20 ноября 1945 года в единственном уцелевшем в Нюрнберге (Германия) здании -- Дворце юстиции -- началось первое судебное заседание Международного военного трибунала. Почти год понадобился для того, чтобы преступным руководителям нацистского режима был вынесен приговор. Известно, что трибунал рассмотрел более трех тысяч подлинных документов, допросил около двухсот свидетелей. 200 тонн бумаги ушло на то, чтобы задокументировать все выступления на процессе. Само же судебное дело состоит из 5 миллионов страниц.
55 лет назад свидетелем того исторического процесса стал полтавчанин Иосиф Давидович Гофман. Ему, 20-летнему сержанту-фронтовику, прошедшему с боями всю Европу и расписавшемуся на рейхстаге, доверили охранять главного обвинителя от Советского Союза -- Романа Андреевича Руденко.
-- Я служил в 78-й дивизии 8-й Гвардейской Сталинградской армии, которой командовал Василий Иванович Чуйков, -- вспоминает Иосиф Гофман. -- Как-то вызывает меня начальник политотдела дивизии и говорит, что получил указание выделить одного человека от дивизии для охраны советских юристов на Нюрнбергском процессе. «Мы предложили твою кандидатуру», -- сказал он. Я не знал, как реагировать на это предложение. Должность я занимал хорошую, а вот возьмут ли меня на нее обратно, было неизвестно. Поделился своими сомнениями с начальником. «Да я бы хоть в звании рядового туда поехал, а ты еще сопротивляешься», -- ответил он. И это решило мою судьбу.
Перед отправкой в Нюрнберг нам пошили новую форму, проинструктировали. Позже узнал, что на протяжении трех месяцев компетентные органы изучали мою родословную чуть ли не до десятого колена. Бедную маму без конца куда-то вызывали: выясняли, не было ли в нашем роду немцев. Дело в том, что Гофман -- вовсе не еврейская фамилия, а немецкая. Мама-то не знала, в чем дело, и была напугана повышенным интересом к себе.
В первый месяц я охранял члена трибунала от Советского Союза генерала юстиции Никитченко. Затем меня назначили в личную охрану к Роману Андреевичу Руденко. Это был очень культурный и тактичный человек. Когда он, например, хотел выйти в сад отдохнуть, подходил ко мне и неизменно спрашивал: «Не хотите ли вы прогуляться?». Естественно, я всегда «хотел прогуляться». Во время прогулок мы иногда беседовали. Но всегда первым разговор начинал Роман Андреевич -- я лишь поддерживал беседу. Однажды, правда, я осмелился спросить у него: «Правду ли говорят, что Гитлер жив и прячется где-то в Тибете?» «У советского правительства имеются неопровержимые доказательства, что Гитлер отравился, -- ответил Роман Андреевич. -- Его труп опознан. Разговоры о том, что Гитлер жив, -- не что иное, как политическая спекуляция».
Советская делегация, кстати, самая малочисленная из делегаций стран антигитлеровской коалиции, прибывших для участия в процессе (270 человек -- обвинители, судьи, переводчики, охрана, обслуга), жила на окраине города, в так называемой русской деревне. Понятное дело, никаких вольностей мы себе не позволяли. О выходе в город в одиночку не могло быть и речи, только в составе группы -- в Нюрнберге тогда было много эсэсовцев, экстремистов, часто случались провокации. Да и участников военного трибунала мы доставляли во Дворец правосудия не самостоятельно -- всегда вызывали на помощь американскую военную комендатуру. Приезжали два автоматчика на джипе, и мы отправлялись на работу.
Когда же мы бывали на приемах у глав государств антигитлеровской коалиции, Руденко просил кого-нибудь из своих заместителей «составить сержанту, то есть мне, компанию». А на одном из приемов у главного обвинителя от США Роберта Джексона американский полковник преподнес мне бокал шампанского и предложил вместе сфотографироваться. От шампанского я отказался, сославшись на то, что без разрешения начальства не пью, а вот на память с американским полковником сфотографировался. У меня было много снимков с участниками процесса из разных стран. К сожалению, в 1947 году, когда я был курсантом военно-политического училища, началась борьба с космополитизмом, и множество уникальных фотографий, вывезенных из Нюрнберга, я уничтожил. Сохранил только пропуск в здание Дворца правосудия и изданный американцами альбом о том историческом событии.
Почти полгода, пока работал трибунал, через день, с десяти до четырнадцати часов я нес ответственность за безопасность главного обвинителя от СССР. В зале суда охрану несли американцы и представители служб безопасности. Я оставался в приемной, иногда мне выписывали пропуск в зал, и я слушал заседания.
-- Самое сильное впечатление осталось от просмотра документальной хроники о злодеяниях фашизма, -- продолжает Иосиф Давидович. -- Когда показывали эти кинофильмы, даже сами подсудимые не выдерживали. «Мы здесь ни при чем, это все Гитлер с Герингом, мы ничего не знали о том, что творилось, мы впервые это увидели», -- говорили они. Именно такую их реакцию на предоставленные документы и предвидел главный обвинитель от США Роберт Джексон. В своей вступительной речи он говорил: «Наши доказательства будут ужасающими, и вы скажите, что я лишил вас сна. Но именно эти действия заставили содрогнуться весь мир и привели к тому, что каждый цивилизованный человек выступил против нацистской Германии».
Гестаповская кинохроника, конечно же, не предназначалась для широкой публики. Кадры, отснятые в Освенциме, Бухенвальде, Майданеке, Треблинке, леденили душу. Они запечатлели десятки тысяч несчастных, измученных, ожидающих смерти людей. Их избивают, травят собаками. Перед крематорием -- горы обуви, детские вещи, тюки с женскими и мужскими волосами (гитлеровцы использовали волосы для производства специальных чулок для команд подводных лодок).
Запомнилось, как помощник главного советского обвинителя Смирнов один за другим предъявлял суду предметы, свидетельствующие об «особой изобретательности» убийц и палачей: кусок мыла, сделанный из человеческого жира, выделанную человеческую кожу с нанесенной при жизни татуировкой (из такой делались абажуры и другая галантерея), препарированную голову человека со следами веревки на шее, которая как сувенир стояла на специальной подставке на письменном столе начальника концлагеря Освенцима.
Надо отметить, фактических материалов у советских обвинителей было достаточно, их обвинения выглядели самыми аргументированными. После того как Руденко несколько дней вел допрос Геринга, некоторые американские газеты поспешили сообщить, что главный советский обвинитель «застрелил» главнокомандующего ВВС гитлеровской армии в зале суда. На самом деле Роман Андреевич заставил его признать совершенные им злодеяния.
Как рассказывали, поначалу Геринг чувствовал себя героем. Второй человек после фюрера, он был обвиняемым N1 и вел себя соответствующе. Неизменно приносил с собой в зал суда американское одеяло и клал его на скамью -- не привык к жесткому сидению. С упоением рассказывал, как преследовал коммунистов с первых же дней своего прихода к власти. «Я создал концентрационные лагеря прежде всего для того, чтобы держать там коммунистов», -- заявил он военному трибуналу. Свою защиту, как, впрочем, и все подсудимые, он строил на полном отрицании агрессии против СССР. Поэтому, как известно, Герман Геринг и снял демонстративно наушники во время речи Романа Руденко. Этим подсудимый N1 хотел показать, что вступительную часть советского обвинителя даже не стоит слушать. Настолько, видимо, был уверен, что все поверят его словам о том, что к военному нападению на Германию готовился Сталин, а Гитлер был вынужден начать оборонительную превентивную войну, чтобы «упредить русский удар». Однако наш главный обвинитель предоставил суду протокол заседания в ставке Гитлера от 16 июля 1941 года, на котором обсуждались вопросы послевоенного передела Советского Союза. Руденко обрушил на Геринга целый каскад нокаутирующих вопросов, и тот вынужден был признать истинные цели начатой фашистами войны.
Руденко потребовал для Геринга высшей меры наказания через повешение. Фашист не стал дожидаться исполнения приговора и раскусил неизвестно кем принесенную в тюрьму ампулу с цианистым калием.
Также Иосиф Гофман вспоминает свидетельские показания одной из узниц Освенцима Шмаглевской. Она рассказывала, что маленьких детей бросали в печи крематория живыми -- на них «экономили» яд. Число детских смертей работающие заключенные определяли по количеству оставшихся колясок. Иногда были сотни колясок, иногда тысячи. Свидетель Ройзман, узник Треблинки, рассказывал, как в лагерь ежедневно приходило по нескольку эшелонов, наполненных евреями из Чехословакии, Германии, Греции, Польши. На платформе люди, вышедшие из поездов, тут же раздевались донага. Голыми они переходили через улицу к газовым камерам. Эта улица называлась «дорогой на небо».
Да и сам Иосиф на самом высочайшем суде мог свидетельствовать о фашистских злодеяниях. Он освобождал польский город Люблин, близ которого был расположен лагерь Майданек. Молоденького сержанта, командира взвода полковой разведки, впечатлили огромные размеры концентрационного лагеря, множество бетонных коробок, которые оказались газовыми камерами.
-- Крематории не успевали сжигать трупы, -- вспоминает Иосиф Давидович, -- и немцы складывали их штабелями и сжигали. Мы застали десятки дымящихся костров из горящих человеческих тел. Мои сапоги стали белыми от человеческого пепла.
… У Иосифа Гофмана были свои счеты с фашистами. На войне погибли его отец и дядя, другие родственники. А бабушку и дедушку, оставшихся в тылу, гитлеровцы закопали живьем. Их вина перед фашистами состояла в том, что они были евреями. Это стало их приговором.
-- Самыми зверскими и наиболее многочисленными преступлениями нацистов были преступления против евреев, -- продолжает Иосиф Давидович. -- Как было заявлено на Нюрнберском процессе, из 9 миллионов 600 тысяч евреев, проживающих в подвластной немцам Европе, 5 миллионов 700 тысяч исчезли. «Я имею право устранить миллионы низших рас», -- говорил Гитлер. На вопрос обвинителя военного трибунала: «Правильно ли, что в Освенциме уничтожено более двух миллионов евреев?», Гесс ответил: «Так точно!».
А на войне солдаты не делились по национальному признаку. Евреи, защищая свою родину, воевали не хуже других. 150 воинов еврейской национальности удостоены звания Героя Советского Союза, 45 из них посмертно. Это уже после войны начал процветать антисемитизм. Лишь тогда я понял, что значит так называемая пятая графа.
Несмотря на то что коммунист Гофман имел три благодарности от Верховного Главнокомандующего за участие в боевых действиях, орден Славы III степени, медаль «За отвагу», две медали «За боевые заслуги» и много других наград, в Московскую военно-политическую академию имени Ленина его упорно не принимали. Он четырежды успешно сдавал экзамены и всякий раз «не проходил по конкурсу». Только после крупного разговора с членами приемной комиссии был принят на заочное отделение. И тогда, и сейчас он часто вспоминает слова из предсмертной записки фашистского генерала Роберта Лея, который повесился в камере Нюрнбергской тюрьмы еще до начала судебного процесса: «Я мучительно стараюсь найти причину такого падения и вот к какому выводу пришел. Мы, немцы, должны иметь силу отречься от антисемитизма. Мы должны объявить юношеству, что это было ошибкой».
Окончив с отличием Ивановское военно-политическое училище, Иосиф Гофман стал политработником. Служил в Николаеве, Коростене Житомирской области, а в отставку ушел в Полтаве. По рекомендации командира армии, трижды Героя Советского Союза Александра Ивановича Покрышкина Москва утвердила его начальником политодела ракетной части в Коростене. А через два года, в 64-м, Покрышкин вручил Иосифу Гофману наручные часы с памятной гравировкой: «Майору Гофману И. Д. за усердие в службе. Г-л Покрышкин». Иосиф Давидович до сих пор высоко ценит эту награду.