокую и почетную миссию -- оказать интернациональную помощь народу дружественного Афганистана. С первых же дней революции он столкнулся с внешней агрессией, с грубым вмешательством в свои внутренние дела. Тысячи мятежников, вооруженных и обученных за рубежом, перебрасываются на территорию Афганистана. Помочь отразить эту агрессию -- такая боевая задача, с которой правительство направило тебя в ДРА. Будь же достоин великой исторической миссии… »
Желая «быть достойным», я и написал рапорт. За что и получил от отца. Побывав по каким-то делам в облвоенкомате, он узнал, что я и еще шестеро ребят попросили отравить нас в Афганистан. Он был потрясен: «Ты хоть понимаешь, куда рвешься? Там война, там убивают! Он говорил, что это советский Вьетнам и там нет ни побед, ни победителей -- только убитые и искалеченные! И не для того они с матерью меня растили, чтобы я сложил свою дурную голову черт знает где, защищая непонятно кого. Я конечно же, понимал его. Но верил тому, что писали в газетах. Потом я, правда, мог остаться в учебке, но случился конфликт с одним из «дедов». Я его проучил и написал рапорт. Командир подумал: боюсь наказания. Но я объяснял, что не хочу оставаться в одной компании с таким подонком, как этот «дед», когда лучшие ребята уходят «за речку».
«Самолет, который должен был доставить через горный хребет Гиндукуша пополнение сороковой армии, был летающим госпиталем. По середине салона проходила система креплений для носилок, по краям -- откидные сиденья. То там, то здесь были видны плохо замытые следы крови. Не склонного к мистике Карпина такое соседство больно укололо, ему показалось глубоко символичным, что таким образом ненасытный Молох войны выплевывает, возвращает в Союз отработанный, искалеченный человеческий материал, получая взамен тем же самолетом новую порцию пушечного мяса».
-- Уже в самолете вы почувствовали запах смерти. А с того момента как сошли с трапа, она подстерегала вас на каждом шагу. Можно ли было к этому привыкнуть?
-- Самое трудное на войне -- привыкнуть к обстрелу. Нас приучали так: солдат ложился за большой валун, а взводный, отойдя метров на пятнадцать, сначала одиночными выстрелами, а потом очередями расстреливал камень. Чувство, которое испытывает человек, впервые оказавшийся под обстрелом, можно определить, как ужас. Пули свистят сверху, справа и слева, они рикошетят от камней, зарываются в землю и поднимают фонтанчики пыли у самого лица -- кажется, еще немного, и они вопьются в тебя. Хочется вскочить и бежать, но тело сковано, пошевелиться не можешь, даже когда выстрелы смолкают.
«Эти горы рваного железа видели, как взрывались от рассеров цистерны с горючим, и обезумевший водитель выскакивал из кабины пылающей машины, тут же падая, сраженный автоматической очередью; как в одно мгновение БМП, нарвавшись на фугас, превращался в кровавое месиво обломков железа пополам с человеческим мясом; как такие же восемнадцатилетние парни вжимались в голые скалы, отстреливаясь от, казалось, самих гор, и как потом их, резанных на куски озверевшими врагами, разорванных и сожженных, собирали в плащ-палатки боевые товарищи, в один день превращавшиеся из черноволосых юнцов в седовласых старцев. И все не могли насытиться смертью ангелы войны -- «Черные тюльпаны», уносившие на родину горе и слезы, ненависть и боль. И становился металл рыжим не от покрывшей его ржавчины, а от солдатской крови, и было этого металла разбросано по Афганистану тысячи, сотни тысяч тонн».
-- Вы и сами едва не стали «грузом 200». Где и как это случилось?
-- Соседние с Баграмским гарнизоном кишлаки были лояльны к режиму Бабрака Кармаля, и один из главарей душманов, Ахмет-шах, поклялся уничтожить эти кишлаки. На Востоке вообще изобретательны по части способов расправы с «неверными». На этот раз мятежники решили ударить по шлюзам системы обеспечения жизнедеятельности оросительных каналов. Разрушишь их -- и вода хлынет на поля, сметая на своем пути виноградники и глинобитные дома. Если смерть не поразит людей сейчас же, то они умрут позже, оставшись без урожая.
Узнав о такой угрозе, старейшины кишлаков пришли к командиру дивизии за помощью, и для охраны шлюзов была направлена первая разведрота. И очень своевременно: только десантники успели окопаться, пристрелять местность и заминировать подходы, как тут же подверглись нападению душманов. Заняв круговую оборону, разведрота отбивалась неделю. Однако положение с каждым днем ухудшалось, и настал момент, когда потребовалось помочь ей боеприпасами.
Отправилось нас несколько человек. Нужно было проскочить пристрелянный душманами отрезок, и это не обошлось без крови. Помню: очнулся, попытался встать, но не смог. Пошарил вокруг руками -- вода. Раскрыл глаза и увидел густую, как грязь канала, темень, а в ней -- ярко-красный огненный шар. Он издавал такой звон, от которого, казалось, лопнут барабанные перепонки. Я потерял сознание…
«За полтора года он изменил свое отношение к этой стране от восторженного любопытства до ненависти, граничащей с отвращением. Сейчас Афган ассоциировался разве что с сортиром, бесконечной кучей дерьма, над которым копошатся сонмища мух. Это было очень грубо, но правдиво. В самом деле, едва ли не наибольшую брезгливость в этой стране вызывало расположение сортиров. В цивилизованном мире эти заведения прячут в глубине дворов, уводят отходы с помощью канализации. Здесь же, вопреки, казалось бы, всем правилам санитарии и гигиены, непосредственно у ворот каждого дома над стеной выступает вторым этажом часть здания с отверстием для отправления естественных надобностей. Таким образом, на улицах лежат массы фекалий, над ними кружат тысячи отвратительных мух, от которых невозможно отделаться. Эти назойливые твари лезли на одежду, на тело, на продукты питания и вызывали только брезгливость и тошноту».
-- Но, наверное, все-таки не это больше всего вас поразило?..
-- Безусловно. Самое большое мое открытие: Афганистан -- это страна, устроенная для войны. Народ ее за сотни лет своего развития столько раз воевал, что это сделалось образом жизни и выразилось в архитектуре. Взять, например, дома: сначала выстраивалась четырехугольная крепость, а потом уж к ней лепили жилые дома и хозяйственные постройки. Крыши были плоскими, что облегчало круговую оборону каждого дома.
Посреди двора обязательно был бассейн -- на случай, если противник вздумает поджечь крепость. Улицы в кишлаках короткие, узкие и кривые, что затрудняет действия конницы или больших масс наступающих.
Особую неуязвимость кишлакам придают кяризы -- о них писали, что это подземные галереи. С незапамятных времен каждый мужчина за свою жизнь обязан был вырыть несколько десятков метров подземной галереи. Их рыли сотнями лет, и со временем под каждым кишлаком образовался целый подземный город со множеством выходов в горы. В кяризах хранили основные запасы продовольствия, медикаментов, боеприпасов -- и это позволено людям подолгу скрываться под землей.
А как они воюют? Все зависит не от умения или сноровки людей, а от их желания более или менее искренне сыграть роль будущих «шахидов» (мучеников) или «гази» (победителей неверных). Самые целеустремленные достигают позиций противника, не получив на то никакого приказа. Каждый располагается там, где считает нужным. Но и тот, кто тащится в хвосте, не будет наказан -- на все воля Аллаха!
«Он подошел к девушке лет четырнадцати--пятнадцати и провел рукой по груди. Словно электрическим разрядом передернуло афганку, напряглись ее мускулы, исказилось лицо. Андрей еще крепче сжал ладони и почувствовал под платьем теплую упругую девичью грудь, сквозь которую бешено колотило почти детское сердце. В нетерпении Мухин рванул платье, и оно лопнуло с треском, слетело, как шелуха с луковицы, обнажив прекрасное юное тело. Девушка рванулась в сторону, но грубый толчок солдата снова отбросил ее к стене. Она стыдливо прикрылась обрывками платья и молчала, только полные слез глаза молили о пощаде… Тем временем Байрамов вынес из дома пару одеял и недвусмысленно бросил одно из них под ноги девушке».
-- Я понимаю, что на войне как на войне, но насильники не в почете даже в тюремной зоне…
-- Что касается этого конкретного случая, то расскажу, с чего все началось. Мы вошли в дом -- никого. Стали осматривать помещение, и в спальне на женской половине под грудой одеял один молодой солдат обнаружил японский магнитофон. Он к нему, а старослужащий его за руку: «Тебе жить надоело? Запомни: такие вещи духи всегда забирают с собой! А для падких на бакшиш шурави могут приготовить особый подарок». Он привязал к ручке магнитофона веревку, и они вместе вышли за дверь. Дернули за веревку -- и в соседней комнате раздался взрыв. Представляете, что было бы со всеми нами, если бы не опыт старослужащего? И когда обнаружили девушек, то… Я никого не оправдываю -- только объясняю, что стало толчком к тому, о чем вы прочитали в книге.
Да и не все в этом участвовали -- каждый поступил в соответствии со своим характером, воспитанием. Когда после задания нам в расположении части подали обед, то один из молодых сказал, что после случившегося в кишлаке ему кусок в горло не лезет… «Мы и раньше воевали с духами, -- сказал он, -- но тогда они нас хотели убить в бою, а сегодня мы убивали их всех -- и женщин, и стариков, как какие-нибудь каратели!» Старшина вскипел: «Не могу, говоришь? Жалко стало? Кого -- этих скотов? Уж они бы тебя пожалели, будь покоен! Уж они бы тебя так пожалели, что смерть ты посчитал бы за счастье!»
На следующий день он построил нас и повел в «морг». Мы вошли в полутемное холодное помещение с характерным трупным запахом, от которого выворачивало внутренности. Зажегся яркий свет, и мы увидели длинный ряд металлических столов под белыми покрывалами. Помню как я подошел к одному из столов. За полгода в Афгане я навидался трупов, но от того, что лежало под покрывалом, меня бросило в пот. Лица у мертвого не было, лишь обгорелая бесформенная масса с выжженными впадинами глаз и остатками древесной золы. Волос тоже не было -- видно, беднягу засунули головой в костер. Из разорванного плеча торчала белая кость,а рядом, словно чужая, плетью лежала рука с татуировкой «Валя».
«Смотрите, -- кричал старшина. -- Все смотрите! Они нас не жалеют. Вы нюни распускаете: мирные люди гибнут! А они наших ребят на куски рвут». И ведь действительно выходило так, что ты пожалеешь пацана-сопляка, а он завтра из гранатомета БТР завалит. Ты женщину пощадишь, а из-под чадры в тебя же дух выстрелит.
Перед глазами плыли изрезанные на ремни спины, обезображенные и просто порубленные на куски тела молодых солдатиков, которых все еще ждали дома. От этого зрелища закипала кровь. Наш старшина плакал. А я смотрел и думал: «Если уж всякого повидавший дембель плачет, то почему я, первогодок, до сих пор не помешался? Почему после крика баб и детей в кишлаке, после еще более страшного молчания в морге я могу оставаться нормальным человеком? А может, мы и вправду тут все помешанные, и командиры наши сумасшедшие, и все лишь прикрывают высоким фразами свою патологическую жажду убивать, убивать, убивать?»
Потом с высоких трибун нас называли убийцами, пытаясь на простых солдат свалить всю вину за то, что было в Афганистане. Будто и не было тех, кто принимал решения, отвал приказы… А мы просто оказались на линии, разделяющей добро и зло. Эта линия проходила через каждого из нас. И не просто проходила -- она вспарывала душу.
«И тогда Сергею стало вдруг страшно за все то, что он сделал в этой стране. За ту девушку, что была истерзана у него на глазах, за этого теленка, что они ели сегодня вечером, за сожженные дома и уничтоженные виноградники. И ему, выросшему без Бога и впитавшему каждой клеточкой организма атеизм, вдруг очень захотелось, чтобы рядом оказался священник, которому можно было излить душу, покаяться и, может, получить прощение».
-- Я слышала от многих афганцев, что с войны они вернулись верующими. А вы?
-- Я не раз думал там о Боге. О грехах и прощении. Некоторые ведь как и живут: отмолил прощение -- и пошел снова грешить. Может, и Бога люди придумали для того, чтобы, сняв с себя грех глупым обрядом, снова совершать преступления? Но иной раз случались такие вещи, что хотелось верить: кто-то там, наверху, тебя бережет. Например, колонна, с которой я собирался ехать в Союз, была разбита Ахмед-Шахом в ущелье Пери. 60 машин безоружных пацанов расстреляли!
«Вы, я вижу, ребята «отважные», -- сыронизировал офицер. -- А ну-ка, вытряхивайте на плац свои чемоданчики!» -- И, не дожидаясь выполнения команды, выхватил из рук Мамедова кейс, расстегнул замки и перевернул его вверх дном. В пыль полетели джинсы, кроссовки, парфюмерия, цветастый платок -- явно подарок для матери. Офицер сел на корточки и принялся привычно прощупывать и перебирать вещи. Поднявшись, он вытер руки тем самым цветастым платком и снова бросил его в пыль».
-- Как известно, существовал запрет на вывоз вещей, купленных у афганцев.
-- Да, был такой. Но ребятам хотелось приехать домой с подарками. Не секрет, что иные офицеры уезжали, что называется, упакованные. А рядовому джинсы нельзя купить? Да и вся эта канитель с проверкой была для того, чтобы лучшее забрать для себя.
А в Союзе об «афганцах» часто судили как раз по тем, кто нагреб добра… Прилетели мы в Ташкент. Взяли такси до главного аэропорта. Таксист потребовал несусветную сумму, и «только чеками». Мы ему: мол, за кого нас принимаешь? На войну, а не на заработки ездили! А он: дескать, все там воевали. Но одни -- с умом, а другие -- за светлое будущее. И давай рассказывать, как подвозил одного десантника-прапорщика, который складом заведовал -- у него чемоданов было столько, что в машину не помещались. Мы этого водителя проучили маленько, а он: «Знаю я вас, повидал! Все вы придурками возвращаетесь оттуда, справедливости ищете. Вся справедливость осталась на той стороне, а здесь тот прав, у кого больше прав! Железок нацепляли и радуетесь, как дураки!»
Добрались до аэропорта -- там кассирша: нет, говорит, билетов никуда! Умные люди подсказали, как действовать. Деньги клади! Собрал я военные билеты, в один из них вложил сумму, обозначил на бумажке города и рейсы, сунул все это в кассу и -- о, чудо! -- билеты нашлись.
-- Насколько служба в Афганистане повлияла на то, как впоследствии сложилась ваша жизнь?
-- Очень сильно. Я учился в торговом институте и, наверное, занимался бы каким-нибудь бизнесом. А теперь работаю в управлении по борьбе с преступностью. Никто из наших ребят не живет спокойной человеческой жизнью. Все отравлены войной.