Им сорок или около того. На театре -- это приличный возраст для тех, кто хочет и может взвалить на свои плечи основной репертуар. Если таких артистов в театре нет, он мертв…
Поколение это в нашем театре выросло, окрепло и действует. Всех, о ком я пишу, объединяет серьезное, честное отношение к театру, к делу, которому они служат. Не будем бросаться определением «святое» -- нет, честное. Хотя многие из них не мыслят своей жизни без Театра имени Леси Украинки и, по-моему, отдают этим подмосткам все силы своей души. В этом им помогает уже появившийся профессиональный опыт. Они в пути. Они осваивают новую театральную реальность начала века, начала тысячелетия, когда оказалось, что главное на сцене театра -- мирового театра -- есть человек, и только человек, а вовсе не актеры-предметы, не актеры-вешалки для костюмов или марионетки-статисты для исполнения очередного режиссерского китча. И тогда возникает самое прекрасное, что есть на театре, -- сопереживание.
У Юрия Гребельника мгновения эти явственно видны в беспомощном, почти детском отчаянии на грани бреда его героя Василькова в «Бешеных деньгах» А. Островского -- в кульминации спектакля, когда его обманула и бросила жена, оказавшаяся холодной, бесчувственной, красивой куклой. Он любил ее сильной, страстной мужской, в данном случае уместнее было бы сказать, мужицкой любовью. Он потрясен, раздавлен, унижен. Ему бесконечно стыдно и горько.
Он без памяти любил. И отчаянье его -- тоже без памяти. Здесь и слова, и движения, и пьяная песня -- проговариваемая взахлеб, сквозь накатившие слезы, и нелепый танец, -- а все вместе боль человеческая, боль беззащитная, что всегда подкупает, особенно у такого большого, -- а Юрий Гребельник ростом под два метра -- мужчины. Он бросил ее нам под ноги -- свою боль, и зрители поняли, что это очищение страданием. Для меня это самый эмоциональный и убедительный момент спектакля. Здесь приоткрыто тайное в человеке и в актере.
У Натальи Кудри мгновения эти, по-моему, длятся во всем пространстве «Пизанской башни» Н. Птушкиной. Без малого два часа действия живет ее героиня безответной, щедрой любовью к мужу.
Наталья Кудря -- очень хорошая актриса, преимущественно игравшая ранее роли характерные. Лукавая озорница на сцене с неиссякаемой силой юного оптимизма. Очень непосредственна, подвижна, любит фарсовые ситуации, стремится их отыскать в любой роли -- те ситуации, где можно вдруг подсмотреть за своим героем со стороны.
Ее Теодора из «Маскарадных забав» А. Богдановича, первая актриса труппы, исповедующая распространенный провинциальный театральный принцип -- прима в театре должна быть одна, при этом отхватывающая все главные роли, не давая никому играть, завидуя своей младшей сестре, молодой актрисе. И она же, тем не менее, трогательно призывает всех в театре жить дружно. «Друзья мои! Дети мои! -- со слезами в голосе восклицает она. -- Наш театр -- это семья!.. » Иронически улыбаются партнеры, иронически улыбаются зрители.
Неожиданно для многих в «Пизанской башне» актриса обнаружила способность жить на сцене на принципиально ином душевном энергетическом уровне -- в непрерывном ощущении беды -- в любви-тревоге, в любви-отчаянии. Героиня ее твердит, что не любит, что любовь прошла, убеждает себя, что она -- свободна. Но мы-то видим, что любовь не прошла. Мы видим, что она и дня, и часа не может прожить без этой любви. Редкая эта способность -- жить чувством на сцене вне слов, вопреки словам, -- то, что создает объем характера, жить жизнью тайной.
Вообще-то любовь на сцене играть трудно. Хотя, с другой стороны, кому, как не сорокалетним, ее играть, и не влюбленность, минутный порыв, а любовь глубинную, сжигающую. Любовь-страсть, любовь-ненависть.
В одном спектакле Олег Треповский играет и то, и другое. Такова амплитуда душевных состояний его героя Алхонона в спектакле по пьесе И. Башевиса Зингера «Тойбеле и ее демон». Мы становимся свидетелями чувства к женщине нежного, трепетного, почти детского, полного растворения в любимой. Мы видим, как из чувства рождается вдохновение, порой необузданное желание своротить горы для любимой, и тут же -- мгновенно возникающую беспощадную ненависть отторгнутого чувства. Ненависть, изобретающую самую жестокую и невероятную месть и осуществляющую ее. А далее -- странно жуткое, безвольное состояние отупения, как итог пучины страстей.
Финал спектакля, последнюю сцену Алхонона и Тойбеле, стремятся не пропустить все, кто находится в это время за кулисами. И не на премьере -- на сороковом, пятидесятом спектакле. Очевидно, в людях живет неистребимая потребность прикоснуться к трагическому в любви. И в эти мгновения, когда Алхонон убаюкивает Тойбеле перед смертью, что-то святое, чистое возникает не только у тех, кто действует на сцене, но у всех, кто соприкасается с этим вечным, человечным чувством по обе стороны рампы.
Труднее всего жить на сцене любовью бескорыстной. Любовью для НЕГО или для НЕЕ. Впрочем, иной любви и не бывает. Иная любовь -- ненастоящая. Это может звучать не только эпиграфом, она вбирает в себя суть, направление работы Татьяны Назаровой в роли Тойбеле. Все, что может, -- сердце свое и жизнь свою -- ее героиня отдает любимому. Согласитесь, явление это на театре случается нечасто -- бескорыстие чувства. Одно дело позволять себя любить, принимать любовь -- это несложно. Это могут многие. Другое -- отдавать. Дар редкий. Во все времена на подмостках востребованный. Особенно нынче, когда театр становится все менее эмоциональным.
В роли Тойбеле у Назаровой -- волнующая скрупулезность щедрых душевных движений, ласк, и счастье от того, что ласки приняты. Она счастлива, а через мгновение -- несчастна, когда оказывается, что любила не того. Череда этих переходов -- радость, горе, отчаяние, надежда. В них, в сущности, вся роль. В проявлениях этих актриса и житейски правдива, и полностью отрешена от быта.
Т. Назарова и О. Треповский в «Тойбеле» прошли испытание трагедией. И выдержали. Но не менее сложно еще и испытание комедией, той истинной комедией, где смех находит опору в совести, где артист живет иным, чем в сюжете, в тексте, духовным содержанием. Это спасает комедию, да и самого артиста от буквализма, однозначности. Между тем, самые высокие достижения в комедии случаются тогда, когда простенький сюжет оплодотворяется богатой, тайной душевной жизнью героев. Самые дорогие для меня минуты сценической жизни Живки Попович, героини комедии Б. Нушича «Госпожа министерша», возникают тогда, когда Назарова-Живка переживает громадную душевную драму от обиды, нанесенной близкими или обществом, когда она духовно значительна, и высота ее чувств дает блистательный комедийный эффект. Это и начало спектакля, и вся сцена с секретарем министерства, и сцена с родственниками, и финал.
На стуле в домашней куртке, с завязанными глазами сидит человек лет сорока пяти. Сидит три минуты, пять, десять -- срок громадный в сценическом времени. Вокруг хлопочет жена, дает лекарства, поправляет повязку на глазах… Все слова -- у нее. У него лишь односложные ответы. Но что-то притягивает нас к этому вроде бы покойно расположившемуся человеку. Мы слушаем ее, однако вглядываемся в него. Во внешней статике всем телом своим, всем своим существом следит он за женой -- правду она говорит или лжет. Нам передается его тревога. Мы понимаем, как это важно для него, как необходимо. Он ревнует. Он хочет верить и не верит. Жена оправдывается убедительно, активно и искренне. Но где правда?.. И где ложь?.. Глаза болят. Они закрыты. Поэтому еще труднее понять, разгадать истину.
Процесс ревности, развитие его, кульминацию и последующую за ней развязку замечательно передает в спектакле «Осенние скрипки» И. Сургучева Сергей Озиряный. Один из лучших наших артистов среднего поколения. В напряженном молчании он непрерывно живет в диалоге, ни на секунду не прерывая его, и от этого так значителен.
Много интересных сценических работ в нашем театре у С. Озиряного, профессиональных, с душой и сердцем сыгранных, но мне дороже всего это длящееся и длящееся молчание в начале «Осенних скрипок», потому что в нем он -- и мальчишка, и юноша, и зрелый мужчина. Ревность многолика. Кого она минует? Артист здесь максимально искренен, беззащитен и так сердечен.
Ревность многолика, и каждый, кто испытал это чувство, живет им индивидуально. Черной, омрачающей ум и в то же время безусловно расчетливой ревностью живет Виктор Сарайкин в спектакле «Настоящий мужчина в начале тысячелетия… » Т. Дорста. По-своему замечательно искренни эти мгновения душевных откровений, порой жуткие, отталкивающие и влекущие одновременно, потому что ревность его героя замешана на недоверии к человеку, на предположении в нем всего дурного. Ослепленный ненавистью к людям, он изначально подозревает всех и ревнует, не отдавая себе отчета, что в ней, ревности, источник многих его несчастий и бед.
Кажется, еще только объясняясь в любви, он уже подозревает, ревнует. В. Сарайкин понимает эту черту характера, эту особенность своего героя. Он так ревнует, потому что любит любовью искалеченной. Все в подозрительности, в муках, в изматывании себя. Только еще встречаясь с женщиной, он уже знает, что будет дальше. Дальше она изменит, потому что изменяют все, и, как следствие: ревность, смерть. Он постоянно живет в предощущении конца. В финале он захочет любви гармоничной, естественной, доверчивой, но этому уже не сбыться. Все силы души отданы иссушающей муке это насмешливой, зеленоглазой, по выражению Шекспира, ведьме.
Если попытаться в двух словах определить, что заразительно и ярко играет очень хорошая актриса нашего театра Нина Нижерадзе в спектакле «Кошка на раскаленной крыше» Т. Уильямса, то можно сказать, что играет она восторженную беременную пройдоху. Причем важно здесь и существительное, и прилагательное, потому что как иначе назвать наглую, беспринципную жену старшего брата героя спектакля, Брика, которая всеми правдами и неправдами пытается оттяпать наследство свекра, и восторженно, и так, крикливо заявляет о своей любви к старому Па, что поневоле возникает недоверие. Огромный живот, руки, ноги, вопли, возгласы -- все это делает эту фигуру и комичной, и страшноватой. Она еще и желчна, и истерична. И вдобавок ко всему еще и смешна. Как этого всего удалось добиться актрисе -- ее маленькая тайна. Но, безусловно, работа эта -- одно из лучших сценических созданий актрисы.
Почти кубарем со ступеней, расположенных на арьерсцене, скатывается солдат в выжженной солнцем, просоленной гимнастерке. Руками зажат рот, слышны сдавленные, сухие всхлипы. Полубезумные глаза, не во всем контролируемые движения. «Девчонка парикмахершей работала. Девчонку изнасиловала рота. Ей в рот портянки грязные совали… » Обезоруживающая откровенность на грани истерики. Ужасный лик войны встает перед нами в спектакле «Кто вернется -- долюбит». Юрий Яковлев не играет, он живет этим трагическим, непоправимым потрясением. Пронзительная боль. Искренность. Отчаяние. Мука. Солдат, которому не удается совладать со своим чувством.
Финал тихий. Скорбный. В глазах скупые мужские слезинки. Театральная магия этих мгновений для театра достоверна до невероятности.
Артисты, о которых я пишу, постепенно становятся или уже стали ядром творческого коллектива. Остальное зависит от них. От того, ЧТО они швырнут на алтарь творчества, какую часть своей жизни.
Еще от древних нам известна истина: «Каждый стоит ровно столько, сколько стоит то, о чем он хлопочет». Мысль эта применима к любой сфере человеческой деятельности, а значит, и к театру.
Хлопотать за себя -- естественно. Однако не менее естественно ЧЕЛОВЕКУ хотя бы немного позаботиться и об общем деле, в котором он участвует. В данном случае -- о Театре имени Леси Украинки, где он нашел точку приложения своих творческих сил.