Когда 22 года назад в эти дни советским правительством принималось решение о вводе войск в Афганистан, никто даже предположить не мог, сколько судеб эта война искалечит
Это приятное открытое лицо я вижу каждый день в одном из подземных переходов, который миную по дороге на работу. Год идет за годом, а молодой мужчина все так же сидит в инвалидной коляске, глядя на прохожих спокойными серыми глазами. Другой бы давно уже спился, а на его лице никаких признаков подобной опасности.
Раньше про этого инвалида люди говорили, что он собирает деньги на протезы. Неужто за много лет нужной суммы не собрал? Но спрашивать неудобно, а потому вместе с подаянием опускаю в лежащий перед ним берет визитную карточку. Это пароль: хочу, мол, пообщаться -- если не против, позвоните.
Звонок раздался через месяц.
-- Здравствуйте. Это Николай. Зачем я вам нужен?
Объяснила. Он разрешил прийти домой. И вот я в двухкомнатной хрущевке, где теснота ощущается уже в прихожей. Как только сбрасываю пальто, Николай предлагает чаю. Прохожу в его комнату. Прямо на полу лежит толстый матрац, покрытый пушистым пледом в клетку приятных желто-коричневых тонов. На низкой тумбочке -- импортный, но из недорогих телевизор. На полках на уровне поднятой руки -- книги. Для гостей имеются скамья и столик -- самоделки, но очень аккуратные.
На полке вижу «Ледокол» Виктора Суворова и с облегчением вздыхаю: можно снять неловкость разговором на модную тему. Далеко не вся интеллигенция знакома с книгами этого автора, а иные просто не хотят читать: мол, даже если что интересное нацарапал, на трудах его -- тень предательства. А Николай как считает?
-- Он душу свою за правду заложил. А я этой правдой пользуюсь. Так разве я могу ему быть судьей? -- пожимает плечами мой собеседник. -- Мы все хотим правды, а потом не знаем, что с ней делать. Вот вы пришли ко мне, хотите что-то узнать. Вам ведь не нужно, чтобы я врал. А скажу правду -- может, плюнете на меня и пожалеете, что время тратили на разговоры.
-- Не пожалею, -- уверяю я, -- у меня профессия такая: на разговоры время тратить.
Чай выпит, и на столике появляется альбом с фотографиями.
-- Мама привезла, -- объясняет Николай, -- чтобы родных не забыл.
Последние в альбоме -- снимки сослуживцев.
-- Вот этого уже нет, -- тыкает он пальцем в задиристую физиономию какого-то Витька. -- И этого тоже…
-- Погибли?
-- Спились. А вот этого, Димона, мать недавно видела: похоже, колется. Значит, и ему недолго осталось. Может, я бы тоже сел на иглу, если бы дома остался. Да Рита с Лешей меня забрали.
Дома -- это в Донбассе, где осталась мать. Отец того, что случилось с Николаем, не пережил. С сыном они были друзьями, собирались стать коллегами, поскольку Николай закончил горный институт и думал идти на шахту. Но забрали парня в армию, а вернулся он… без ног. На шахтах и с ногами-то мало кто нужен, о таких же, как Николай, даже речи быть не может. Об этом откровенно сказали его отцу в шахтоуправлении. У Сергея Трофимовича случился сердечный приступ: уж кто-кто, а он понимал, что значит для мужика остаться без работы.
-- Он даже считал, что без работы мужику хуже, чем без ног, -- вспоминает Николай.
Отец умер, а сын остался на руках у матери. Она то радовалась, что жив, то плакала, не зная, чем помочь. Несколько раз у парня открывались раны, ему требовались операции. Лекарства, питание опустошали учительский кошелек, и Николай с мамой сидели в буквальном смысле на хлебе и воде. А тут еще его невеста… Сначала заверяла: не бойся, не брошу. Дескать, подлечишься, встанешь на протезы -- найдем работу. Но, видно, не выдержала. Минул год, другой, со здоровьем у Николая было все так же плохо. Да кому же это объяснишь, кроме тех, кто сам Афган прошел? Вместе с ним и стал выпивать.
-- Если бы я их не привечал, -- говорит он, -- может, Света от меня и не отказалась бы. А так… Калека, да еще и слабак по части алкоголя оказался. Но меня такие боли мучили, что становилось все равно: бросит она меня, не бросит… Кончилось тем, что нашла себе другого парня. Тот, говорят, тоже не подарок, но зато с ногами -- огород вскопает, так хоть картошка вырастет…
Ну а мать меня жалела. Плакала только. А однажды пришла с работы -- аж светится вся. Дружка моего школьного встретила -- Лешку. Тот из Киева вместе с женой приехал родителей навестить, обещал зайти.
Встреча была радостной. Правда, Лешка старался не смотреть на стул, где лежали два неуклюжих обрубка. Но сели за стол, обрубки спрятались под скатертью -- и все стало так, как будто проклятого Афгана и не было. А уже перед уходом Лешка вдруг сказал: «Может, мы с Ритой заберем тебя? У нас две комнаты. Разместимся… »
-- Всю эту ночь мы с матерью проговорили. Она радовалась, а меня терзали сомнения. Говорю ей: ребята, наверное, пошутили. Ну зачем им меня кормить? Сами, похоже, не жируют. А устанут от проблем -- как назад возвращаться? Так ничего и не решил. Но когда утром Леша и Рита за мной пришли, согласился ехать. Даже не ради себя -- ради матери. Она надеялась на лучшее.
-- В дороге, -- продолжает Николай, -- Лешка рисовал будущую нашу совместную жизнь: Рита -- в ателье, сам он -- в строительной артели, а я на первых порах буду по дому хозяйничать. Я и хозяйничал, но скоро невмоготу стало их с работы дожидаться. Через афганский комитет Лешка выбил мне инвалидную коляску, и начал я «в люди выходить». Вернее, выезжать! Однажды остановился возле магазина -- на народ поглядеть, покурить. Берет перед собой положил. А деваха какая-то раз -- и бросила в берет денежку. Мне кровь в лицо шибанула, думал, помру со стыда. Тут еще копейки какие-то посыпались. Женщина маминого возраста опустила на плечо руку: «На протезы собираешь?» Я очумело кивнул. А она: «И правильно. Собирай. У тебя еще вся жизнь впереди».
На нежданную милостыню купил я водки и хотел тут же напиться. Но дождался Риту с Лехой, рассказал им все как было. Лешка махнул рукой: «Да брось ты! Подали -- скажи спасибо». Рита сначала промолчала, а потом: знаешь, говорит, Коля, люди хотят тебе помочь, и это знак. Может, действительно на протезы насобираешь? Только место нужно найти подальше от дома…
Место они нашли то самое, где и видела я Николая все эти годы. Бойкое, надо сказать, место. Через этот подземный переход по утрам метро всасывает народ тысячами. Вот утром и сидит в своей коляске Николай -- лицом к бегущему людскому потоку. Интересно, а что чувствует? О чем думает?
-- В «подземке» лучше не думать. Там как на войне. Только занял местечко, как накатил рэкет. Крепкие ребята быстро объяснили, сколько я им должен, чтобы не оторвали остатков ног и того, что между ними. Я понял: нюни здесь распускать не придется, главное -- спокойствие, а дальше -- как Бог даст.
Рита с Лешей к моим деньгам не притрагивались: все мы жили мечтой о хороших протезах. И купили бы их! Если бы не «дядя Зек» -- так он назвался для куражу, чтобы настоящего своего имени не называть, но и другого не придумывать. Мужик как мужик, подходил ко мне поговорить, об Афгане спрашивал, сочувствовал. А однажды подкатился с предложением травку продавать. Дескать, сидишь на месте, будут к тебе людишки причаливать -- никто и внимания не обратит. Обещал хорошие деньги платить, но я не согласился. Так он, видно, решил отомстить: подбросил пакетик, я и не заметил. А милиция «дядю Зека», наверное, пасла -- ну и ко мне! Поверили или не поверили, что я ни при чем, не знаю, но откупаться пришлось по полной программе. На откуп все накопленные деньги и ушли -- свобода дороже.
Затосковал я, и это, наверное, было заметно, потому что повадилась ко мне женщина из какой-то новомодной церкви. Ты, говорит, приходи к нам: у нас, как в семье, все друг другу помогают. Я записал адрес. В первое служение (так их собрания называются) было действительно хорошо. Я хоть и не отрицаю Бога, но бить поклоны не большой любитель. А тут и не требовалось. Пастор такой заводной, песни поет, и все вокруг приветливые.
Провожать меня пошла все та же тетенька -- «сестрой Верой» она назвалась. А по дороге завела знакомую пластинку: ты, мол, все равно сидишь -- мог бы и церкви помогать, а уж мы тебя не оставим. Ну, думаю, влип. «Дядюшка» хоть заработать предлагал, а у этой «сестрички» на мою милостыню глаза загорелись -- так я никогда ни на что денег не соберу…
Да, видно, не судьба мне была разбогатеть. Закрыли ателье, в котором работала Рита. Она стала шить дома, но кто-то из соседей в налоговую инспекцию донес. Рита поплакала и подалась сигаретами торговать: какая-никакая, а копейка. Однажды пришла домой продрогшая, уставшая. «И сдались, -- говорит, -- тебе, Коля, эти протезы! Пока в коляске сидишь -- сыт. И никакие налоги с тебя не спрашивают. А встанешь на протезы -- кто тебя на работу возьмет?» Это был конец: уж если Рита (а может, и Леша?) против того, чтобы я встал с коляски, то в ней, поди, и сгнию. Но я же мужик! По ночам с ума схожу, слыша, как Рита с Лешкой милуются. Мне свою семью хочется иметь. Слышал, что и колясочники женятся, детей заводят. Но они с родными живут, в своих квартирах…
Квартиру предложили было и Николаю. И семью он мог создать. Только не с женщиной. Вспоминая об этом, Коля не может сдержать смеха…
-- Этого парня я давно заприметил: вокруг него вечно роился молодняк -- из этих, с колечками в ушах. Ну да у нас тут в «подземке» много разного народа тусуется. Иногда парниша посматривал на меня, а однажды подошел «поближе познакомиться».
Я сначала не понял, чего он от меня хочет: не говорил, а словно паутину плел. Ну да ладно, пообщались и -- до свидания. Но через некоторое время он снова ко мне. Журнальчики, говорит, принес -- развлекись. Заглянул я в журнальчик -- и все стало ясно. «Братец Гей», как я его мысленно окрестил, приглашал меня в свою компанию. Из более откровенного разговора выяснилось, что с «серьезными намерениями» -- правда, вместе с моим заработком.
Как видите, -- подытожил Николай, -- «родственников» у меня навалом: дядя, сестра, брат -- чем не семья?
На рабочее место Николая привозила Рита. Познакомилась с его соседками-цветочницами. Возможно, они шепнули ей о приставаниях «братца», а может, собственная интуиция что подсказала, но в одну из ночей, когда Алексей был в отъезде, Рита пришла к Николаю. Присела на пол рядом с его матрацем: «Не спишь?» Николаю и в голову не приходило, к чему это она. Рита же провела рукой по его щеке: «Хочу побыть с тобой, Можно?»
-- Я так растерялся, что пошевелиться не мог. Она все сделала сама… А утром не знал, как выйти из своей комнаты. Сейчас, думал, возьму ремень, зацеплю за батарею… Ведь вернется Леха -- все поймет. Если не сразу, то потом.
Рита как будто почувствовала неладное. Принесла чай, варенье: «Давай позавтракаем у тебя». Будто ничего страшного не произошло. Я отвернулся, молчу, слезы душат. Потом как заору: мол, мало того, что на улице попрошайничаю, так и дома милостыню подают? Не хочу! Обозвал ее по-всякому… А Рита спокойно так: «Я ребенка от тебя хочу». -- «А как же Леша?» -- спрашиваю. Она говорит: «И Леша тоже».
Ребенка, слава Богу, нет. Но мы так и остались втроем. Вы только не подумайте, что мы вместе в постели кувыркаемся. Просто все про всех знают. Правда, первое время в глаза друг другу не могли смотреть. Но потом… Сколько людей живут и втроем, и вчетвером. Мужья изменяют женам, жены -- мужьям. А мы хлебаем жизнь такой, какая она есть. Как вам нравится такая правда?
-- Правда как правда, -- попыталась я скрыть растерянность за нейтральным тоном. -- Не лучше и не хуже другой.
Николай, почти весь разговор смотревший в окно, за которым кружили кленовые листья (будто и не мне рассказывал свою печальную историю), словно врукопашную бросился:
-- Зачем вы? Ведь на самом деле так не думаете. И я, кстати, тоже. Но, наверное, в жизни каждого человека есть что-то, что он должен открыть кому-нибудь постороннему. Я вот вам рассказал -- как освободился. И теперь снова думаю: нужно все-таки из коляски выбираться. Это же страшно, что с нами происходит. Со мной, Лешей, Ритой…
В замочной скважине повернулся ключ. В прихожей включили свет, зашуршали целлофаном. Николай напрягся. Я поднялась, поблагодарила за беседу.
Из прихожей в комнату вошла женщина, похожая на тех многих, чья молодость выцветает рядом с батареями пивных бутылок и сигаретными лотками на остановках автобусов и трамваев. Как я поняла, это и была Рита.
-- Кто это у нас? -- спросила она у Николая.
-- Это из социальной службы, -- ответил он, избавив меня от необходимости представляться. И мне: -- Так что спасибо, я вам позвоню…
Звонка, как я и предполагала, не последовало. Правда, и своего героя в знакомом переходе больше не вижу. А может, еще позвонит?.. Но не Николай, а человек, которого я этим именем назвала.