«ФАКТЫ» заканчивают публикацию наиболее интересных фрагментов из вышедшей в Москве книги известной юмористки «Моя история» с любезного разрешения журналиста, соавтора и супруга Клары Новиковой Юрия Зерчанинова
В то лето в Москву приехал Жванецкий. Я встречала его в разных местах и с разными женщинами -- красивыми и некрасивыми. Он брал Москву. Карцев и Ильченко по-прежнему представлялись мне недосягаемыми, но если бы Жванецкий написал для меня…
И каким-то образом я сговорилась, что приду к нему в гостиницу. В те дни в Москву как раз приехал Новиков -- он уже не только звонил, но и приезжал, по-прежнему настаивая, чтобы я возвратилась в Киев. Мария Исаевна, кстати, распознав, что у Виктора золотые руки, готовила к его приездам все, что в доме надо было починить и отремонтировать. Приезжая, Виктор не отходил от меня, и, когда я направилась к Жванецкому, остался ждать меня около «России».
Было утро. Жванецкий встретил меня в пижаме, а в другой комнате была разостлана постель. Он налил мне водки и сказал: «Давай выпьем на брудершафт». Мы выпили, а в голове у меня было, что внизу меня ждет Новиков и я приехала к автору за текстами… И говорила все время: «Меня внизу муж ждет».
Жванецкий потом долго напоминал мне: «А у нас с тобой была возможность, но ты не захотела, чтобы другие отношения сложились… »
Но я считаю, что у нас нормальные отношения. И когда меня просят назвать любимого автора, я называю Жванецкого, хотя любимый автор и до сих пор специально для меня ничего не написал. Он только для себя теперь пишет. Я обращаюсь порой к его текстам, когда удается их для себя приспособить.
Я сейчас работаю в Московском театре миниатюр, которым руководит Жванецкий, Михаил Михайлович позвал меня, когда не стало Вити Ильченко. Он сказал: «У нас в театре должны быть близкие люди».
День первого апреля я много лет встречала в Одессе и веселилась вместе со всей Одессой. А впервые поехала на «Юморину» тогда, в семьдесят шестом.
До сих пор храню воздух той «Юморины», замкнутый в жестяной банке из-под баклажанов -- был такой сувенир. Концертные залы были забиты, концерты выплескивались на улицы. А по улицам шла колонна старых машин: «Ударим автопробегом… » И плакаты -- один хлеще другого.
«Гусь Паниковского», главный приз, вручается тому, кто самым нежданным образом спустится по Потемкинской лестнице. И на руках шли, к рукам консервные банки привязывали -- банки громыхали…
Я впервые спускалась по этой лестнице в то лето, когда ездила со студенческой концертной бригадой в Измаил. Мы через Одессу ехали, нас сунули в какое-то общежитие с тараканами -- у нас только ночь в Одессе была, и мы пошли к морю. Где городской пляж, никто не знал, и, спустившись по Потемкинской лестнице, вышли на берег и решили прямо тут купаться.
Купальников у нас не было, и девочки пошли направо, а мальчики -- налево. Но они спрятали нашу одежду, а Мыкола стоял и смотрел, что мы делать будем. Я кричала ему из воды: «Мыкола, как тебе не стыдно! Мы же простудимся… » А он хохотал и потом любил вспоминать: «Чего ты мне кричала из той речки? Что простудите женские органы?»
А в день «Гуся Паниковского» в невообразимой толпе я стояла над Потемкинской лестницей и вместе со всеми ждала -- кому же этого «Гуся» вручат? А рядом бабка -- старая-старая, лет восьмидесяти пяти -- тыкалась, и я боялась, не дай Бог, ее толкнет кто-нибудь, и она скатится с лестницы и разобьется.
«Бабуля, милая, там ничего нет, -- говорила ей. -- Там ничего нет еще» -- «Ты видишь, что там ничего нет?» -- «Да». -- «Я тоже хочу это видеть».
А «Гуся» вручили Славе Хоречко, который лихо съехал по ступеням Потемкинской лестницы на горных лыжах.
Я по-прежнему исполняла монологи Сквирского, и меня хорошо принимали. Вокруг меня столько тепла было! Столько знакомств возникло, которые будут длиться годами. Второго апреля оказалась в кругу ленинградцев, отмечавших день рождения Миши Мишина…
И в последующие годы Мишин всегда будет оставаться на второе апреля в Одессе. Помнится, когда началась перестройка и находчивые ребята прямо около нашей гостиницы -- а мы жили обычно в «Красной» -- готовили на спиртовках кофе, я спешу куда-то, но не могу удержаться, чтобы не выпить на улице кофе, а на углу уже с утра, в поддатии, стоит Мишин, и я его спрашиваю: «Миша, почему не гуляешь, никуда не идешь?» -- «А что мне гулять? Все равно все мимо меня пройдут».
И мою тетю Соню Одесса сразу как свою приняла, но это целая история. Мне сказали однажды, что есть в Киеве какой-то человек, который написал очень смешной номер -- монолог тети Сони, типичной одесситки, но актриса, для которой этот номер был написан, не смогла его сделать. Я связалась каким-то образом с этим автором, Марьяном Беленьким, и он прислал мне свой номер. Но его тетя Соня выглядела хабалкой -- такие в рыбных рядах на Привозе стоят. Мы с Беленьким встретились, поработали, и тетя Соня переродилась -- стала моей тетей Соней.
В восемьдесят девятом году, приехав в Одессу, я еще не успела тетю Соню по-настоящему сделать. Перед открытием «Юморины» состоялась пресс-конференция. Я готова была ответить на вопросы, но не собиралась ничего исполнять.
И вдруг получаю записку из зала: «Мы слышали, что вы работаете над образом одесской женщины -- тети Сони. Не могли бы вы исполнить?» Кто знает, что я делаю тетю Соню? Надо же… Политехнический институт. Полный зал. Сейчас начну, а эти одесситы… Что ж теперь?
И начинаю: «Вы знаете, что такое одиночество? Когда есть телефон, а звонит будильник». И зал -- мой. Принимают со стоном. Уже с первых слов.
Ухожу за кулисы счастливая. Но по-прежнему не могу понять -- откуда они знали?.. Во что такое одесситы! А оказалось, что в зале сидел Марьян Беленький, который тоже приехал на «Юморину», -- он и послал эту записку.
А второй монолог тети Сони мне одесситы написали -- Саша Тарасуль и Эдик Каменецкий. Они тогда студентами были, кавээном занимались. Тарасуль сейчас нашел себя в «Джентльмен-шоу», а Каменецкий в Нью-Йорке живет. А тогда Эдик повел меня к своему тестю, старому одесскому конферансье, к которому пришел и Коралли -- Владимир Филиппович, начинавший в Одессе, приезжал на «Юморину» до последних дней, -- и они целый спектакль устроили. Нэпмановские частушки пели, степ отбивали -- кто кого перетанцует!
Тетя Соня породнила меня с Одессой. Помню, стоим мы у «Красной» -- я, Рома Карцев и Вика, его жена. И подходит какая-то старуха к Вике и говорит: «Скажите, вот эта вот тетя Соня… она -- жена Карцева?» Вика сделала вид, что не понимает, о ком идет речь: «Какая тетя Соня?» -- «Ну, я не знаю, вот эта артистка, что тетю Соню… » -- «Нет, -- сказала Вика. -- Не жена». -- «Очень жаль. Такая красивая пара была бы… »
А в начале девяностых годов «Юморина» открылась уличным шествием. В центре города трибуна была установлена, и транспарант: «Тетя Соня в свободной экономической зоне!» Когда я поднялась на трибуну, чтобы приветствовать собравшихся, думала, что с ума сойду -- столько людей вокруг! Повернусь в одну сторону, толпа: «У-у-у… », -- повернусь в другую, катится: «А-а-а… » И мне такой торт огромный -- в виде потребительской корзины -- вручили.
-- Ой, кого мы видим! Тетя Соня, идите к нам. У нас попробуйте.
Но Одесса не была бы Одессой, если бы однажды на том же Привозе в меня не вцепилась какая-то женщина: «Идемте, идемте! Я вас умоляю. Там одна женщина -- вылитая вы. Она будет так счастлива, что вас увидит… » Тащит меня за руку и подводит к ящику, на котором сидит старуха лет восьмидесяти, морщинистая такая -- яблоко моченое. А на других ящиках лежат сшитые вручную, с меховой опушкой тапочки, которые она продает. Совсем стариковские тапочки. Хорошо же я выгляжу, думаю, если эта продавщица тапочек -- вылитая я.
«Посмотри, кого я тебе привела, -- сказала притащившая меня женщина. Та подняла голову: «Кто это?» -- «Ты что, не узнаешь? Это же тетя Соня!» -- «Какая тетя Соня?.. »
«Юморина» переживает нынче не лучшие времена. Когда-то она нас всех объединяла. Спешили вечерами в какие-то клубы -- смотреть подпольные спектакли. Обсуждали: «Видел, какую надпись на той машине сделали?» «Одесский Монетный Двор» выпускал к «Юморине» деньги -- один ельцин, допустим (когда Ельцин в опале был, естественно). И ликовали, не зная меры, когда вдруг приваливала свобода, которая обернулась нежданно унизительной таможней на границе Украины и полным безденежьем городских одесских властей. И, что говорить, иные из тех, кто задавал на «Юморине» тон, уже далече. Толпа на улицах совсем другая -- праздная. У поддатых, наколотых, накуренных молодых ребят -- особый юмор. Кто какашки несет, кто кирпич -- «Купите!.. » Что ж, всему свое время. Вот Жванецкий создал «Всемирный клуб одесситов»…
А тогда, на первой своей «Юморине», познакомившись с Альтовым и Мишиным, я уже видела их своими авторами и намеревалась в ближайшее время поехать к ним в Ленинград.
Мне постоянно снятся профессиональные сны.
Идет концерт. Лева Шимелов объявляет меня, а я еще не успела одеться. Кричу:
-- Скажите, чтобы он еще поговорил. Я сейчас.
Но не попадаю в колготки. И платье не могу застегнуть -- крючки не стыкуются. А что-то задом наперед надеваю…
Это такой кошмар! Я сейчас!.. Сейчас Лева кричать будет…
Так и не успеваю одеться и просыпаюсь в холодном поту.
В другом сне стою на сцене, номер делаю. И вдруг слова забываю -- все слова напрочь исчезли. Зрители начинают свистеть, улюлюкать…
И опять в холодном поту просыпаюсь.
Я купила Справочный энциклопедический лексикон сновидений. Более 3000 объяснений явлений сна, которые собирал в течение 66 лет добрый старичок из Утиной улицы и издал в свет наследник доброго старичка из Утиной улицы по его завещанию. Репринтное воспроизведение издания 1862 года.
Но объяснения своих снов у этого доброго старичка не нашла.
А он интересно сны объясняет. Судите сами.
Видеть себя пожранным акулою (сохраняю лексику доброго старичка) -- получить выгодное известие.
Всходить на эшафот в ту минуту, как должна упасть секира, -- иметь приятную неожиданность.
Может, кто-то из вас, мои зрители, а теперь и читатели, эти сны видел?