А диагноз оказался ошибочным
В последние дни боль не отпускала, и, оставив детей на племянницу, Елена Васильевна поехала в районную больницу. Врач, хороший знакомый мужа, долго ее расспрашивал, осматривал, вздыхал. А потом признался: «Вы знаете, я не понимаю, в чем дело. Езжайте-ка вы в Киев, в областную больницу. Я вам выпишу направление».
В областной больнице Елена Васильевна попала на консультацию к молодому гинекологу, недавней выпускнице мединститута. Та ее осмотрела и, недолго думая, на четвертушке листочка написала диагноз «ca uteri?» Иными словами -- рак матки. Со знаком вопроса написала, как бы сомневаясь, и отдала этот листик пациентке: «Езжайте к своему врачу и отдайте ему эту бумажку». Елена Васильевна -- человек достаточно грамотный -- прекрасно знала, что значат буковки «ca». Домой ехала ни жива ни мертва. Конечно же, знаку вопроса рядом с диагнозом значения она не придала. Всю дорогу бедняге рисовались картины ее будущего в их селе -- она, иссохшая, с непрекращающимися мучительными болями, лежит всем в тягость, а по двору бегают замурзанные, неухоженные дети… Приехала и, никому не сказав ни слова, взялась белить хату. Побелила, перестирала белье, раздала все долги и… повесилась в сараюшке за домом. И никто никогда не узнал бы о причине -- записки Елена Васильевна не оставила, -- если бы не нашли тот злополучный листочек с заключением врача.
Но лучший в мире диагност все-таки паталогоанатом. Проводя экспертизу тела Елены Васильевны в областном Бюро судебно-медицинских экспертиз, судмедэксперт Анатолий Лесовой не нашел у самоубийцы никаких отклонений. Как положено в таких случаях, сделали гистологию тканей, провели консультацию с медицинскими светилами -- результат тот же.
Анатолий Лесовой, завкафедрой судебной медицины и основ права Мединститута Украинской ассоциации народной медицины, рассказал, что он и сам, и в присутствии главного областного акушера, пытался выяснить ход мыслей врача, толкнувшего женщину в петлю. Она долго объясняла, говорила, что писала этот диагноз не для пациентки, а для своего коллеги, как онконастораживающий. Мол, кто мог подумать, что в селе такие грамотные люди. Эта дама осталась работать в медицине, хотя уже и не акушером-гинекологом.
Древние когда-то говорили, что у врача есть три инструмента: слово, трава и нож. Мы же, говорит Анатолий Лесовой, все поставили с ног на голову: сначала -- нож, потом -- химия, а уже потом -- слово. Для врача же неумение общаться с больным приравнивается к профнепригодности. А неумение хранить врачебную тайну -- к преступлению. Пациент может не знать о себе того, что знает врач, на которого этот груз знаний, конечно, давит. Но вот имеет ли он право говорить больному обо всем, что знает?
-- Конечно, в нашей концепции здравоохранения заложено, что больной имеет право знать. Но обязан ли врач говорить все, что знает? -- продолжает Анатолий Семенович. -- Не каждый может вынести эту правду. Расскажу о недавнем случае. Это произошло в одной из столичных больниц. Ее сотрудница, кстати, кандидат биологических наук, в коридоре встретилась с медсестричкой. Та попросила ее передать врачу, к которому та как раз направлялась, пачку листков с результатами анализов. Совершенно случайно сверху оказался листик именно с ее результатами исследований -- с выводом, что в пробах присутствуют признаки патологического процесса, опухоли. Надо быть каким-то сверхсильным человеком, чтобы не заглянуть в результаты своих анализов. Она не была… И на том же листике написала карандашом: «В моей смерти прошу никого не обвинять», а потом прямо на территории этого лечебного учреждения покончила жизнь самоубийством. Из жизни ушла молодая, практически здоровая женщина -- в процессе производственной экспертизы я не нашел той патологии. Машины тоже могут ошибаться, а анализ-то был инструментальный. Были, конечно, какие-то доброкачественные изменения, которые в наше время легко устраняются, и человек возвращается к жизни без всякого ущерба и для себя, и для окружающих.
Пару лет назад ко мне обратились из передачи «Табу» с просьбой принять участие в обсуждении необходимости соблюдения врачебной тайны. Я не смог тогда это сделать по состоянию здоровья, но поспорил с некоторыми своими коллегами, что единственным доводом против будет тот, что человек должен распорядиться своим имуществом. Должен, конечно. И подход к пациентам должен быть индивидуальным. Что одному хорошо, то другому противопоказано. Но главная заповедь врача -- не навреди! -- все же важнее всего.
-- А если речь идет не о простом смертном, а о человеке, во власти которого судьбы миллионов других людей? Почему исход переговоров в Ялте в 1945 году, например, должен был зависеть от того, болит ли голова у Рузвельта, а судьба Римской империи -- от диагноза Нерона? А есть еще множество хрестоматийных примеров: Понтий Пилат, Сталин… Сейчас вот врач, предусмотрительно выехав из Белоруссии, поставил диагноз Лукашенко: «мозаичная шизофрения»…
-- Врачебная тайна священна, как и тайна исповеди. Я не знаю, насколько священники соблюдают тайну исповеди, но не думаю, что все они тайные наушники и доносчики. Кстати, не менее хрестоматийным стал случай с врачом Миттерана, который после смерти президента позволил себе переступить через требования морали и этики и был за это наказан. Многие мои коллеги, но чаще политиканы, приписывают академику Бехтереву такое действо: якобы после осмотра Сталина он сообщил в купе своим коллегам-попутчикам, что это человек с нарушенной психикой. Среди попутчиков потом нашелся тот, кто по требованию долга, велению сердца и так далее, немедленно сообщил куда надо, и это стало причиной смерти великого ученого. Не верю, потому что в те времена клятва врача (а в ней сказано: я всю жизнь буду сохранять врачебную тайну) не была пустым звуком.
-- А по-вашему, Сталин был нормальным?
-- Во-первых, я не знаю, что такое «нормальный человек». Да простят меня люди, для меня самыми нормальными являются объекты моих исследований. Они не страдают никакими комплексами. А то, что Бехтерев мог поставить Сталину тот диагноз -- ни на минуту не сомневаюсь. Он, видимо, имел для этого все основания. Но в вагоне, в купе обсуждать это настоящий врач не стал бы. Поэтому и действия моего белорусского коллеги я не одобряю.
Вернувшийся после трехлетнего отсутствия муж обнаружил в амбулаторной карточке жены запись о том, что полтора года назад она делала аборт
-- Конечно, сейчас модно, цитируя Высоцкого, оправдывать появление у руля государств так называемых «буйных», но не лучше ли предупреждать их проникновение во власть?
-- Наверное, лучше, но как это сделать, не нарушая врачебной тайны? Если даже невинный диагноз может стать материалом для шантажа, для ПИАРА, как теперь тоже модно говорить. Думаю, пока не будет принят закон, при котором возможно будет и предотвратить власть тяжело больных людей, и сохранить при этом врачебную тайну, лучше ничего не менять. И так уже к медицинским документам имеют допуск все, кому не лень. У нас в Украине 15 лет назад с подачи заведующего Львовским здравотделом Монастырского начался интересный экономический эксперимент, который иначе, как преступлением, не назовешь. Тогда амбулаторные карточки раздали на руки больным.
-- А почему эксперимент «экономический»?
-- Потому что сокращались три девочки, которые эти карточки разносят. Это ж какой доход! Я обращался в Минздрав со своими мыслями по этому поводу, но мне объяснили, что я мыслю не государственно -- то есть не понимаю, что экономика должна быть экономной. Сэкономили, зато теперь амбулаторной карточке грош цена. Ни врач не поделится в ней сомнениями с коллегами, ни объективных данных в ней не найдешь. Зато какой простор для фантазий владельцев! Берут домашнюю медицинскую энциклопедию и находят у себя все подряд. Мужчины не находят только беременности, а женщина может найти все. Я это называю «симптом студента третьего курса». Медицина может быть совершенно разным оружием -- от бальзама до гильотины. И врач должен всегда остерегаться того, чтобы даже невольно его выводы были использованы во вред человеку.
Из той же амбулаторной карточки, валяющейся где попало, можно иногда такое узнать! Как-то одна моя бывшая студентка, акушер-гинеколог, позвонила мне и попросила срочно помочь ей. Я примчался и увидел такую картину. В кабинете сидят она, медсестра и здоровенный красавец-мужик. И он, загнав их в угол, требует сообщить ему, кто дал его жене направление на аборт. Оказалось, что он три года не был дома -- ездил на заработки. Уже вернувшись, сидел дома, смотрел телевизор, а в рекламных паузах листал амбулаторную карточку своей супруги. А там, судя по дате, года через полтора после того, как он уехал зарабатывать денежки, запись: «Жалуется на боли в пояснице в течение двух недель после проведения аборта». А так как он совершенно не верил в непорочное зачатие, то немедленно явился к врачу… «Убью с… !» -- кричит. Два часа я его убеждал, что это медицинский сленг, а на самом деле имелся в виду какой-то соскоб. Мне кажется, я ему не только лапши навешал, но и вилку вручил. В общем, разошлись мирно. Но еще в течение месяца я начинал свой путь с того, что заходил в морг и спрашивал, нет ли фамилии того человека. К счастью, ее не было.
Когда-то в Советском Союзе, особенно на заре становления государства, взгляды на те или иные проблемы менялись часто. Тогдашний нарком здравоохранения Семашко называл сохранение врачебной тайны буржуазными предрассудками. Прошли годы, и через шесть лет после сказанного он нашел в себе смелость извиниться и признать, что заблуждался… Может, наступило время и нам последовать его примеру?