В июле исполняется 60 лет фильму «Александр Пархоменко», который, как и «Чапаев», стал культовым уже после первых дней показа в 1942 году на фронтах и в тылу нашей воюющей державы
20 июля 1942 года считается днем завершения работы над легендарным фильмом, начатым в Киеве и законченным в Ташкенте, хотя практически лента была сдана Госкино еще зимой 42-го. Присутствующие на просмотре представители военного командования, одобрив картину, попросили подготовить вариант фильма на украинским языке, отпечатать несколько копий и передать их в Наркомат обороны для партизанских соединений, действующих в тылу гитлеровский армий. Это стало почти невыполнимой задачей в условиях узбекской студии -- не было людей, владеющих не только украинским языком, но и навыками дублирования. Тем не менее в июле оба варианта фильма начали экранную жизнь.
Рассказать, как проходили съемки, сегодня, к сожалению, некому -- в живых не осталось ни одного члена съемочной группы. В музее имени Довженко на киевской студии есть единственные свидетели тех событий: потрепанные серо-желтые монтажные листы. На одной стороне каждого листа монтажер Надежда Ратманская записывала, что снималось в этот день. А в письмах подруге в Ашхабад Надя размышляла, стремясь понять, прочувствовать и связать воедино весь процесс рождения фильма. Ведь «Александр Пархоменко» был ее первенцем…
«Друг у друга мы спрашивали: почему наша картина -- о герое гражданской, а не отечественной войны? -- писала Надежда Ратманская. -- Ведь 42-й этого требует! В общежитии мне говорят: спроси у самого Лукова (режиссер «Александра Пархоменко». -- Авт. ). Когда после съемки Леонид Давыдович пришел в монтажную, я к нему с вопросом. А ответил он очень просто: «Ты же знаешь, что фашисты рвутся к Сталинграду, и поэтому я хочу связать с нашим фильмом похожую ситуацию 1918 года, когда надо было отстоять Царицын. Задача -- создать у зрителя ощущение в непобедимости нашего народа, в его героизме, чтобы картина вселяла уверенность в нашей победе. Понимаешь, Надя, Пархоменко нужен, чтобы Сталинград не сдали!».
Из редакторской аннотации на фильм: «1918 год. Захватив Украину, немецкие оккупанты стремятся использовать в своей борьбе бандитские шайки «зеленых», отряды гайдамаков и белогвардейцев. По приказу Ворошилова Александр Пархоменко должен пробраться в Царицын. По дорогам движутся белогвардейские отряды, они везут снаряжение и боеприпасы. Искусно маскируясь, Пархоменко с группой бойцов устраивает засаду. Отбив у врага богатые трофеи, он продолжает свой стремительный марш. Личным примером он поднимает батальоны. Храбрость в соединении с воинской хитростью позволяют ему успешно и быстро покончить с врагом».
«Снимали встречу Пархоменко со Сталиным, -- вспоминает в письме к подруге Надежда Исаевна. -- Я так и не узнала, действительно ли была такая встреча или это придумал сценарист Всеволод Иванов? Но снимали ее так: Пархоменко не узнает Сталина. Сталин внимательно смотрит на комдива и вдруг: «А вы кто такой?». Пархоменко в ответ: «А вы кто?» На монтажном столе мы эту сцену гоняли девять раз туда и обратно: то вырезали, то вставляли.
В последней редакции Пархоменко -- его играл Александр Хвыля -- «спохватился» и после вопроса «а вы кто?» бодрым голосом: «Здравствуйте, товарищ народный комиссар!». Но Сталин добивался своего: «Здравствуйте… кто вы такой?» Комдив: «Я -- Пархоменко, от армии Ворошилова».
Режиссер пытался в сцене второй встречи Пархоменко и Сталина подчеркнуть, что комдив осознает свою нечаянную бестактность и говорит вождю: «Виноват, что так получилось». Сталин ему в ответ: «Вы виноваты только в том, что все еще в погонах». Как не побоялся Луков оставить эту фразу? Как не придрался к ней Главк? Ведь получалось, что Сталин не простил Пархоменко дерзкого «А вы кто?»
Из записей Надежды Ратманской: «… Ташкентская погода не позволила снимать в 42-м суровую зиму 18-го. Пришлось делать это под Новосибирском, куда на несколько дней выезжала постановочная группа. И тут случилось ЧП -- сильно простудился Александр Хвыля, охрип так, что совершенно не мог говорить. А предстояла съемка очень сложной сцены, когда Пархоменко появляется в полку во время «бузы», затеянной провокаторами. Комдиву надо было срочно «отрезвить распоясавшуюся контру», а главное, показать: он не боится не только их угроз, но и самой смерти.
Собрали большую массовку, подтянули на площадку осветительные приборы со всей студии. Хвыля пытался «сказать речь», но хрипы превращали сцену в жалкое зрелище. Пахло пораженчеством, сцена проваливалась. Я думала: Луков вот-вот сорвется, начнет нервничать, размахивать руками, кричать. А он подходит к актеру и мягко так, задушевно говорит ему: «Понимаю, все понимаю, дорогой Сашко, но представь себе, что не ты, а Александр Пархоменко почувствовал себя так же плохо. Ангина, хрипота и тому подобное. Но полк почти разложился. Если ты не поднимешь дух бойцов, будет катастрофа! Сашко, возьми штурмом сцену, как штурмуют дзоты наши солдаты на переднем крае».
Луков говорил тихо, но в павильоне стояла такая тишина, что было слышно каждое его слово. И Хвыля вдруг начал говорит: «Пусть меня убивают десять раз, все равно десять раз поднимусь, а не отдам нашу Украину врагам. И никаким Деникиным, никаким махновцам меня не убить… » Произошло чудо! Хриплый голос звучал чисто, сочно, отчетливо, спокойно. Сцена была снята с первого дубля.
Когда же снимали сцену захвата Александром Пархоменко поезда с анархистами, произошло второе чудо. Надо было, чтобы зритель поверил: один человек может захватить целый бронепоезд, начиненный обозленными, неуправляемыми людьми. Все зависело от того, как поведет себя и что скажет этот человек. Ведь, несмотря на свой почти двухметровый рост и недюжинную физическую силу, Пархоменко не мог долго сопротивляться анархистам. Его начали провоцировать: дескать, вот теперь и агитируй за Советскую власть, ты же шел к нам парламентером…
Надо было слышать, какую «домашнюю» интонацию выбрал Хвыля для своей агитации. «75 человек, бронепоезд, снаряды, пушки, а везете одного меня, да и то связанного. Мне совестно за вас, -- произнес он лениво. -- Тьфу, не желаю с вами разговаривать. Стреляйте!»
И когда анархисты стали переходить на его сторону, а первым это сделал 18-летний Вася Гайворон (блистательно сыгранный Петром Алейниковым), сцена уже не казалась неправдоподобной.
Когда же монтировали эпизод встречи Пархоменко с махновским атаманом Максютой, я увидела Хвылю совершенно другим: жестким и неумолимым. Мне трудно было понять, почему Ворошилов назвал жизнь Пархоменко «прекрасной сказкой» и зачем надо было Лукову ставить эти слова эпиграфом к фильму. Что значит «прекрасная сказка» -- в прямом смысле слова или таким должно быть восприятие жизни героя? Где же тогда историческая правда?»
«Второй режиссер картины Борис Каневский, перевернувший при подготовке к съемкам массу документов, рассказывал, что Всеволод Иванов погрешил против этой самой исторической правды и в сценарии, и в своем одноименном романе, -- из письма Надежды Ратманской. -- Его мучил образ Махно, в роли которого снимался всеми любимый артист Борис Чирков. Играл он так, что не оставлял зрителю никаких сомнений насчет предательской сущности своего героя.
А Боря Каневский утверждал: Махно совсем не такой, ведь его признавали как вождя революции в Приазовье известные революционеры Александра Коллонтай и матрос Дыбенко. Приезжая с Павлом на переговоры с «батькой» в Гуляй-Поле, Коллонтай махновцев сравнивала с казаками, а Гуляй-Поле называла Сечью. Борис еще напоминал: советская власть наградила ведь Махно одним из первых орденом Красного знамени, а все лихорадочные метания «батьки» от того, что его ненавидели Троцкий и Фрунзе… Да и много еще такого говорил, о чем страшно даже рассуждать.
И однажды, когда в монтажную зашел Борис Чирков посмотреть на монтажном столе сцену встречи Пархоменко с Максютой, он вдруг сказал мне с помощницей: «Девочки, я читал, что на самом деле все было иначе. Когда красные вступили в Екатеринослав, то Пархоменко, встретив на одной из улиц автомобиль Максюты, в лоб расстрелял его с дочерью, да и других пассажиров в живых не оставил. Узнав об этом, Махно разозлился так, что поклялся лично отомстить Пархоменко. И исполнил клятву -- Александр Яковлевич погиб от рук махновцев. Мне кажется, что Нестор Иванович был глубоко несчастным человеком, нес в себе не только ярость революции, но и большую человеческую трагедию».
«Леонид Давыдович получил письмо из Москвы, -- писала подруге Надежда Исаевна, -- подписанное Михаилом Роммом (он был тогда начальником Главка по производству фильмов): «На психику работников в Ташкенте давят 5 тысяч километров от Москвы. Они ощущают пресс оторванности от войны. «За кадром» остается внутренняя жизнь героев, их духовное созревание». Луков был безумно расстроен. Чтобы «утеплить» фильм, он позвал написать к нему музыку своего друга Никиту Богословского.
Первая совместная их работа в «Большой жизни» -- песня «Спят курганы темные» -- обошла всю страну. Луков чувствовал, что и здесь нужна такая песня. Богословский написал ее быстро. Сначала она была без названия, а потом мы все назвали ее -- «Лизавета». Эта песня стала нашими позывными. Все застолья заканчивались хоровым пением с поднятыми бокалами: «Ох, как бы дожить бы до свадьбы-женитьбы и обнять любимую свою!»
«Лизавета» проникла на радио, выплеснулась на улицы и стала всенародной. Мы получили огромное количество писем с фронта, где просили нас выслать текст песни, которую поют конники Пархоменко.
«Я счастлива, что причастна к рождению этого фильма, -- написано Ратманской на обороте монтажного листа. -- Знаю: забудутся холодные полутемные павильоны и обшарпанные коридоры ташкентской студии, неизвестно из чего сделанные декорации, вечная нехватка пленки, наши недоедание и недосыпание, туфли и кофты одни на двоих… Но не забудется предощущение победы, которой мы жили в самые трудные месяцы 42-го года! Мы знали, что каждый из нас доживет до своей свадьбы-женитьбы (победы) обязательно! И этот фильм останется с нами навсегда»…