До сих пор неизвестно, сколько же людей погибло в давке, возникшей на подходе к Колонному залу Дома Союзов, где был установлен гроб с телом Сталина
Смерть Сталина стала для большинства советских людей трагедией. Вся страна погрузилась в траур. Чтобы проститься с вождем, в день похорон, 9 марта 1953 года, почти все москвичи вышли на улицы. Передвигаться по Москве было очень сложно, а в центре и вовсе невозможно. Началась небывалая давка, в толпе погибли люди. И хотя точное число жертв неизвестно, многие эксперты говорят о сотнях или даже тысячах погибших.
Свидетелем трагических событий 1953 года стал Олег Кузнецов -- в то время студент Московского института инженеров водного хозяйства. Своими воспоминаниями он поделился с читателями «ФАКТОВ».
В 1953 году я, студент-третьекурсник, вместе с хором учащихся московских вузов выступал на сцене Большого театра. В заключительном концерте Всесоюзной конференции профсоюзов принимали участие лучшие самодеятельные коллективы страны, приехавшие из всех республик и краев. Два дня, проведенные за кулисами и на сцене Большого театра, запомнились мне на всю жизнь. Особенный творческий подъем был вызван тем, что все ожидали присутствия на концерте И. В. Сталина. Задолго до начала все участники заполнили анкеты и были проверены на благонадежность. Пропуска без паспортов были недействительными. В здании театра было полно сексотов, которые зорко следили за ошалевшими от счастья участниками концерта.
А за кулисами, как в театральном музее, было на что посмотреть. Я помню огромную «говорящую» голову богатыря из «Руслана и Людмилы», декорации «Лебединого озера», стоящие у стен, полный набор больших и малых церковных колоколов, висящих на мощных деревянных брусьях… Концерт заканчивал сводный хор студентов Москвы «Кантатой о Сталине» -- «О Сталине мудром, родном и любимом… ». Когда занавес открылся, справа от сцены мы увидели правительственную ложу, которую я никогда не видел из зала театра, где бы ни сидел. Сколько мы ни пялились, Сталина в ней не заметили, но увидели многих ближайших соратников вождя. Я четко видел лысину Берии. После концерта наградой за наш труд стали красивые значки в виде красного знамени…
А в первые дни марта мы узнали о болезни Сталина. После сообщения о состоянии здоровья вождя страна замерла в ожидании. Когда же прозвучало известие о его смерти, это стало почти всеобщим горем. Почти -- потому что были еще живы члены семей расстрелянных, репрессированных, раскулаченных и ссыльных, а ГУЛАГ работал на полную мощность. Но те, кого миновала эта участь, искренне горевали. Во всех организациях и предприятиях прошли траурные митинги, во время которых выступавшие даже не пытались сдерживать рыданий, а старых коммунистов иногда уводили с трибун под руки.
Был объявлен всесоюзный траур, и Москва была расцвечена приспущенными знаменами, из репродукторов неслась траурная музыка, все театры, концертные залы закрылись, а в многочисленных московских «чипках» (палатках) прекратили продавать водку. Въезд в Москву был разрешен только по специальным пропускам, и поэтому поезда прибывали в столицу полупустые. Центральные газеты печатали длинные соболезнования, приходящие от коллективов фабрик и заводов, строек, совхозов и колхозов, институтов и университетов, воинских частей и флотилий, техникумов, школ… В умах миллионов людей вдруг возник вопрос, остававшийся без ответа: как будем жить без Сталина? После ежедневного промывания мозгов патриотической информацией, связанной с его именем, сразу образовался вакуум, который нечем было заполнить. Может быть, поэтому еще многие месяцы газеты печатали соболезнования от трудящихся, братских партий и правительств многих стран.
Для прощания с вождем гроб с телом установили в Колонном зале Дома союзов. В те дни передвигаться по улицам Москвы было сложно, а в центре и вовсе невозможно -- движение практически повсюду было перекрыто. Нормально работало метро, но не везде можно было выходить из него. Не знаю, сколько было определено маршрутов организованного движения трудящихся из разных районов Москвы для прощания с вождем. Но из нашего студенческого общежития, расположенного на Чистых прудах, ближайший «маршрут прощания» начинался недалеко от метро «Кировская». От «Кировской» до Дома союзов вел короткий прямой путь по улице Кирова на площадь Дзержинского. По этому пути студенческая братия не раз ходила часа в 3-4 ночи в кассы Большого театра, чтобы занять очередь и первыми купить четыре самых дешевых билета на спектакли. Больше четырех билетов в одни руки не давали.
Обычно мы ходили напрямик, через клумбу у здания КГБ, когда там еще не стоял памятник Ф. Э. Дзержинскому. Но то ли потому, что этот маршрут проходил мимо здания КГБ, то ли по другой причине, его изменили и удлинили раза в три. Пришлось идти, пересекая Сретенку, по Сретенскому бульвару вниз до Трубной площади, проходить через площадь и затем подниматься вверх по Петровскому бульвару до Петровки. Как шла колонна дальше, я не знаю. До Петровки я не дошел!
Рано утром мы, группа студентов, добровольно, по зову сердца, стали в конец «колонны прощания» у Кировских ворот и побрели к скорбной цели. Колонна продвигалась очень медленно, это было утомительно и скучно. Взрослые переносили это, как и подобает моменту, достойно и сдержанно. А молодежь не выдерживала и начинала развлекаться, пока какой-нибудь старик рыком не напоминал им, куда все идут. Подобное повторялось не раз.
На Сретенском бульваре людской поток уже двигался по всей ширине улицы и значительно уплотнился. Но тут еще можно было заглянуть по малой нужде в открытые дворы. К обеду мы дошли до начала Трубной площади, за три-четыре часа пройдя где-то чуть более километра. Выйдя на площадь, люди попадали в «ущелье», созданное поставленными с двух сторон грузовыми автомашинами, в кузовах которых маячили солдаты и милиционеры.
Я давно потерял из виду почти всех своих товарищей, потому что толпа постепенно уплотнялась и увлекала своим движением только вперед. Сзади мне кто-то все время наступал на пятки, я же, в свою очередь, наступал идущим впереди. Когда людской поток влился в «ущелье», плотность его значительно увеличилась от напора идущих сзади вниз, под уклон. Послышались первые женские крики. Все чаще под ногами стала попадаться чья-то обувь, а один раз я увидел внизу воротник из чернобурки, но нагнуться и поднять его уже не мог -- по площади двигалась плотная масса прижатых друг к другу тел. Здесь люди тоже больше стояли, чем шли. Людской напор со Сретенского бульвара увеличивался, а с площади уходило людей гораздо меньше, чем прибавлялось сверху. И в этом было начало трагедии…
Крики раздавались все чаще. Я видел, как солдаты втаскивали за поднятые вверх руки детей и женщин, прижатых к автомашинам «ущелья», и ставили их рядом с собой в кузовах. Можно было уйти с площади, проползая под автомашинами, но не все догадывались об этом и не все могли это сделать. Меня уже мало интересовало происходящее вокруг, я понял, что надо спасаться. Грудь была сдавлена, я, как многие другие, стал задыхаться. Как вдруг началось что-то совсем непонятное, почти мистическое: плотная, спрессованная толпа начала медленно раскачиваться. Сначала испуганные орущие люди наклонялись вперед, как мне показалось, до 45 градусов над землей, а затем так же наклонялись назад.
Из-за боязни упасть на землю и тут же быть раздавленным началась еще большая паника. Хотя упасть на землю было невозможно -- вокруг были люди. Но кто тогда понимал это! Толпа двигалась по своему, никому не известному закону, раскачивая людей… После двух-трех сильных наклонов, неестественных для человека, я почувствовал, что, если сейчас же не вырвусь из этого адского потока, мне конец. Вот тогда я впервые узнал, что такое панический страх толпы. Люди заражались им друг от друга.
Я был молод, занимался боксом, даже был чемпионом Московской области. Собрав остаток сил и выбрав удобный момент в амплитуде раскачивания, я рванулся почти по головам к металлическому ограждению Петровского бульвара. Слава Богу, площадь была уже позади, ограждение бульвара недалеко, и люди, вовремя сообразившие, уже давно перекатывались через невысокое чугунное ограждение, за которым были весенние снежные сугробы. И спасение.
Абсолютно не помню, что было со мной на Петровском бульваре, как добрался до общежития. Как будто был в полуобморочном состоянии. Даже не помню, как помог своей знакомой -- миниатюрной студентке Тимирязевской академии, пробиться вместе со мной к бульварному ограждению. Об этом я узнал от нее только через… сорок лет. А путь от метро «Кировская» до начала Петровского бульвара протяженностью около двух километров в «прощальной колонне» мы шли шесть-семь часов, если не больше.
На другой день какая-то необъяснимая сила потянула меня на Трубную площадь, и рано утром я отправился туда. Когда я дошел до Петровского бульвара, то в начале его увидел огромную кучу разной обуви. В основном, это были галоши (тогда они были в моде), дамские туфли и ботинки, мужские полуботинки. Обувь была сложена дворниками в аккуратный конус высотой больше метра. Вторую такую кучу дворники грузили лопатами в кузов самосвала, ниже были видны еще несколько таких же конусов. Мне посоветовали не спускаться на Трубную площадь, уверяя, что туда меня не пустят -- ее якобы моют с ночи… Может быть, в то утро мыли «трупную площадь», как ее некоторое время шепотом называли москвичи. Ходили упорные слухи, что на тризне вождя погибло несколько сот человек. Сложно сегодня с уверенностью сказать о количестве жертв. Но одно я знал точно: если из спрессованного людского пласта кто-то падал на асфальт, шансов подняться у него не было -- человека просто растаптывали.